ва.
     -- Первый раз здесь, -- сказал Он, с изумлением раз-глядывая дорические
колонны  и увенчанный  скульптура-ми  ударников труда фронтон нашего  нового
вытрезвите-ля. -- Дворец, а не помойка для отбросов общества!
     --  Подарок трудящимся нашего района  к  годовщине  (не помню, какой по
счету) Великого Октября,  как со-общила наша  пресса.  По  числу  пьяно-коек
превосходит  все  прочие,  вместе взятые. И с новыми,  научно обосно-ванными
методами вытрезвления.  В старых вытрезвите-лях пьяниц опускают  в  холодную
ванну ногами,  держа за волосы, если  таковые есть, или за уши,  если волосы
отсутствуют.  А  здесь  опускают  в ледяную  ванну,  при-чем головой,  держа
пьяницу за пятки. Так что мы вро-де Ахиллесы теперь.
     -- Которые, как доказала логика, не могут догнать даже черепаху.
     -- А собираемся Америку догнать и перегнать. Кроме того, здесь повышают
морально-политический уровень  пьяниц настолько, что  они после этого ничего
другого,  кроме коммунизма,  строить уже  не способны. Идти на  работу  было
бессмысленно:  туда  все  равно со-общат  о  наших  похождениях.  Мы  решили
"закрепить зна-комство".
     -- Я инженер, --  сказал Он, -- в инвалидной артели  "Детская игрушка".
Странное  выражение  "детские игруш-ки". Можно подумать,  что есть  какие-то
другие, недетс-кие  игрушки. Не  обожествляйте  слово "инженер". Мои функции
как  инженера  сводятся к тому, что я подписы-ваю бумажки, смысла которых не
понимаю. Держат меня  там только  потому,  что я  ветеран войны  и имел  три
ра-нения. Одно тяжелое. Числюсь инвалидом.  Получаю пен-сию. На пенсию живу,
а зарплату пропиваю.
     Потом мы  встречались с ним чуть  ли не каждый день. Он оказался бывшим
антисталинистом, причем раскаяв-шимся.
     -- Раскаявшийся  сталинист,  -- сказал Он,  --  есть  не-что совершенно
заурядное. Но раскаявшийся  антистали-нист,  согласитесь, это есть  нечто из
ряда вон выходящее.
     Мы много  разговаривали. Теперь трудно различить, что говорил  Он и что
говорил  я.  Наше  принципиальное  понимание  прошлого  и отношение  к  нему
совпадали, а на авторство идей  и  приоритет мы не претендовали.  Так  что я
лишь с целью удобства описания буду  приписывать все  мысли, прошедшие тогда
через  мою  собственную го-лову,  Ему. Разумеется, лишь  те,  что вспомнятся
сейчас. И в той языковой форме, в какой я могу сформулировать их сейчас.


СПРАВЕДЛИВОСТЬ


     -- Легко  быть моральным, сидя  в комфорте и  безопас-ности, -- говорил
Он.  --  Не  доноси!  Не подавай  руку  сту-качу! Не  голосуй!  Не  одобряй!
Протестуй!.. А ты попро-буй следуй этим прекрасным советам на деле! Думаете,
страх наказания? Есть, конечно. Но главное тут -- дру-гое. Дайте  мне самого
кристально  чистого человека,  и я докажу,  что  он в своей жизни  подлостей
совершил  не  меньше, чем самый  отъявленный  подлец. Гляньте туда!  Видите?
Хулиганы пристают к  девушке.  А прохожие?  Ноль внимания.  А ведь  мужчины.
Сильные. Вон  тот  одной ле-вой  может  раскидать  десяток  таких  хлюпиков.
Думаете,  заступится  за  девчонку? Нет! А небось кристально  чист.  Совесть
спокойная. Вот в том-то и дело.  Я сам дважды был жертвой доносов. А разве я
лучше  моих доносчи-ков? Вот вчера у нас было партийное собрание. Разби-рали
персональное  дело  одного  парня.  Дело  пустяковое.  Но  нашлись  желающие
раздуть. И раздули. Райком пар-тии раздул еще больше. Ну  и понесли парня со
страшной силой. Из партии исключили. Единогласно. И я голосо-вал тоже. А что
прикажешь делать? Защищать? Я с ним в близких отношениях не был. Парень этот
сам дерьмо порядочное. И проступок все-таки был.  Ради чего  защи-щать? Ради
некоей справедливости?  Вот в этом-то и за-гвоздка! Мы все считали и считаем
наказание справедли-вым. И сам этот  парень тоже. Кстати сказать,  мы и пить
вчера начали с ними вместе. Он -- с горя. Мы -- из со-чувствия к горю. Повод
был подходящий.
     Что справедливо и  что -- нет -- вот в чем суть дела. Я много  думал на
эту тему, времени для раздумий было больше  чем достаточно. И знаешь,  что я
надумал? Ни-какой справедливости  и несправедливости вообще нет!  Есть  лишь
сознание  справедливости  или несправедливо-сти происходящего.  Со-зна-ни-е!
Понимаешь? То  есть наша субъективная оценка происходящего,  и только.  А мы
отрываем в своем воображении  содержание  нашего  сознания  от  самого факта
сознания и  получаем пустыш-ку: справедливость, как таковая! И эта  пустышка
терзает души  миллионов людей много  столетий  подряд. Террор  этой пустышки
посильнее и пострашнее сталинского.
     Есть правила и для субъективных оценок, знаю. Но они общезначимы лишь в
рамках данной  общности  лю-дей,  в  рамках  принятых  в  ней представлений,
понятий,   норм.  Мы,  осуждая  того  парня,   действовали  в  рамках  наших
представлений о справедливости, в рамках при-нятых нами и одобряемых норм на
этот счет. И жертва эти нормы и представления принимает тоже.
     А в  те  времена, думаешь,  по-другому  было?  Созна-ние справедливости
происходящего владело  подавляю-щим большинством  участников событий --  вот
чего не могут понять нынешние разоблачители ужасов сталин-ского периода. Без
этого  ни  за  что  не  поймешь,  поче-му  было возможно  в таких  масштабах
манипулировать  людьми и почему люди позволяли  это делать с собою. Конечно,
случаи  нарушения  справедливости  были.  На-пример,   расстреляли  высокого
начальника  из органов,  который  сам  перед  этим  тысячи людей  подвел под
рас-стрел.  Расстреляли  военачальника -- героя Гражданской  войны,  который
командовал войсками,  жестоко пода-вившими крестьянский бунт. Но  в общем  и
целом эта эпоха прошла с поразительным самосознанием справед-ливости всех ее
ужасов. Это  теперь, с новыми  мерками справедливости и  несправедливости мы
обрушиваемся на наше прошлое как на чудовищное нарушение спра-ведливости. Но
в таком случае вся прошлая история есть несправедливость.


ВИНА


     То  же  самое в отношении  вины и невиновности.  Это есть  лишь  другая
сторона  той  же  проблемы  справедливо-сти.  Теперь  проблема  виновности и
невиновности  кажет-ся очень  простой. И мы переносим нынешние  критерии  на
прошлое, забывая о том, что произошли по крайней  мере два  таких изменения:
1) сыграли свою роль и от-пали многие поступки,  которые были существенны  в
сталинское время; 2) в  стране  выработалась практически действующая система
юридических  норм  и норм  другого рода,  которой  еще не  было в сталинское
время. И люди в  то  время  ощущали себя виновными или  невиновными  в  иной
системе  норм и представлений  об этом,  чем сей-час. Например, руководитель
стройки,  который   не  вы-полнил  задание  в  заданные   сроки  по   вполне
объектив-ным  причинам  (например,  из-за   погоды),  ощущал  себя,  однако,
виновным.   И  вышестоящие  органы   рассматрива-ли   его   как   виновного.
Родственники, сослуживцы и дру-зья тоже. Одни из участников дела  переживали
судьбу арестованного начальника как несчастье,  другие радова-лись этому. Но
ни  у кого  не  было сомнения  в его виновности; Я принимал участие в  одной
такой  стройке  за  По-лярным  кругом. Начальник соседней стройки  обрек  на
гибель пятьдесят тысяч  человек ради незначительного  ус-пеха. Его наградили
орденом.  Начальник  нашей строй-ки  "пожалел" людей:  угробил не  пятьдесят
тысяч,  а  все-го  десять. Его расстреляли  за  "вредительство".  Первый  не
испытывал чувства вины за гибель людей. Второй ощу-щал себя вредителем. Я не
встретил тогда ни одного  че-ловека,  кто  воспринимал бы происходившее  как
вину пер-вого и как невиновность второго.
     Я сам прошел  через  все  это. На  студенческой вечерин-ке я  наговорил
лишнего  о Сталине.  Я  никогда  не был  принципиальным врагом нашего строя,
Сталина, поли-тики тех времен. Просто случилось  так, что высказал вслух то,
что  накопилось  в  душе.  И  это  тоже нормаль-ное  явление.  Тогда  многие
срывались. На меня написали  донос. Я знал, что донос будет, и это тоже было
общим правилом. И не видел  в  этом ничего особенного. Я  знал,  что  сделал
глупость,  и чувствовал себя  виноватым. Я счи-тал  справедливым и  донос, в
котором  я не сомневался,  и наказание за  мою вину,  которое я ожидал. Если
теперь посмотреть на этот случай, то все  будет  выглядеть ина-че. Доносчики
будут  выглядеть  как  безнравственные по-донки.  А они на  самом деле  были
честными  комсомоль-цами  и  хорошими товарищами. Я  буду выглядеть  героем,
которого  предали товарищи, а  власти несправедливо на-казали. А  я  не  был
героем. Я был преступником, ибо  я и окружающие ощущали меня  таковым. И это
было в стро-гом соответствии с  неписаными  нормами  тех дней и с не-писаной
интерпретацией писаных норм.


ДОНОС


     --  Надо различать, --  говорил  Он, -- донос как  отдель-ное действие,
совершенное конкретным  человеком, и  до-нос как массовое явление.  В первом
случае  он  подлежит  моральной оценке,  а  во втором -- социологической. Во
втором  случае мы  обязаны прежде всего  говорить о его причинах и  о роли в
обществе,  о   его  целесообразности  или   нецелесообразности,   социальной
оправданности или неоправданности. И лишь после этого и на этой основе можно
подумать  и о  моральном  аспекте  проблемы.  В  том,  что  касается доносов
сталинского периода, моральный аспект вообще лишен смысла.
     Смотри  сам.  Новый  строй только  что народился. Очень  еще  непрочен.
Буквально висит на  волоске.  Вра-гов  не  счесть.  Реальных  врагов,  а  не
воображаемых,  меж-ду  прочим.  Что  ты думаешь, все  население так  сразу и
приняло  новый  строй,  а  власти  лишь  выдумывали вра-гов?!  Малограмотное
руководство.  Никакого понимания сути новых общественных отношений. Никакого
пони-мания человеческой  психологии.  Никакой  уверенности  ни  в  чем.  Все
вслепую  и  на  ощупь. Не будь  массового  до-носительства в это время,  кто
знает, уцелел  ли  бы сам строй.  Но  широкие  массы населения сами проявили
ини-циативу  и  доносили. Для  них доносительство  было  фор-мой  участия  в
великой революции и охраной ее завоева-ний. Донос был в основе  доброволен и
не  воспринимался  как донос. Лишь на  этой основе  он  превратился в  нечто
принудительное и  морально порицаемое ханжами и ли-цемерами. И роль доноса с
точки зрения  влияния на ход  событий в стране  была не  та,  что теперь, --
грандиознее  и  ощутимее.  Я  имею  в  виду  не  некое  совпадение  каждо-го
конкретного  доноса и действий властей в отношении доносимого, а соотношение
массы доносов как некоего целого и поведения властей тоже как целого.  Масса
до-носов отражалась в судьбе масс людей.
     Теперь отпала потребность в  доносе как  социальном  массовом  явлении.
Одновременно  отпали  породившие  его условия.  На место доноса  сталинского
периода пришел донос как элемент профессиональной деятельности оп-ределенной
организации, т.  е.  как заурядное явление, по-рицаемое на моральном уровне.
Конечно, нет четкой гра-ницы между этими эпохами.  И в сталинское время была
мешанина из доноса как формы революционной самоде-ятельности миллионных масс
населения  и  доноса  в  его  привычном  полицейско-жандармском  смысле. Тот
пер-вый донос на меня был детищем великой  революции.  Зато второй раз я пал
жертвой  доноса  в  его  банальном,  совсем не  революционном значении. Этот
второй донос был  уже  не  во  имя революции, а во имя  личного положения  в
но-вом обществе, которое уже родилось в результате рево-люции и было глубоко
враждебно ей.


В ЗАЩИТУ ЭПОХИ


     --  Если хотите знать  основу сталинизма и его успе-хов, -- говорил Он,
-- проделайте  хотя  бы  самое  прими-тивное  социологическое  исследование.
Выберите харак-терный район с населением хотя  бы в один  миллион. И изучите
его  хотя бы по  таким  показателям.  Числен-ность населения, его социальный
состав, профессии, имущественное положение,  образованность, культура, число
репрессированных,  передвижения  людей  (куда  люди покидали  район и откуда
появлялись в  нем вновь).  Изучите,  что  стало с  теми, кто покинул  район.
Сделать  это надо  по годам, а иногда --  по месяцам, ибо исто-рия неслась с
ураганной  скоростью. Знаю,  трудно  по-лучить  данные.  Но  все  же  что-то
возможно получить. И группа  грамотных  социологов могла бы дать доста-точно
полную картину.  И вы бы тогда увидели, что реп-рессии в ту эпоху  играли не
такую  уж  огромную роль,  какую  вы  им  приписываете теперь.  И  роль их в
значи-тельной мере  была не такой, как кажется теперь. Вы бы тогда  увидели,
что  главным в эту эпоху  было нечто иное,  позитивное, а  не негативное. Вы
смотрите   на  эту  эпо-ху  глазами  репрессированных.  Но  репрессированный
вы-рывался  из  нормальной  жизни  общества.  Тут  собира-лись  люди  самого
различного  сорта, причем  далеко  не всегда лучшие  люди  общества. Хотя  в
лагерях люди  гиб-ли,  но постепенно они там накапливались -- люди из разных
слоев, эпох, поколений. Хотя репрессии и  конц-лагеря были обычным делом той
эпохи, они  не были мо-делью  общества  в  целом. Общество отражалось в них,
поставляя  в них своих  представителей, но сами  они существовали по  жутким
законам таких  объединений людей, вырванных из исторического процесса. Можно
на эту эпоху  смотреть и глазами уцелевших  и преуспевших,  а их было  много
больше,  чем репрессированных. А  кто подсчитает число тех,  кто  в какой-то
мере пре-успел,  причем  подсчитает  это также  в  ряде поколений?  Странно"
почему советские идеологи не сделают этого?


РЕПРЕССИИ


     -- О том, что кого-то  где-то арестовали, -- говорил  Он, -- мы слышали
постоянно,  не  говоря  уж о сенсаци-онных  арестах  на высшем уровне. Но не
думайте, что вся наша жизнь была заполнена этим.
     В  нашем  доме арестовали  инженера,  который  жил  вдвоем  с  женой  в
двадцатиметровой комнате. Мы его считали богачом: у нас была  десятиметровая
комната  на  пятерых.  Наша   семья  не  рассчитывала  на  эту  комнату.  Мы
рассчитывали на комнату тех  жильцов, которые по-лучат  комнату арестованных
(жену  его тоже арестовали).  Но совершенно неожиданно  комнату арестованных
отда-ли   нам.   Что  творилось   в   доме,  невозможно   описать.  Со-седи,
претендовавшие на комнату, лили нам в кастрю-ли  керосин и  прочую  гадость.
Приходилось  все  запирать. А что нам оставалось  делать?  Не в нашей власти
было  ос-тавить  инженера с женой на  свободе. Если  бы мы  в  знак протеста
отказались от комнаты, нас самих арестовали бы. Мы не могли  отказаться.  Но
мы и не хотели это де-лать. И в этом  было наше  соучастие в репрессиях: нам
все-таки тоже кое-что перепало. После этого мои роди-тели портрет Сталина на
стенку повесили на самом вид-ном месте. Несколько лет агитаторы нам твердили
о  том,  что  советская  власть  проявила  о  нас  заботу.  Нечто  подоб-ное
происходило в тысячах точек общества.
     Сам  факт массовых репрессий очевиден и общеизвес-тен.  Проблема в том,
почему   они   стали  возможны,   поче-му  люди,   которых  считают   теперь
преступниками,  мог-ли совершать  их  безнаказанно? А потому, что  это  было
делом  не  безнравственных  и жестоких  одиночек,  а  мно-гомиллионных  масс
населения,  наделенных всеми  мыс-лимыми добродетелями.  Это было наше общее
дело -- совместное дело жертв и палачей.

     ПОЧЕМУ


      Почему  я стал  антисталинистом? Обстоятельства  сло-жились так,
что меня постепенно и помимо моей воли вынудили на действия и мысли, которые
в   конце   концов  и  навязали  мне  антисталинистские   убеждения  и  роль
ан-тисталиниста.  Например, нам  так назойливо твердили о том, что мы своими
"прекрасными жилищными условия-ми" (комната  в двадцать квадратных метров на
пять чело-век) обязаны советской власти и лично товарищу Стали-ну, что можно
было  во  что угодно свихнуться. Однажды я не выдержал и ехидно заметил, что
мы  действитель-но  этими  "прекрасными жилищными условиями" обяза-ны  лично
Сталину.  С этого момента во мне зародилась ненависть к Сталину. Такого рода
случаев, укрепивших мою ненависть, были сотни.
     А потом  начала  действовать более глубокая причина, которую  я осознал
отчетливо только  теперь:  протест  про-тив  того общественного  устройства,
которое  склады-валось в  сталинское  время  и  которое, как  казалось  мне,
противоречило идеалам  революции. Я  возлагал вину  за  это "отступление" от
идеалов   революции  на  Сталина   и  сталинистов.  Конечно,  это   общество
складывалось  и  бла-годаря  их  усилиям.  Но  не  только  их.  Оно  явилось
резуль-татом  творчества всего населения страны. И  сталинизм,  как  это  ни
странно  на  первый  взгляд, сам означал борь-бу  против своего собственного
творения. Но  эту тонкую диалектику я  постиг  много лет  спустя, когда  мой
анти-сталинизм утратил смысл.


СТАЛИНИЗМ


     Хочу подробнее  развить высказанную  ранее  мысль.  В  сталинское время
создавалось  общество,  которое  мы  сейчас имеем в стране.  Во  главе этого
строительства сто-яли  Сталин  и  его  сообщники.  Во  многом  это  общество
отвечало идеалам строителей, во многом -- нет. Во мно-гом оно строилось само
вопреки  идеалам и  в противопо-ложность им. И строители  прилагали  усилия,
чтобы нежелаемых явлений не было. Они полагали, что в их власти не допустить
их.  И  в  этом отношении они  боро-лись против  создаваемого ими  общества.
Многое  в  том, что делалось,  можно отнести  к  строительным лесам, а  не к
самому  строящемуся зданию.  Но  леса воспринимались как неотъемлемая  часть
здания, порою -- даже  как глав-ная.  Порою казалось,  что здание рухнет без
этих лесов. К тому же  общество --  не дом. Тут  не всегда можно  раз-делить
строительные  леса  и  само   строящееся   в  них  зда-ние.  Сейчас   многое
прояснилось. Многое  понято как леса  и  отброшено. Так  что же во всем этом
есть  стали-низм -- само новое общество, созданное под руковод-ством Сталина
и  его сообщников,  исторические  методы его построения, строительные  леса,
борьба против от-дельных явлений строящегося, общества?
     Сообщники Сталина  -- кто это? Кучка  партийных ру-ководителей, аппарат
партии и  органов  государственной  безопасности? Общество строили  миллионы
людей.  Они  были  участниками  процесса.  Они  были  помощниками  па-лачей,
палачами   и  жертвами   палачей.   Они  были  и  объек-том,   и   субъектом
строительства. Они были власть  и  сфе-ра приложения власти. Создание нового
общества было прежде всего организацией населения в стандартные кол-лективы,
организация жизни  коллективов  по образцам,  которые впервые изобретались в
гигантском массовом  процессе  путем экспериментов, проб,  ошибок.  Создание
нового общества --  воспитание людей, выведение чело-века,  который сам, без
подсказки  властей  и без насилия становился  носителем  новых  общественных
отношений. Процесс  этот проходил  в борьбе многочисленных сил и  тенденций.
Среди них отмечу две системы власти, порождавшие друг друга, но одновременно
враждебные  друг  другу,  --  систему  вождизма  и  народовластия, с  од-ной
стороны, и систему  партийно-государственного  бю-рократического аппарата, с
другой.  Что  есть  сталинизм?  Их  единство?  Или только система  вождизма,
система  лич-ной власти? Или  все  более  укрепляющаяся  система фор-мальной
власти государственного аппарата?
     Я  мог бы взять другие аспекты жизни этого  периода  и показать, что он
был   чрезвычайно   сложен   и   противоречив.   Различные   группы   людей,
рассуждающихтеперь о  сталинизме,  связывают с ним только один  какой --  то
аспект  общества в  этот период. Но  с  такими односторонними  подходами  не
поймешь этот период, и то, что в нем  родилось, -- его  результат. Сталинизм
-- это не нечто, подобное гитлеризму в Германии. Сходство есть. Но раз-личие
существеннее. Сталинская  эпоха в ее самых суще-ственных  свойствах вошла  в
структуру нового общест-ва  и в психологию  нового человека.  О