газет об эгой чудовищной истории, невольно поражаешься именно этой
невероятно будничной тональности, поразительной бесстрастности изложения.
Видимо, таких историй там происходит столь превеликое множество, что
журналистам они примелькались.
   Больше того, ударение делается на то, что эти убийцы - палачи, пытавшие
и убивавшие свои жертвы, - не какие-то ненормальные выродки, а самые
обыкновенные, рядовые американцы.
   "Очень вежливый юноша, - говорил журналистам о Хеяли пастор, церковь
которого стоит рядом с бунгало Корлла, где убивали подростков. - Он мне
помогал в работе с молодыми прихожанами..."
   "Дин был прекрасным соседом, по-настоящему хорошим парнем, - говорил
человек, живший рядом с Корллом. - Остроумным, смешливым... Он ухаживал за
газоном у своего дома и не лез в чужие дела..."
   "У него всегда были в кармане конфеты, которыми он угощал ребятишек", -
вспоминал другой сосед.
   "Такой милый, такой вежливый! - говорил о Корлл е третий. - Всегда
хорошо причесан и" выбрит, хорошо одет...
   У него была такая подкупающая улыбка! И как он любил детей! Иногда по
вечерам он сажал их на свой мотоцикл и катал. А в своем грузовичке он даже
установил сиденья, чтобы возить ребятишек по воскресеньям на пляж". (На
том самом пляже в Кальвертоне, на берегу Мексиканского залива, куда Корлл
возил ребятишек, он закапывал по ночам их трупы. Их останки выкопал
полицейский экскаватор. - Ю. Ж.).
   "Брукс - обычный парень, высокий и спокойный", - сказал еще один
знавший его человек.
   "Хенли - любящий сын и брат, - говорили о нем в семье. - Он всем
помогал, никогда не забывал позвонить по телефону, если где-то
задерживался..."
   И еще одна деталь: встречая мать одного из убитых им подростков, Хенли
всегда участливо спрашивал ее, не нашелся ли исчезнувший куда-то сынок,
хотя он сам зарыл его в сарае еще два года назад.
   Подростки пропадали в Хьюстоне часто, но полицию это не волновало.
Ведь, по данным статистики, там убегает из дему в среднем 5 тысяч
подростков в год, а всего в США ежегодно "исчезают" из родительских домов
1000000 (миллион!) юношей и девушек. И когда встревоженные родители
требовали расследования, куда же делся их сын, полицейские чины
невозмутимо отвечали:
   - Ну что же, значит, сбежал и ваш...
   Теперь выяснилось, что десятки подростков Хьюстона никуда не бежали и
не собирались бежать. Они стали жертвами трех маньяков, которые уверовали
в "доктрину" Мэнсона о "праве на убийство". И не только на убийство, но и
на страшные пытки. В доме у Корлла были найдены ножи, которыми резали
детей, инструменты для истязания, огнестрельное оружие...
   Теперь американские журналисты гадают: каким же будет следующий рекорд?
Сорок убитых подростков - кто сумеет умертвить еще больше?
   И еще одна кошмарная история, замыкающая круг последствий кровавой
оргии "Иисуса-сатаны", в Голливуде (1977 год) было раскрыто новое грязное
преступление, которое совершил не кто иной, как тот же Полански, которому
когда-то все выражали соболезнования (у него на вилле были убиты жена и
друзья).
   Вот что написал об этом журнал "Тайм" 28 марта 1977 года:
   "Даже для такого лихого места, как Голливуд, где действительность столь
часто превосходит воображение, кинорежиссер Роман Полански является
поразительной личностью. И его творчество, и его жизнь изобилуют темными
сторонами. Сейчас, к примеру, он работает над кинофильмом "Первый смертный
грех", повествующим о высокопоставленном бизнесмене, одержимом сексуальной
извращенностью я тягой к убийствам. И в то же время сам он оказался героем
скандальной истории, достойной сцены театра абсурда: его арестовали в
холле гостиницы "Беверли-Уилшир" после того, как он изнасиловал
тринадцатилетнюю "начинающую актрису".
   Полански, видимо, будет предъявлено несколько обвинений: изнасилование,
надругательство над несовершеннолетней, половые извращения, отравление
детей наркотиками.
   Руководствуясь указаниями своего адвоката, он пока что отрицает свою
вину, но руководящий работник "Коламбия пикчерс" Билл Теннант сокрушенно
говорит: "Роман заработал плохую репутацию".
   Как утверждают следователи, из деталей дела, возбужденного против
Полански, можно было бы создать сценарий для международного
порнографического шоу.
   Когда в феврале его попросили сделать фотоочсрк для журнала "Вог", где
он иногда сотрудничал, Полански выбрал в качестве модели тринадцатилетнюю
девочку, старшую дочь одной женщины из Сан-Фернандо-Рэлли, с которой он
был знаком. Полански заверил мать, что во время фотографирования "девочка
будет полностью одета", однако уже во время первого "фотосеанса" она была
полностью обнажена.
   Две с половиной недели спустя Полански привез девочку на своем
"мерседесе" на второй "фотосеанс", который закончился на улппе
Мулхолланд-драйв в доме его хорошего друга, актера Джека Никольсона, тем,
что и привело Полансхги на скамью подсудимых. Никольсона не было дома - он
катался на лыжах в Колорадо; там находились его подруга Анжелика Хастоп,
дочь кинорежиссера Джона Хастона, и экономка живущего по соседству
известного киноактера Марлона Брандо.
   Согласно жалобе, поданной матерью потерпевшей, Полански уговорил
девочку выпить несколько стаканов шампанского, а затем принять снотворное
и гипнотизирующее средство (наркотики часто употребляются
профессиональными фотографами для успокоения юных натурщиц)...
   Далее журнал "Тайм" подробно описывает все то, за что Полански
предстоит ответить перед судом, я опускаю грязные натуралистические
подробности изнасилования и сопутствовавших ему действий Полански, весьма
обстоятельно изложенные журналом. Мать девочки, над которой надругался
Полански, узнала о том, что произошло, случайно, подслушав ее телефонный
разговор.
   Дело для Полански обернулось круто. Следствием была доказана его вина,
и через несколько месяцев, опять-таки по подсказке своего адвоката,
сознался в том, что изнасиловал несовершеннолетнюю девочку, продолжая
отрицать свою вину в сопутствовавших этому преступных действиях, столь
грязных, что о них противно даже упоминать; адвокат считал, что этот шаг
обвиняемого позволит ему добиться смягчения приговора и, быть может,
добиться того, что суд ограничится решением о высылке Полански из США
(если бы он продолжал отрицать все, ему грозило бы чуть ли не пожизненное
тюремное заключение).
   Некоторое время спустя Полански рассудил, что суд - дело для него
опасное, и предпочел потихоньку удрать из Соединенных Штатов.
Задумано-сделано! И вот Полански уже в Париже, где его приветствовали как
героя скандальной хроники. Весной 1978 года он, вполне освоившись во
французской столице, приступил к съемкам нового фильма.
   Тем временем в Соединенных Штатах покровители этого кинорежиссера
всячески добиваются отсрочки процесса, а сочувствующая ему буржуазная
пресса пытается разжалобить общественное мнение, заявляя, что Полански -
"жертва обстоятельств", поскольку его жизнь сложилась тяжело и в жизни ему
довелось пережить много страшного и тягостного, а потому, дескать, к нему
надо проявить снисхождеиие...
   Такова реальная действительность страны, где стали возможными культ
"Иисуса-сатаны" и режим "вседозволенности", пропаганде которых посвящают
свои усилия и пресса, и телевидение, и кинематограф, и издательства,
ссылаясь на пресловутую "свободу слова" и "свободу самовыражения".
   Подумать только, находятся же на Западе люди, осмеливающиеся призывать
и нас обзавестись подобными "свободами!". Нет уж, господа, держите их при
себе. У нас, к счастью, иные, благородные и чистые, представления о
свободе, иные нравы, иные обычаи. Их мы и будем беречь как зеницу ока!


   ЮНЫЙ ВЕРТЕР НА ПОРОГЕ
   XXI ВЕКА

   - Вертер?.. На пороге XXI века?.. - я уже вижу, как удивленно
поднимаются брови у читателя, который помнит, что Иоганн Вольфганг Гете
опубликовал свой чувствительный роман "Страдания юного Вертера" более
двухсот лет назад, в 1774 году.
   О, конечно же в те времена это было крупнейшее литературное - и не
только литературное! - событие. О нем сам Гете написал в своей
автобиографии полвека спустя: "Действие моей книжечки было велико, можно
сказать, даже огромно - главным образом потому, что она пришлась ко
времени. Как клочка тлеющего трута достаточно, чтобы взорвать большую
мину, так и здесь взрыв, происшедший в читательской среде, был столь велик
потому, что юный мир сам уже подкопался под свои устои..."
   Его слезы продолшают литься...
   Это было очень точно сказано: юный мир разночинца Вертера, мир
передовых слоев тогдашнего немецкого бюргерства, бунтовавший против
мертвящего гнета пустоголовой, но невероятно амбициозной аристократии
феодальных германских княжеств той далекой поры, сам подкапывался под свои
устои - движение "бури и натиска" угасло, ибо благие порывы "штюрмеров",
как именовали себя его вожди, либо не понимали, что надо было опираться на
трудовой люд, либо боялись сделать это.
   Фридрих Энгельс писал: "Вс„ прогнило, расшаталось, готово было рухнуть,
и нельзя было даже надеяться на благотворную перемену, потому что нация не
имела в себе силы даже для того, чтобы убрать разлагающийся труп отживших
учреждений" [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 562].
   Гете сам был очень молод в ту пору - ему исполнилось всего двадцать
пять лет, когда он написал свой роман, принесший ему сразу же мировую
славу, - и страдания юного Вертера были близки ему, да и сюжет романа во
многом был навеян его собственными переживаниями. Вот почему ему так
удался замысел проанализировать, сказано во французском толковом словаре
Робера, состояние души молодого человека, которого "чрезмерная
чувствительность, колеблющаяся от экзальтации до отчаяния, и полная
пассивность довели до самоубийства".
   Анализ этот был осуществлен с такой силой и убедительностью, что он
потряс современников Гете, и написанная им "исповедь сына века" дала
побочные последствия, прозванные тогда же "вертериэмом", - эпидемию
самоубийств.
   Именно "вертериэм" имел в виду молодой Илья Эренбург, когда в своем
памфлете "Белый уголь или слезы Вертера" с острой иронией писал в 1928
году, напоминая о том, что "слезы Вертера продолжают литься":
   "Появление книги "Страдания юного Вертера" Германия отметила эпидемией
самоубийств. Некая женщина бросилась в Ильм на глазах у польщенного
автора. В Дрездене повесился портной, аккуратно дочитав последнюю строчку
романа. Теперь нет ни таких книжек, ни таких портных. Среди статистики
самоубийств значатся либо биржевая лихорадка, либо скука, - эгот
общераспространенный продукт, благодаря успехам цивилизации переставший
быть достоянием немногих снобов. Однако слезы Вертера продолжают литься.
Смена вкусов не отразилась на хроническом насморке... Я убежден, что в
наши дни существуют и Вертер, и дрезденский портной".
   Я вспомнил об этом, увидев в июне 1977 года в Париже волнующий фильм
маститого французского кинорежиссера Робера Брессона под странным
названием "Возможно, дьявол...". Его главный герой - Шарль, его трагедия,
его страшныи конец живо напомнили мне если не Вертера, то проявление
"вертеризма", который, как оказывается, дает о себе Знать и сейчас.
   Именно так прочли этот кинорассказ о юноше, покончившем с собой, и
многие французские критики. "Это двусмысленное самоубийство, разумеется,
имеет свое объяснение: оно выражает отказ от жизни, а не романтическое
прославление смерти. Это новый Вертер", - писал 18 июня 1977 года в
"Фигаро" Филипп Нурри, подчеркивая, что фильм Брессона, "бесспорно, самый
значительный из всех, какие французский кинематограф показал нам за многие
годы". Жан Баронселли в газете "Монд" тогда же заявил: "Ясно, что для
Брессона Шарль - собирательный образ. Это - дитя нашего века, Вертер
своего поколения... В присущей ему манере Брессон кричит нам о своей
тревоге. Пожелаем, чтобы его услышали!"
   Сейчас я лишь напомню, что этот фильм не был допущен к показу на
традиционном французском кинофестивале в Каннах теми, кто составлял его
программу. Правда, он все же проложил дорогу к экрану на кинофестиваль - в
Ззпадном Берлине, и Робер Брессон получил 5 июля 1977 года вторую премию -
"серебряного медведя" ("золотой медведь" достался советскому кинорежиссеру
Ларисе Шепитько за кинокартину "Восхождение" по повести В. Быкова
"Сотников"). Но, как это часто бывает в кипобиэнесе, признание широкой
аудитории этот фильм, который критик Анри Шенье в "Котидьен де Пари" по
справедливости назвал шедевром, так и не получил. Он лишь мелькнул на
Больших бульварах в Париже и исчез, а вдогонку ему понеслось улюлюканье
менее разборчивых литераторов, которые явно выполняли социальный заказ
тех, кто увидел в этом фильме "подкапывание под устои" общества.
   Вот почему мне показалось стоящим делом поглубже поразмыслить и над
работой Робера Брессона, и над социальными проблемами, которым картина
посвящена.


   История одного мятежного мученика

   Сначала о фильме. Его главный герой - бывший студент Шарль, бросивший
учебу, которую считает для себя бессмысленной в предвидении неминуемого
крушения окружающего его жестокого, холодного, чсловекоубийственного
общества, и тщетно пытающийся найти смысл жизни в этом обреченном на
гибель обществе, - конечно, не является двойником Вертера. (Тот был
душевно богаче и неизмеримо интеллектуальнее.) Но его роднит с героем
Гете, которого Пушкин сочувственно именовал "мятежным мучеником", сознание
бессилия перед ненавистным ему обществом.
   Несчастная любовь, исходом которой было самоубийство Вертера, играет
свою роль и в судьбе Шарля, но теперь, два столетия спустя, правы уже
утратили тот пуританский и жесткий характер, которым они отличались в годы
молодости Гете. И если бы Шарль и его друзья прочитали "Страдания юного
Вертера", они не поняли бы этот роман, и даже посмеялись над его интригой.
Шарля волнует другое: зачем же вообще жить в окружающем его грязном и
черством мире, который к тому же обречен на гибель. И он, как и Вертер, не
будучи в силах бороться за переустройство этого мира, решает уйти из
него...
   Фильм начинается, как банальный детектив: на экране - полоса парижской
бульварной газеты с сенсационным заголовком: на кладбище. Пер-Лашез найден
труп покончившего с собой выстрелом из пистолета юноши. Следующий кадр:
   назавтра та же газета публикует новое сообщение - оказывается, юноша
был убит выстрелом в затылок, стало быть, это вовсе не самоубийство? И
начинается традиционное разматывание сюжета, которое должно дать ответ на
вопрос, кто Этот юноша и отчего и как он погиб.
   Робер Брессон ведет кинозрителя в хорошо знакомый парижанам зеленый
скверик у Нового моста на знаменитой стрелке, где Сена раздваивается на
два рукава, обтекая остров, на котором когда-то был основан средневековый
город Сите - столица французских королей. Когда я тридцать лет тому назад
работал в Париже, эта стрелка была тихим уголком влюбленных и рыболовов.
(Сена еще не была отравлена отходами химических заводов, и в ней водилась
рыба.) Теперь здесь обосновалась бесприютная, опустившаяся молодежь,
утратившая веру в моральные ценности, которая не знает, куда себя деть, и
ищет забвения в наркотиках. Такую молодежь называли по-разному, но всякий
раз кличка приходила из Соединенных Штатов, где и рождались странные
нравы, которые усваивали юноши и девушки, бросающие вызов своему обществу:
"битники", "хиппи", "племена".
   И вот перед нами одно из этих "племен", ведущих пещерный образ жизни в
центре французской столицы: нечесаные, грязные юноши и девушки, молча
сидящие у костра, не знающие, куда себя деть и чем заняться сегодня -
любовью, бесцельным блужданием по улицам, пьянкой или наркотиками...
   Откровенно говоря, когда я начал смотреть этот фильм, у меня в душе
шевельнулось досадное ощущение: еще один, тысяча первый, полицейский фильм
о "хиппи", - зря ты теряешь время, сидя в кинозале! Но и этот банально
нарочитый "въезд" в сюжет был рассчитанным ходом Робера Брессона.
   Ему явно хотелось сказать пресыщенному такими поверхностными и
фальшивыми фильмами зрителю: "Вглядись, вглядись повнимательнее! Ты привык
с холодным равнодушием либо пугливо проходить мимо этих юношей и девушек,
бездумно сжигающих свою молодость в огне нелепых костров на берегу Сены, а
ведь под этой коростой фальшивого безразличия к жизни бушует настоящий
огонь скрытых страстей, снедавших когда-то Вертера, чья душа бунтовала
против условностей окружавшего его мира. Вглядись и подумай: что надо
сделать, чтобы помочь этим людям избежать трагической судьбы Вертера и
найти свое место в жизни и борьбе..."
   Кстати, Брессон не один размышляет над этой проблемой.
   На кинофестивале в Каннах весной 1977 года был показан взволновавший
многих фильм швейцарского режиссера Патриции Мораз "Индейцы еще далеко".
Он повествует о необъяснимом самоубийстве одной школьницы. Самоубийство
Это было вызвано, как писали критики, "смертью при жизни".
   Мораз, как и Брессон, пыталась проникнуть в самую суть, показать
пустоту духовного мира, в котором живет молодежь, утратившая интерес к
реальной жизни и борьбе. Духовный мир этой части молодежи действительно
пуст, хотя иногда кажется, что он напускной, наделенный идеями левацких
лжепророков, которые пытаются стать властителями дум Этой части молодежи.
   Перед нами отнюдь не вся современная молодежь Запада, а лишь часть ее,
в общем-то не очень большая. Это в основном молодежь уходящего класса,
обреченного историей на гибель, - буржуазная молодежь, да и она далеко не
вся избирает этот растительный, бездумный образ жизни.
   Другая часть молодежи отчаянно ищет ключ к лучшей жизни - ей нужно
несколько прочных ветвей, за которые можно уцепиться. Она пытается найти
какой-то синтез, все более ускользающий от нее в расплавленной массе
информации и стандартных формул, которыми ее бомбардируют изо дня в день...


   Молчаливая смерть

   Давайте же подойдем поближе к жалкому костру, в котором шипят и трещат
старые щепки, и вглядимся в хмурые лица сидящих вокруг него юношей и
девушек, коротающих ночь на грязном запущенном берегу такой же грязной и
запущенной Сены. Не будем ни заранее осуждать их, ни вдаваться в
рассуждения о романтике протеста против "общества потребления", которая
иной раз проскальзывает в повествованиях о жизни таких молодежных
"племен". Вглядимся в их худые, испитые лица, в их глаза, в которых
застыла какая-то неизбывная тоска. Они мало говорят дажэ между собой, у
них какой-то птичий язык - из междометий и словечек, заимствованных то в
ученых сочинениях, которые они читали, учась в Сорбонне, то у неграмотных
бродяг, ночующих тут же под мостами Сены.
   Кто же эти люди, разучившиеся говорить? Кого поразила страшная "болезнь
века"? Кое-кто из критиков, игнорируя реальность, подбрасывает упрощенный
ответ: это болезнь всей современной молодежи, которая восстает против
"индустриальной цивилизации" и находит романтику в одичании.
   "Страх перед завтрашним днем, который готовят нам технократы, - писал
Мишель Морр в газете "Фигаро", - питает романтизм сегодняшних молодых
людей. З-чо" которое ими владеет, - это вечное (!) зло молодежи, и эти
молодые люди мне иногда напоминают отчаявшихся и вместе с тем нежных
героев Мюссе. Они бросают учебу, которая никуда не ведет. У них нет силы,
пет веры, нет храбрости. Насмешливость и отказ действовать - единственное
оружие, которое они в состоянии противопоставить окружающему их
варварству. Покинув свои комнатушки либо родительские апартаменты, ояи
собираются на берегу Сены, где обретают немного свежести. Вокруг костра,
плечом к плечу, они ощущают братское сплочение".
   И все-таки социальное явление, вызвавшее тревогу у Брессона, реально
существует, и, заговорив о нем вслух, этот маститый режиссер - хотел он
того или не хотел - обнажил смертельные язвы социальной системы, которая
историей обречена на гибель.
   И опять возникает вопрос: кто эти молодые люди, молча сидящие у дымного
костра? У неко