напр., "свободная точка зрения" в
механике?
   Последнее оперирует целым рядом понятий, которые вы volens-nolens
должны употреблять. В каком смысле вы их употребляете? Вот Э. Мах произвел
критический анализ этих понятий. Прав он или неправ? Любая наука говорит о
"законах". Но что же, эти законы есть об'ективная связь явлений или
продукт нашего упорядочивающего разума, который на манер хозяина, по
Канту, устанавливает из хаоса "правовое государство" космоса? Любое
понятие любой науки можно критически взять под лупу. Как же должен
поступать "настоящий" ученый по Павлову? Не думать ни о чем этом? Но это
тоже будет "точка зрения", только самая худшая из всех возможных: это
будет точка зрения обывателя в науке. Это будет худший вид догматизма, ибо
он на веру принимает все установившиеся понятия и оперирует ими с невинным
видом дикаря.
   Итак, точка зрения, и при том определенная точка зрения, есть вещь,
необходимая для всякого ученого, который не хочет ходить в идеологическом
халате и стоптанных туфлях.
   Спрашивается теперь, что же должен делать такой ученый, который стал на
определенную точку зрения, смеет "свое суждение иметь", считает это
"суждение"
   наиболее правильным, наилучшим из всех имеющихся решений задачи? Что
должен делать в целях роста науки человек, который по безбрежному океану
познания плавает не "без руля и без ветрил", а руководствуется
выстраданной, проверенной, прошедшей через критическое сравнение с другими
теориями, точкой зрения?
   Он будет эту точку зрения защищать, бороться за нее. Ведь и наука знает
своих борцов. Такие люди и двигали дело науки вперед; они были тем
полезным общественным бродилом, которое обеспечивало рост научного
познания, а вовсе не обыватели, пугающиеся определенной точки зрения.
Последнее свойственно компиляторам, эклектикам par excellence.
   И нам совершенно ясно, что в своих рассуждениях о "закабаленности" и
"свободе"
   проф. Павлов совершенно зря клевещет на самого себя. В самом деле.
Возьмите его сборник: "Двадцатилетний опыт об'ективного изучения высшей
нервной деятельности животных". По одной этой книге можно видеть, что ее
автор "с превеликим упорством" "бьет в одну точку". Но именно в этом-то и
состоит достоинство работ проф. Павлова, что он в эту "точку" "бьет".
Разве не так, наш почтенный оппонент?
   С каким усердием акад. Павлов защищает эту точку зрения даже в
лабораторных исследованиях, мы видим из заявлений самого автора теории
условных рефлексов.
   Он, между прочим, пишет: ""Мы совершенно запрещали себе (в лаборатории
был об'явлен даже штраф) употреблять такие психологические выражения, как:
"собака догадалась", "захотела", "пожелала" и т. д.""*3.
   Марксисты, "коммунисты" и "рабфаки", правда, еще не вводили штрафа за,
скажем, употребление антропоморфических, телеологических или
идеалистических выражений.
   Но они, несомненно, оправдали бы даже ту лабораторную "диктатуру
рубля", которую ради науки устанавливали павловцы при своих экспериментах.
   Как же, однако, все это кажется с выпадами самого профессора против
"закабаленной" точки зрения? Ведь малому ребенку ясно, что научная
практика самого Павлова стоит в самом резком, самом кричащем противоречии
с его положениями о "свободе" и "кабале".
   Что сказал бы акад. Павлов, если бы его критик, став в благородную позу
защитника и рыцаря прекрасной дамы Свободы, разразился бы по адресу
знаменитого ученого примерно следующей тирадой:
   "Догматизм теории условных рефлексов или сторонников проф. Павлова...
есть чистый догматизм, потому что они решили, что у них - истина; они
больше ничего знать не хотят (совсем, напр., не слушают виталистов),
постоянно бьют в одну точку и надоели со своими слюнными железами до
смерти. Между тем наука и догматизм - совершенно несовместимая вещь...
Сколько было крепких истин?
   Возьмите, напр., неделимость атома" и т. д. и т. д.
   И что сказал бы проф. Павлов, если бы его критик обратился к нему и его
ученикам уже с непосредственным увещеванием, примерно, в таком стиле:
   "И если вы к науке будете относиться как следует, если вы познакомитесь
с нею основательно, тогда, несмотря на то, что вы - сторонники теории
условных рефлексов, "павловцы" и т. д., тем не менее признаете, что
Павловская теория, теория условных рефлексов, это вовсе не есть абсолютная
истина, это - одна из теорий, в которой, может быть, есть частица правды,
а может быть, и нет правды.
   И вы на всю жизнь посмотрите со свободной точки зрения, а не с такой
закабаленной, и уж, конечно, никогда не будете штрафовать своих
сторонников за вольные выражения, ибо ведь сказал поэт:
   Над вольной мыслью богу неугодны Насилие и гнет.
   Мы не сомневаемся, что проф. Павлов с негодованием прогнал бы такого
болтуна, даже если бы этот болтун имел большую бороду. Он сказал бы ему:
"Не мешайте нам работать. Бросьте свою фразистую болтовню".
   И он был бы совершенно прав. Очень опасным иногда бывает обывательское,
некритическое употребление слов. Незабвенный Козьма Прутков писал: "Многие
люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе". Но "колбасам"
подобны не только многие люди, но и многие словесные оболочки. Мы готовы
бороться всеми силами за свободу общественных низов, за свободу от
капитала, за свободу развития рационального начала над стихийным и проч.
Но мы отнюдь не сторонники освобождения капитала от цепей пролетариата; мы
не сторонники освобождения от цепей разума; мы не сторонники свободы от
определенной точки зрения и т. д. и т.
   д.
   Вот это нужно понять проф. Павлову. Ему нужно свести концы с концами в
своих же собственных рассуждениях. Ему нужно сделать
общественно-философские выводы из своих же материалистических предпосылок.
Ему нужно разделаться с остатками словесного фетишизма, который еще
тяготеет над ним, как только он заглядывает в область обществоведения.
   Ему нужно понять то, что понял много лет тому назад даже либеральный
Тургенев.
   В "Стихотворении в прозе" есть один замечательный отрывок: "Житейское
правило":
   "- Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, -
говорил мне один старый пройдоха, - то упрекайте его в том самом
недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте... и
упрекайте!
   Во-первых, - это заставит других думать, что у вас этого порока нет.
   Во-вторых, - негодование ваше может даже быть искренним... Вы можете
воспользоваться укорами собственной совести.
   Если вы, например, ренегат, - упрекайте противника в том, что у него
нет убеждений!
   Если вы сами лакей в душе, - говорите ему с укоризной, что он -
лакей... лакей цивилизации, Европы, социализма!
   - Можно даже сказать: лакей безлакейства! - заметил я.
   - И это можно, - подхватил пройдоха".
   2. "Беспристрастие науки", или проф. Павлов против проф. Павлова.
   Проф. Павлов, критикуя мою брошюру "Пролетарская революция и культура",
ссылается на свою об'ективность.
   "Надо сказать, господа, - говорит он, - что я к делу отнесся
чрезвычайно добросовестно... Мой обычай, когда я чем (нибудь. Н. Б.)
интересуюсь, читать не один раз книгу, а... несколько раз... Я эту
маленькую брошюрочку прочел целых три раза, прочел (с. Н. Б.) чрезвычайно
напряженным вниманием и, как мне кажется,... с возможным для меня
беспристрастием. Вы понимаете, что я всю свою жизнь, стало быть,
полстолетия, провел в лаборатории, в экспериментальной лаборатории. Это
что значит? - Что я каждый день проверял мое беспристрастие, мои мысли.
Это - во-первых... Во-вторых, (я говорю о. Н. Б.) моем беспристрастии,
потому что всегда действительность должна была решить - прав ли я или не
прав. Действительность никак не обманешь".
   Уже из этого подхода видно, как наивна постановка вопроса проф.
Павловым.
   Менделеев был знаменитым химиком, но вряд ли кто-либо решится
утверждать, что он был "беспристрастен" по отношению к самодержавию и не
имел слабости к протекционизму в сфере экономической политики. Ньютон был
гениальным ученым, но вряд ли он отличался беспристрастием по отношению к
Апокалипсису. Вильям Крукс был признанным астрофизиком и выдающимся
экспериментатором, но всем известна была его слабость по отношению к
спиритизму. Разве эту "действительность" можно обмануть?
   Да и проф. Павлов противоречит самому себе, когда говорит не о ком
ином, как о проф. Павлове. Ибо вот как он, по его же собственному
утверждению, познает общественную действительность:
   "Моя жизнь, - говорит он, - проходит чрезвычайно просто: я знаю свою
квартиру, свою лабораторию, абсолютно никого и ничего не вижу,
следовательно, жизни в целом у меня нет. По теперешним газетам понятие о
жизни едва ли можно (составить. Н. Б.): они слишком пристрастны, и я их не
читаю".
   И проф. Павлов поэтому читает наши книжки, а затем их "беспристрастно"
   критикует.
   Посмотрим "в корень". Проф. Павлов "теперешних" газет не читает, ибо
они пристрастны. Но раньше проф. Павлов газеты (не "теперешние"), конечно,
читал.
   Следовательно, он их читал потому, что они были, в общем,
беспристрастны или - скажем лучше и осторожнее - гораздо менее
пристрастны, чем "теперешние". Это вытекает с неумолимой логикой из
заявления проф. Павлова о методах его ознакомления с общественной жизнью.
   Мы спросим теперь проф. Павлова: неужели прежние газеты, которые во
время войны писали о ее целях, были беспристрастны? Неужели те
Гауризанкары лжи о свободе, цивилизации, самоопределении малых наций, о
кресте св. Софии и проч. и проч., которыми были наполнены "прежние
газеты", представляются Павлову даже теперь, даже в свете после
Версальского "мира" - святой и беспристрастной истиной? Или это - такая
действительность, которую можно обмануть?
   Быть может, однако, газеты после февральской революции были
беспристрастны?
   Тогда, когда они Ленина об'являли германским шпионом? Тогда, когда они
воспевали Корнилова?
   Ведь нужно же договориться проф. Павлову до конца, чтобы быть честным с
самим собой, чтобы осознать действительность. Он "беспристрастно" не видит
"пристрастия" буржуазных газет к буржуазии, но зато ему в высшей степени
претит "пристрастие" "теперешних" газет к рабочему классу. Так стоит в
действительности вопрос, а не как-нибудь иначе.
   Но если у проф. Павлова есть этакое "беспристрастие" по отношению к
нашим газетам, то у него должно быть примерно такое же отношение и к нашим
книжкам или брошюрам. Только непоследовательностью мысли можно об'яснить
себе "методологию"
   усилий проф. Павлова подойти к решению общественных проблем, когда он
не читает газет, но читает доклады тех людей, которые этими газетами
руководят. Ясно, что "ложная апперцепция" здесь заранее дана.
   Характерно то, что иногда все же проф. Павлов подходит к правильной
постановке вопроса, но только тогда, когда этот вопрос берется в
совершенно другом логическом контексте. Он, например, пугает "коммунистов
и рабфаков" ужасами гражданской войны в Европе и выдвигает при этом ссылку
на конфигурацию общественных сил, ссылку, которая, сама по себе, в высшей
степени правильна.
   Он пишет:
   "В случае гражданской войны это (военная мобилизация сторон. Н. Б.)
пройдет через всю нацию. Если бы там оказалось больше на стороне революции
материальной массы, то сколько бы оказалось ума, знаний и т. д. на другой
стороне?"
   Много ума и много знаний. Мы в этом согласны с акад. Павловым. Но
неужели он не видит, что этим утверждением он вдребезги разбивает свои
ссылки на беспристрастие людей науки? Почему же, - спросим мы акад.
Павлова, - почему же ваши ученые, привыкшие к экспериментам, к проверке
действительности и проч., почему они обнаруживают такое удивительное
"беспристрастие", что становятся против материальной массы? Нельзя ли
здесь найти некоторую об'ективную закономерность такого "внешнего
поведения" людей "ума, знаний и т. д."? Почему это "Bildung und Besitz"
становятся по одной стороне баррикады? Или, быть может, от господа бога
так положено, что люди ума, знания и прочего обязательно должны быть
настолько "беспристрастны", чтобы обязательно выступать против
"материальной массы"? Но тогда чем же об'яснить "пристрастие" таких людей,
как Тимирязев или Эйнштейн, к этой самой "массе"? Или чем тогда об'яснить
тот поворот в головах интеллигенции, который происходит у нас, а отчасти и
в Германии? И что же тогда остается от "беспристрастного" поведения людей
науки вообще?
   На все эти вопросы проф. Павлов не сможет ответить, если он будет
стоять формально - на точке зрения формального же беспристрастия, а по
существу - на точке зрения охраны буржуазного режима, который нуждается в
формальном идеологическом прикрытии, т.-е. на точке зрения, которая не
может быть беспристрастна по самой своей природе.
   После всего этого проф. Павлов, подходя к решению великой
социально-экономической проблемы современности, благодушно поливает
человечество розовой водицей успокоения. Прямо и непосредственно после
совершенно правильного указания на то, где будут во время гражданской
войны стоять силы "ума и знания", наш ученый с наивным (или наивничающим?)
видом приходит к следующему "выводу":
   "Лично я, - заявляет профессор, - по своей профессии ученого, думаю
иначе (чем коммунисты. Н. Б.)... Выход все-таки один, выход все-таки в
науке, и на нее я полагаюсь и думаю, что при помощи ее человечество
разберется не только в своем состязании с природой, но и в состязании со
своей собственной натурой... Так что для меня все-таки выход в развитии и
в проникновении в человеческую массу научных данных. Они остановят
человечество перед этим страшным видом взаимного истребления, на
пролетарском или капиталистическом основании, - все равно".
   Относительно знака равенства между империалистской и гражданской войной
и пр.
   речь будет итти ниже. Здесь нам интересно вот что. Конечно,
распространяться "о пользе наук и искусств" - в высшей степени наивно. Но,
- спросим мы проф.
   Павлова, - какие же научные данные, из какой научной области, "исправят"
   "человечество"? Нужны ли такие данные, чтобы понять, что дырка в черепе
от свинцовой пули не способствует здоровью носителя этого черепа? Что же
даст в этом смысле, в смысле избавления от империалистских войн, от
эксплоатации, от колониального мародерства и проч. наука? Возьмем, напр.,
химию. Павлов признает, что люди науки против "материальной массы".
Значит, они эту химию и повернут соответствующим образом. Биологи и
физиологи помогут (и помогают) химикам: они открывают наиболее
чувствительные места у организмов и дают директивы при выборе ядовитых
газов. Или проф. Павлов думает, что математика спасет человечество?
   Или, быть может, общественные науки? Но здесь - да будет это известно
проф.
   Павлову - существуют две диаметрально противоположных системы: одна из
них - воинствующий марксизм, который, рассматриваемый прагматически, есть
не что иное, как орудие революции; другая - буржуазные общественные науки,
которые в целом являются не чем иным, как идеологической охраной частной
собственности и капиталистического режима. Мы не в состоянии подробно
доказывать это положение, в достаточной мере известное каждому "коммунисту
и рабфаку", но, к сожалению, мало известное многим ученым профессорам. Мы
ограничимся только несколькими, наудачу выбранными, примерами.
   Вот перед нами лежит новое, очень "солидное" исследование известного
австрийского экономиста Ludwig'a Mises'a: "Die Gemeinwirtschaft". Это
произведение кончается на 503 странице таким выводом: "Является ли
общество добром или злом (ein Gut oder ein Uebel) - об этом можно судить
поразному. Но тот, кто предпочитает жизнь смерти, блаженство - страданию,
благосостояние - нужде, тот должен приять и утверждать (bejahen) общество.
А кто признает общество и желает его развития, тот должен также быть за
частную собственность (Sondereigentum) на средства производства без всяких
ограничений и без всяких оговорок (ohne alle Einschrankungen und
Vorbehalte)"*4.
   Вот перед нами "углубленная" буржуазная общественная философия,
представленная нашему вниманию г. Бердяевым в его последнем труде:
"Философия неравенства"*5.
   Здесь мы читаем:
   "Собственность, по природе своей, есть начало духовное, а не
материальное...
   Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица" (стр.
215).
   "Аристократия есть порода, имеющая онтологическую основу, обладающая
собственными, незаимствованными чертами. Аристократия сотворена Богом и от
Бога получила свои качества" (стр. 105).
   "Существование государства (разумеется, не какой-нибудь там Советской
власти, а "всамделишнего", т.-е., в первую очередь, буржуазного
государства. Н. Б.) в мире имеет положительный религиозный смысл и
оправдание. Власть государства имеет божественный онтологический источник"
(стр. 64).
   "Творчество - аристократично" (25).
   "Социальная революция и не может не напоминать грабежа и разбоя" (25).
   "Безумны те из вас, которые думают достигнуть социального рая и
блаженства...
   оставаясь в физическом теле, оставаясь подданными царства материальной
природы и ее законов" (203).
   "Потребительски-распределительный хозяйственный идеал социализма по
существу не духовен и антирелигиозен. Это - рабий идеал. Совершенное
питание с религиозной точки зрения - евхаристическое питание. В
евхаристическом питании человек соединяется с космосом во Христе и через
Христа. Тогда потребление и творчество совпадают, человек впитывает в себя
космическую жизнь и из себя выделяет творческую энергию в космическую
жизнь" (212).
   Г-н Н. Бердяев - не первый встречный шарлатан, а "признанный" русский
общественник и философ. Что же, прикажете эту "науку" считать за
спасительницу мира? Эту чепуху, которую "выделяет" "в космическую жизнь"
г. Николай Бердяев?
   Вот вам один из русских экономистов, г. Бруцкус*6. Он - человек более
трезвый, чем г. Н. Бердяев. Вряд ли он склонен к наиболее совершенному
"евхаристическому"
   питанию. Общественные столовые "Пресвятыя Троицы" и "Софии -
премудрости Божией"
   не особенно привлекательны для людей "позитивного" мышления. Да и
"выделяет" г-н Бруцкус не столько в космическую жизнь, сколько в среду
белой эмиграции, куда он был, по всем правилам современной биологии,
"пересажен" Советской властью, и где он отлично "прижился". Так вот сей
ученый поучает:
   "...время требует более решительного отказа от догмы марксизма.
Воспитанные в мечтах о социальном перевороте, рабочие массы могут
немедленно приступить к разрушению существующего общественного строя.
Социалистам остается или благословить эти порывы масс и стать под знамя
III Интернационала, или с полной решительностью отречься от марксистских
идей Zusammenbruch'a и следующего за ним государства будущего. Они обязаны
в последнем случае открыто сказать массам, что строй частной собственности
и частной инициативы... нельзя разрушать, ибо на нем зиждется европейская
цивилизация, ...ибо социалистический строй есть мираж, в погоне за которым
можно прийти не в обетованную землю, а в долину смерти".
   Г-н Бруцкус мудро умалчивает о том, что "строй частной собственности"
неизбежно приводит к империалистским войнам, которые являются такой же
интегральной частью современного капитализма, как проституция, сифилис,
религия и водка. Гораздо развязнее держит себя другой обществовед,
представитель русской исторической науки, профессор Р. Ю. Виппер. В своей
последней работе: "Круговорот истории", проф. Виппер ставит все точки над
"i".
   "Война, - пишет он, - не уродливый нарост культуры, а ее органическое
свойство, ее могущественный фактор".
   "Война нужна для того, чтобы дать выход героическому началу в человеке,
чтобы найти применение его энергии, духу изобретательности"...
   Само собою разумеется, что, приглашая людей, ради усовершенствования
духа изобретательности, "мало-мало резать друг друга", наш энергичный,
изобретательный, героический профессор тут же заявляет, что резат