первый
план момент классовой войны. Знаменитый "союз народов", о котором
буржуазные пацифисты прожужжали все уши, все эти "лиги наций" и прочая
дребедень, которую напевают с их голоса социал-предательские банды, на
самом деле суть не что иное, как попытки создания священного союза
капиталистических государств на предмет совместного удушения
социалистических восстаний ""23"" Маркс правильно указывал, что партия
революции сплачивает партию контрреволюции. И это положение верно по
отношению к мировой революции пролетариата: мировой революционный процесс,
или, как его теперь называют с полным правом, "мировой большевизм",--
сплачивает силы международного капитала.
   Но подобная "внешняя" конъюнктура не может не иметь громадного
"внутреннего"
   значения. Если бы не было наличия империалистских сил вовне,
побежденная отечественная буржуазия, опрокинутая в открытом столкновении
классов, не могла бы надеяться на буржуазную реставрацию. Процесс
деклассирования буржуазии шел бы более или менее быстро, а вместе с тем
исчезала бы и необходимость в специальной организации противобуржуазной
репрессии, в государственной организации пролетариата, в его диктатуре.
   Однако действительное положение дел как раз обратное. Буржуазия, уже
сваленная, уже разбитая в какой-нибудь одной или каких-нибудь двух-трех
странах, имеет еще громадные резервы в лице иностранного капитала. А
отсюда вытекает, что ее сопротивление затягивается. Опыт русской революции
блистательно подтверждает это. Саботаж, заговоры, мятежи, организация
кулацких восстаний, организация банд с бывшими генералами во главе,
чехословацкая авантюра, бесчисленные "правительства" окраин, опирающиеся
на иноземные штыки и кошелек, наконец, карательные экспедиции и походы на
Советскую Россию со стороны всего капиталистического мира -- это явления
одного и того же порядка.
   Из такого совершенно неизбежного неотвратимого хода исторических
событий можно и должно сделать два вывода: во-первых, перед нами целый
период ожесточеннейшей борьбы не на живот, а на смерть; во-вторых, для
того чтобы этот период был изжит возможно скорее, необходим режим
диктатуры вооруженного пролетариата.
   Тактическое правило выводится здесь из научно поставленного прогноза,
для которого есть все данные.
   Конечно, все на свете можно оспаривать. Есть жалкие софисты, жизненное
назначение которых состоит в бесконечном схоластическом переливании из
пустого в порожнее. Таков как раз Каутский. Он не мог понять смысла
империализма. Теперь он не может понять смысла следующей фазы, эпохи
социалистических революций и пролетарской диктатуры. "Я ожидаю,-- пишет
сей "рабочий" вождь,-- что социальная революция пролетариата примет
совершенно особые формы, чем революция буржуазии; что пролетарская
революция, в противоположность буржуазной, будет бороться "мирными"
средствами экономического, законодательного и морального порядка повсюду,
где укоренилась демократия" ""24"".
   Трудно, конечно, спорить с ренегатами, которые переучились настолько,
что в военных ботфортах Тафта видят демократию.
   Но у нас перед глазами пример действительно демократической страны, где
демократия действительно "укоренилась", это -- Финляндия. И пример этой
единственной страны показывает, что гражданская война в более "культурных"
   странах должна быть еще более жестокой, беспощадной, исключающей всякую
почву для "мирных" и "законодательных" (!!) методов.
   Каутский пытается установить, что под диктатурой Маркс подразумевал не
диктатуру, а что-то совсем другое, ибо, мол, слово "диктатура" может
относиться только к отдельному лицу, а не классу. Но стоит только привести
мнение Энгельса, который отлично видел, чем должна быть диктатура
пролетариата, чтобы понять, как далеко ушел Каутский от марксизма. Энгельс
писал против анархистов:
   Видали ли они когда-нибудь революцию, эти господа? Революция есть,
несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть
акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части
посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных.
И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое
господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие.
Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа
против буржуазии, разве она продержалась бы дольше одного дня? Не вправе
ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась
своим авторитетом? (Здесь нужно перевести: "своей властью "autoriata".--
Н. Б.) ""25""
   И Энгельс, и Маркс прекрасно понимали грядущее положение. Теперь, когда
у нас налицо опытное подтверждение этого взгляда, говорить о "мирных" и
"законодательных" путях просто смешно.
   Начавшаяся эпоха революции требует соответствующей, ориентировки. Если
эпоха эта есть эпоха неслыханных классовых битв, вырастающих в классовые
войны, то совершенно естественно, что политическая форма господства
рабочего класса должна носить своеобразно милитарный характер. Здесь
должна быть новая форма власти -- диктаторской власти класса, "штурмующего
небо", как говорил Маркс о парижских коммунарах.
   По Каутскому, Маркс писал не о "форме правительства" (Regierungsform),
а о "фактическом состоянии" (einem Zustande), когда он писал о диктатуре.
На самом деле Маркс писал о чем-то большем, чем "форма правительства". Он
писал о новом совершенно своеобразном типе государства. На той же
странице, где Каутский "опровергает" тезисы о диктатуре, написанные
автором этих строк ""26"", он приводит цитату из Маркса, который говорит о
том, что Коммуна была, "наконец, открытой политической формой" ""27""
пролетарской диктатуры, а вовсе не случайным "состоянием".
   Итак, между коммунизмом и капитализмом лежит целый исторический период.
На это время еще сохраняется государственная власть в виде пролетарской
диктатуры.
   Пролетариат является здесь господствующим классом, который, прежде чем
распустить себя как класс, должен раздавить всех своих врагов,
перевоспитать буржуазию, переделать мир по своему образу и подобию.
 
 
   3. КРАХ ДЕМОКРАТИИ И ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА
 
 
   Одним из самых существенных вопросов, которые играют крупнейшую
практическую роль, является вопрос о соотношении между "демократией" и
диктатурой рабочих.
   Марксисты не выдумывают из головы чисто рационалистическим образом
"форм правления". Они улавливают основные тенденции развития и свои цели
сообразуют с этими тенденциями. Так, и только так нужно подходить и к
вопросу о диктатуре.
   При этом нужно помнить, что политическая форма есть "надстройка" над
определенной экономической структурой, что она выражает определенное
соотношение между классами и что политическая скорлупа неизбежно
разлетается в прах, если она не находит себе опоры в структуре классовых
соотношений.
   Выше мы дали общую оценку начавшейся эпохи. Это -- эпоха все более и
более нарастающих гражданских войн, переходящих в организованную классовую
войну.
   Поэтому первый вопрос, который мы должны задать, это вопрос о том,
совместима ли гражданская война с демократическими формами или нет.
   Но предварительно одно маленькое замечание. Наши противники, и в их
числе Каутский, толкуют о демократии, как о чем-то существующем. Но это
заведомая ложь. Сейчас не существует демократических государств. То, что
существует сейчас в Европе, Америке и Японии, есть диктатура финансового
капитала. Именно это -- исходный пункт развития.
   Следовательно, вопрос должен быть поставлен так: можно ли в эпоху
гражданской войны организовать пролетарское государство в формах старой
буржуазной демократии, везде и всюду уничтоженной финансовым капиталом?
   Демократия, поскольку мы подразумеваем под этим словом определенный
политический строй, была до сих пор одной из форм -- самой утонченной
формой -- господства буржуазии. В чем состояла основная предпосылка
демократического устройства? В наличии ряда фикций, которые чрезвычайно
ловко использовались для систематического обмана масс. Основной такой
фикцией было понятие общенародной воли, "нации", "целого". Вся система
демократических учреждений покоится на "общенародности". Нетрудно понять
классовый смысл "общенародных" норм. Понятно, что в действительности есть
классы с противоположными непримиримыми интересами; понятно, что ни о
какой "общенародной" воле, которая объединяла бы и рабочих, и
капиталистов, в действительности нет и речи. Но буржуазии нужна, ей
необходима фикция "общенационального". Буржуазия -- правящее меньшинство.
Но как раз потому, что она -- меньшинство, ей приходится, чтобы держать
массы в повиновении, говорить от имени "всей нации", ибо она не может
открыто говорить от имени кучки. Таким образом возникает фетиш
общенародной воли, и буржуазия выступает как нация, как "страна", а
буржуазная государственная организация -- как общее всем "отечество".
   Пролетарская революция есть, однако, разрыв гражданского мира -- это
есть гражданская война. Гражданская же война вскрывает истинную физиономию
общества, расколотого на классы. Как раз в огне гражданской войны сгорает
общенациональный фетиш, а классы размещаются с оружием в руках по
различным сторонам революционной баррикады. Поэтому не удивительно, что в
процессе революционной борьбы пролетариата неизбежно возникает распад всех
тех форм, всех учреждений и институтов, которые носят видимость
"общенационального". Это есть опять-таки совершенно неотвратимый,
исторически абсолютно неизбежный процесс, хотят его или не хотят отдельные
люди, отдельные группы или даже некоторые промежуточные классы, ибо
гражданская война имеет свою внутреннюю логику, и, раз она дана, тем самым
дан и процесс распада старых форм, где буржуазия господствовала под
псевдонимом всего общества.
   Эти соображения, выдвигавшиеся некоторыми товарищами и до Октябрьской
революции, получили теперь опять-таки опытное подтверждение. Какую область
ни взять, всюду и везде мы видим одно и то же: общенациональные,
"общедемократические" институты немыслимы, при данном соотношении сил они
невозможны.
   Возьмем одну из главных составных частей всякой государственной власти
- - армию.
   Для всякого неутописта ясно, что общенациональная армия теперь
немыслима.
   Пролетариат не может пускать в свою армию буржуазию, и Советская
республика организует рабоче-крестьянскую красную армию. Но и для
буржуазии все более опасно становится пускать в свою армию принудительно
набранных рабочих и крестьян; поэтому она вынуждена организовать белую
гвардию. Там же, где пробуют сорганизовать "общенациональный" военный
аппарат, с буржуазными контрреволюционерами во главе (ср., напр.,
"народную армию"
   чехословацко-белогвардейских сил), этот аппарат неизбежно разлагается и
погибает, ибо конструкция его по теперешним временам внутренне
противоречива.
   То же самое происходит по всей линии, вплоть до экономики: на фабрике
становится невозможным "межклассовое" сожительство буржуа и пролетария;
общие "домовые комитеты" распадаются и заменяются домовыми комитетами
бедноты; деревенские общие советы разрушаются, и на их место ставятся
комитеты деревенской бедноты; в муниципалитетах не могут ужиться рядом те,
кто на улицах стоит друг против друга с оружием в руках, и муниципалитеты
заменяются отделами рабочих классовых советов; Учредительное собрание по
той же причине существовать не может; старые парламенты взрываются вместе
со всякой "общенациональной" конституцией.
   Можно, конечно, сказать, что во всех этих рассуждениях есть логическая
ошибка, что все это -- только petitio principii ""28"", что здесь вместо
доказательства правомерности действий большевиков описываются эти действия.
   Но это не так. Наши враги, яростные сторонники "Дум" и "Учредилки",
только на словах стоят за общедемократические формулы. Ведь вместо
Учредилки есть один только правый, т. е. классовый, сектор, а во всех
Думах и пр. Сибири и "Чехословакии" торжественно заявлялось, что там есть
всеобщее избирательное право, но нет места представителям
антигосударственных партий, т. е.
   большевикам, а следовательно, рабочему классу.
   Было бы смешно думать, что все это -- случайные, "патологические"
явления. На самом деле здесь происходит распад того, что могло быть
связано лишь при одном условии: при таком положении вещей, когда
пролетариат находится под гипнозом буржуазной идеологии, когда он не
сознает себя еще как класс, ниспровергающий буржуазию, когда он
рассматривает себя как часть не подлежащего изменению целого. Победа
пролетариата, полная и окончательная, его мировая победа, восстановит в
конце концов единство общества на новых началах, на началах
деклассирования всего общества. Тогда осуществится полный
безгосударственный коммунизм. Но до этого периода предстоит пройти через
жестокую борьбу, которая не мирится ни с какими иными формами, кроме
диктатуры: если побеждает рабочий класс, тогда будет диктатура рабочих;
если побеждает буржуазия, это будет диктатура буржуазии и ее генералов.
   Можно подойти к вопросу и с несколько другой точки зрения, хотя по
существу здесь будет речь идти о том же. Можно выделить основные классовые
силы и посмотреть, кто же будет носителем власти. Каутский, который в
1905--1906 гг.
   писал о русской революции как о революции не буржуазной, а
"своеобразной", теперь, через 12 лет после того, как в России
сформировался финансовый капитал, пишет о в сотни раз более зрелой
Октябрьской революции как о революции буржуазной. Но если, по Каутскому,
историческое развитие идет так же, как и развитие самого Каутского, то
есть вспять, то, следовательно, у власти должна стоять буржуазия. Но
буржуазия хочет военной диктатуры генералов, чего абсолютно не хочет
пролетариат. Мелкая буржуазия, интеллигенция и пр. не могут быть властью,
это -- азбука для марксиста. Крестьянство сейчас дифференцировано -- у нас
происходит революция в деревне. Но ни один слой крестьянства не может
играть самостоятельной роли. Остается один пролетариат. Власть
пролетариата, однако, ставит на дыбы не только крупную буржуазию, но и
"среднее сословие". Тем не менее пролетариат достаточно силен, чтобы, ведя
за собой деревенскую бедноту, разбить своих врагов. При таком положении не
может быть иного выхода, как диктатура пролетариата.
   Предатели социализма больше всего боятся "беспокойства". Таков и
Каутский. Он проповедовал "мирный" капитализм, когда этот капитализм
убивал десятки миллионов на полях сражений. Теперь он проповедует "мирную
революцию", чтобы удержать пролетариев от восстания против капитала. Он
всерьез пишет "о безопасности и покое", которые нужны для революционного
строительства, и потому он изо всех сил протестует против "самой страшной"
гражданской войны. Предпосылкой его поистине чудовищной по своему
ренегатству критики является жажда мещанского спокойствия.
   Демократия, т. е. такая форма господства буржуазии, которая
предохраняла бы наилучшим образом от возмущения пролетариата, -- вот его
конечный идеал.
   Что это так -- ясно видно хотя бы из одного замечания:
   "В боях за... политические права возникает современная демократия,
зреет пролетариат; вместе с тем возникает новый фактор: охрана
меньшинства, оппозиции в государстве. Демократия означает господство
большинства. Но в не меньшей мере она означает охрану меньшинства" ""29"".
А потому теперь, по Каутскому, и необходима демократия.
   Стоит взглянуть только на это великолепное рассуждение, чтобы увидеть,
что Каутский ровно ничего не понимает в текущих событиях. Разве можно
советовать русскому пролетариату охранять права "меньшинства", т. е. права
контрреволюции, мягко называемой добреньким Каутским "оппозицией"?
Охранять права чехословаков, царских охранников, генералов, спекулянтов,
попов, всех тех, кто идет с бомбой и револьвером против пролетариата, --
это значит либо быть дураком, либо быть политическим шарлатаном. Но это
нужно делать с точки зрения тупого мещанина, стремящегося примирить классы
и не понимающего, что крупная буржуазия, поддержанная им, расправившись с
пролетариатом, пожрет и его, своего помощника ""30"".
   Всякое государство есть орудие насилия. В моменты острых классовых битв
это орудие должно действовать особенно интенсивно. Поэтому в эпоху
гражданской войны тип государственной власти неизбежно должен быть
диктаторским. Но это определение есть определение формальное. Важен
классовый характер государственной власти. И поскольку государственная
власть находится в руках пролетариата, постольку до его решающей победы во
всем мире она неизбежно должна носить характер диктатуры ""31"".
Пролетариат не только не дает никаких "свобод"
   буржуазии -- он применяет против нее меры самой крутой репрессии: он
закрывает ее прессу, ее союзы, силой ломает ее саботаж и т. д. и т. п.,
точно так же, как буржуазия в свое время делала это с агентами
помещичье-царского режима. Но зато пролетариат не на словах, а на деле
дает широчайшую свободу трудящимся массам.
   Этот пункт нужно особенно подчеркнуть. Все "демократические свободы"
носят формальный, чисто декларативный характер. Таково, например,
демократическое "равенство всех перед законом". Это "равенство" прекрасно
воплощается в формальном "равенстве" продавца рабочей силы рабочего, и
покупателя ее -- капиталиста. Это есть лицемерное равенство, за которым
скрывается действительное порабощение. Здесь равенство прокламируется, но,
по сути дела, фактическое экономическое неравенство превращает равенство
формальное в пустой призрак.
   Немногим лучше и свобода печати, прессы и т. д. для рабочих, которая
дается буржуазной демократией. Здесь прокламируют "свободу", но рабочие ее
не могут реализовать: фактическая монополия на бумагу, типографии, машины
и т. д. со стороны класса капиталистов превращает почти в ничто печать
рабочего класса. Это напоминает приемы американской цензуры: она часто не
просто запрещает рабочие газеты, а "всего-навсего" запрещает почте их
распространять, и таким образом формальная "свобода печати" сводится к
полному ее удушению.
   Точно то же происходит с рабочими собраниями; рабочим предоставляется
"право" на собрания, но им не предоставляется помещений для этой цели, а
уличные собрания воспрещаются под предлогом "свободы уличного движения".
   Диктатура рабочего класса уничтожает формальное равенство классов, но
тем самым она освобождает рабочий класс от материального порабощения.
"Свобода договора"
   исчезает вместе со "свободой торговли". Но это нарушение "свободы"
   капиталистического класса дает гарантию действительной свободы для
трудящихся масс.
   Центр тяжести переносится именно на эти гарантии. Советская власть не
просто прокламирует свободу рабочих собраний, а предоставляет все лучшие
залы городов, все дворцы и театры для рабочих собраний, для организаций
рабочего класса и т.
   д. Она не просто прокламирует свободу рабочей печати, а предоставляет в
распоряжение рабочих организаций всю бумагу, все печатные станки, все
типографии, реквизируя и конфискуя все это у прежних капиталистических
владельцев. Простой подсчет домов под рабочими и крестьянскими
организациями -- партийными, советскими, профессиональными,
фабрично-заводскими, клубными, культурно-просветительными, литературными и
т. д., которых никогда не было так много, покажет, что делает Советская
власть для этой действительной свободы и действительного раскрепощения
трудящихся масс.
   Чрезвычайно характерно, что Каутский, критикующий наши тезисы,
мошенническим образом обрывает цитату как раз на том месте, которое
говорит об этих гарантиях свободы для рабочего класса. Самое существенное
Каутский выбросил для того, чтобы еще раз обмануть пролетариат.
   Нам остается рассмотреть здесь еще один вопрос, а именно вопрос о том,
почему коммунисты стояли раньше за буржуазную демократию, а теперь идут
против нее.
   Понять это нетрудно, если стоять на марксистской точке з