,  на  третьем
водонепроницаемая белая и розовая синтетика.  Но что мне до них?  Стоп!  А
может быть, это как раз участники игры?
     Они пропали молниеносно,  но  это само по себе не могло бы навести на
подобные мысли,  случись  встреча десять  дней  назад.  Но  теперь  ставки
возросли.
     ...На  щебне,  ниже просмоленных нагретых шпал,  вились еще два вихря
оранжевой пыли.  Когда они улеглись, синие кусты и тени под ними на склоне
горы обозначились особенно отчетливо. Воздух был необыкновенно прозрачен.
     Я  повернулся на  спину,  ощущая отвыкшими от  тепла  лопатками сухую
колкость гравия и гальки под тонким полотенцем. Женя расхаживала по берегу
и  старалась выплеснуть на  камни рыбешек.  Она не  наклонялась,  а  резко
ударяла по воде ногами,  напоминавшими о коричневом лакированном дереве. В
брызгах не  сверкнуло ни  рыбьей чешуи,  ни  студенистой эмали  медузы.  Я
нащупал иголку,  приладил ее в карманчик плавок,  подошел к Жене, попросил
ее  отойти и  раскрошил в  воду  кусочек хлеба.  Собралась стая барабулек,
которых при желании можно было бы погладить по жабрам.  Потом я увлек Женю
на волнорез,  лег на бетон, достал несколько мидий, разбил раковины камнем
и  бросил их  в  синюю прозрачную глубь.  Тут  же  налетела ватага морских
собачек и зеленух, изящных, как бабочки и стрекозы. Они хватали моллюсков,
даже кусочки раковин,  а внизу,  над самым песком,  ходила рыба покрупнее,
тоже соблазнившаяся трапезой.
     - Как интересно они бросаются на мидий! - воскликнула Женя.
     - Рыболовы хорошо знают их  вкус.  Этой мелюзге не добраться до самих
обитателей раковин.  Вот  осетры на  Волге  и  Каспии -  другое дело.  Они
глотают и раковины.
     - Ты видел живых осетров?
     - Да.  Осетры - наши друзья, они снабжают нас икрой, мясом и вязигой.
Нырнем, что ли?
     Мы вошли в воду без всплесков,  открыли под водой  глаза.  Ноги  Жени
были  похожи  на  торпеды;  в  следующую минуту,  когда мы начали работать
руками и ногами, стараясь обогнать один другого, контуры их показались мне
необыкновенными - гибкими и выразительными.  Они напоминали мне лишний раз
о  том,  что  эволюция,  вероятно,  изнемогла,   потому   что   близка   к
воображаемому эталону.
     Мы  все  еще  были под  водой,  словно у  нас  установился молчаливый
уговор:  кто  дольше не  всплывет,  тот  получит за  это  приз.  Наши руки
коснулись,  мы были рядом;  повернули к глянцевой поверхности воды, и тут,
всплывая, я вздрогнул от неожиданности.
     Я  успел  заметить  мгновенное движение  Жениной  руки,  собиравшейся
обнять меня.  И  увидел мелькнувшую в  серо-синем  свете стальную иглу.  В
мгновение ока моя иголка пропала в глубине. Я немедленно повернул, пытаясь
догнать ее...  Отчаянные, напрасные усилия: я не мог оставаться больше под
водой. Но всплыть и отдышаться - значило потерять мой талисман. И все же я
направился в глубину. Метр, два, три. И тут я понял, что не выдержу больше
ни  за  что  на  свете.  Голова  наполнилась красным туманом,  потемнело в
глазах,  я  выдохнул часть воздуха и  круто пошел вверх.  Пелена застилала
глаза,  но мысль работала быстро,  как никогда. То, что подсказывал разум,
было похоже на бред,  на галлюцинацию,  но я  слушал его голос в  эти доли
секунды.  И  мысленным взором я  видел сейчас ее  глаза,  какими они  были
минуту назад. Движения ее рук. Промельнувшую иглу. Расстегнутый карманчик,
из которого она выпала. И силуэт грациозной женщины внизу, в глубине. Там,
у  самого дна...  Я не мог с ней состязаться,  у меня не хватало дыхания и
выносливости!
     Вынырнув,  я  отдышался.  Женя еще не показывалась.  Секунду-другую я
мучительно соображал, как поступить. Ничего не придумал, но все получилось
само собой.  Вот на поверхности показалась ее голова. Она улыбалась, глаза
ее излучали свет. Я заставил себя непринужденно рассмеяться:
     - Ты выиграла, Женя! Приз твой.
     - Какой приз?  - продолжая улыбаться, спросила Женя, и тут я заметил,
что говорит она так легко, как будто бы не провела под водой пяти минут.
     - Игла, которую ты нашла на дне! - выдохнул я.
     - Ошибаешься,  - спокойно возразила она, согнав улыбку с лица. - Игла
не может быть призом. Впрочем, если хочешь...
     Все ясно: игла у нее. Это на многое открывало глаза.
     Я  прозревал.  Но  мне  и  виду  нельзя показывать,  что  я  близок к
разгадке. Эти трое - второстепенные киборги, биороботы, их прислали, чтобы
следить за  мной,  за  каждым моим шагом,  но главная их задача -  придать
истории с  камерой хранения вид  правдоподобия.  И  они  хотели  свалить с
больной головы на  здоровую.  Тех,  кто  прислал их  сюда,  не  устраивала
инопланетная версия.  Все правильно,  и действуют они хорошо, пытаясь даже
меня самого убедить в том, что камера хранения на моей совести... Но Женя?
Я отказывался верить догадке.
     К берегу мы направились вместе.  Молча вышли из воды.  Я лег как ни в
чем не бывало и закрыл глаза.
     - Я сейчас уезжаю, - спокойно произнесла Женя.
     - Как это - сейчас? А вещи, чемодан?
     - Чемодан больше мне не понадобится.
     - Шутить изволите!
     - Нет. У меня всего несколько минут...
     - Почему же ты меня не предупредила? - воскликнул я.
     - Ну, знаешь... меня вовсе не надо провожать. Я сама.
     - Сама!.. - повторил я и осекся.
     Женя  поспешно собиралась,  а  сумочка  ее  оказалась открытой,  и  я
заметил внутри большой зеленый камень.  Я замолчал как завороженный.  Наши
глаза встретились.  Она тянула сумочку к  себе.  Но продолжала смотреть на
меня.  Перстень выскользнул на гальку.  И подкатился к моему локтю. Еще не
осознавая происшедшего, я  поднял его.  Отполированные грани сверкнули,  и
под ними вспыхнул белый огонь.
     - Гранат... - бормотал я смятенно, разглядывая камень.
     - Дай-ка, - тихо сказала она.
     Я понял все, выдавил из себя:
     - Отдам в обмен на иглу.
     Она улыбнулась:
     - Пожалуйста, - и протянула иглу. - Она тебе пригодится.
     - Значит, я тебя не буду провожать?
     - Это невозможно.
     - Непонятно,  зачем тебе нужно было оставаться здесь так долго. Когда
тебе вернули в камере хранения кофточку и ты обнаружила ошибку,  все могло
быть кончено.  Ведь ты  из-за этого сюда пожаловала?  -  Я  не договаривал
намеренно,  делая вид,  что принимаю лишь половину истины.  - Ты проверяла
камеру?
     - Но потом... был отпуск, каникулы... - проговорила она, а я подумал,
что  этот ответ ей  вполне мог  подсказать зеленый гранат.  -  Я  сама так
решила. - Она поднялась. - И ни о чем не жалею.
     Там,  где были ее  колени,  в  мелкой красноватой гальке остались две
продолговатые ямки.  Рука ее  легла на мое плечо.  Гранат полыхнул зеленым
огнем и оказался на ее безымянном пальце.
     - Странно,  что  я не носила его на руке все эти дни,  правда?  - Она
наклонилась, словно хотела что-то добавить, но передумала.
     - На самом деле все не так уж и  странно,  -  сказал я.  -  И  ты это
знаешь.  Там,  в роще, человек сорвался в пропасть. И если бы этот человек
был не я, его ждал бы иной исход...
     - Нет! - воскликнула негромко Женя.
     В  ее  светлых глазах я  уловил испуг,  который,  казалось,  мешал ей
говорить.  Замешательство длилось минуту,  но  этого было  бы  достаточно,
чтобы она нашла ответ,  если подозрения не  обманывали меня.  Она не нашла
ответа.
     - Ладно. Теперь о той троице на танцах... - сказал я.
     - Я их не знаю.
     - Значит, кроме вас, здесь, на Земле, есть другие?
     Женя внимательно посмотрела мне в глаза,  и я, как ни странно, уловил
в ее взгляде растерянность.
     - Мы догадывались о  других,  но я знаю о них не больше твоего.  Наша
женщина из  камеры хранения пыталась защитить тебя  от  этих  других.  Она
уверяет,  что  угроза была вполне реальной...  хотя и  она  ни  в  чем  не
уверена.
     - Женщина из  той  самой  камеры  хранения...  которую ты  закрыла во
избежание огласки...
     Это  было невероятно.  Мы  дошли в  этом прощальном разговоре до  той
точки,  когда оказалось,  что мои догадки не менее достоверны,  чем знания
инопланетянки.
     - Понимаю,  вы у  нас недавно,  -  сказал я.  -  Не освоились здесь и
многого не замечаете. Первый этап: собирательство на чужой планете...
     - Это наша планета, - негромко произнесла Женя. - Ваша и наша.
     - Ну, положим, это преувеличение.
     - Так говорят наши легенды.  Возьми это на  память.  -  Она бросила к
моим коленям какую-то безделушку и  добавила:  -  Это микрокопия.  Легенды
пришли к нам от дедов,  а тем от прадедов много-много поколений назад.  Мы
не  утратили секрет древнего письма.  И  у  тебя  тоже есть права на  наше
прошлое.
     - Ну да, мой отец... сестра...
     - Мне пора!
     - Назови свое настоящее имя, - попросил я.
     - Велия. Велия, дочь Павы.
     - Имя моего отца...
     - Волний, сын Спурины.
     ...Я смотрел ей вслед,  пока глазам не стало больно от ослепительного
солнца.


          ______________________________________________________


                  Ч а с т ь  в т о р а я. СТАРЫЕ ГОРОДА


                              ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

     Над   рабочим   столом   Николая  Николаевича  Чирова   подвешены  на
кронштейнах  восемь  светильников  и  ламп  разного  цвета,  в  том  числе
ультрафиолетового.   А   на   полках  разместилась  коллекция  барельефов,
статуэток,   скульптур,   тессер,   глиняных   табличек,   керамических  и
стеатитовых печатей,  собранных со всего света. Это копии. По фотографиям,
главным образом собственным,  мой  бывший  научный руководитель воссоздает
маленькие и  большие реликвии.  Я  видел его за гончарным кругом,  когда в
свободное время он колдовал у  почти готовой амфоры;  у  верстака,  где он
вытачивал из кости или камня подвески,  печати,  бусины, мелкие украшения,
процарапывая  потом   резцом  буква   за   буквой  карийские,   греческие,
санскритские надписи.
     - Строго  говоря,  это  подделки,  -  бросил  он  однажды  мимоходом,
показывая мне несколько новых вещиц,  пополнивших фонд.  - Но подделки эти
лучше оригиналов,  нагляднее,  а главное,  доступнее. В некотором роде они
типичнее.
     Мне  не  надо  было  разъяснять это.  Он  не  только археолог,  но  и
специалист по мертвым языкам. Выражение это, конечно, неудачное. Что такое
мертвый язык? Это язык, который, перестав изменяться, обрел бессмертие.
     - Присматривайтесь к начертанию букв,  - говорил он,  включая один из
светильников. - По нему можно угадать даже характер мастера. Сомневаетесь?
Вглядитесь в это бронзовое зеркало.  Здесь  изображены  три  бога  и  трое
смертных.  Надпись  на  языке пеласгов,  но кое-какие усовершенствования в
начертании отдельных значков не ускользнут от внимательного глаза. Видите?
Вот  здесь  и здесь...  А это значит,  что зеркало делал раб и внес в него
детали,  свойственные художникам и мастерам его далекой  родины.  Один  из
богов  необыкновенно  живописен,  курчав  и  похож  на  заморского  гостя,
прибывшего для торга.
     И вот теперь на рабочем столе Николая Николаевича - семь керамических
пластинок,  подарок Жени,  точнее,  Велии.  Рядом -  пластиковый футляр, в
котором они покоились.
     Не  будь  Чиров  моим  научным  руководителем  и  старшим  товарищем,
которому я  многим обязан,  я  описал бы  не без прикрас,  как полезли его
брови вверх,  как он  крякал и  хмыкал,  будучи не  в  состоянии сохранить
спокойствие,  как  подозрительно косился на  меня,  прикидывая,  наверное,
какая муха меня укусила и как ему повести себя.  Да,  было отчего прийти в
замешательство, ведь еще там, на черноморском берегу, я узнал на табличках
этрусские буквы. А этруски перестали существовать еще до начала новой эры,
оставив  памятники  культуры  и  нерасшифрованные  короткие  тексты  своим
наследникам - римлянам.
     - Где вы достали это? - спрашивает Чиров.
     - Нашел, - говорю я и про себя бормочу что-то о спасительной лжи.
     - Что вы там бормочете? - спрашивает он.
     - Так... я не понял ни строчки, хотя умею читать отдельные слова.
     - Вы догадались,  наверное,  -  он повернулся ко мне, - что это самый
большой по объему этрусский текст,  на который никто не мог и рассчитывать
до вашей находки?
     - Да, потому и пришел к вам.
     - И это подделка,  -  добавил он.  - Я говорю не о футляре, а о самих
табличках.
     - Конечно,  - сказал я, невольно обводя взглядом его коллекцию. - Это
подделка. А может быть, копия.
     - Знаете что?  -  Он аккуратно собрал таблички в футляр и внимательно
заглянул мне  в  глаза.  -  Я  не  буду заниматься всем этим,  пока вы  не
расскажете мне, как они попали к вам в руки.
     - Хорошо, - пробормотал я. - Запаситесь терпением.
     И  я  вкратце поведал ему  историю моего  знакомства с  Женей-Велией,
умолчав,  разумеется,  о том, что она инопланетянка, поскольку говорить об
этом с профессором Чировым не имело смысла.  К тому же открывать ему тайну
- мою и Женину -  я не имел права. Кажется, я все же упомянул ее настоящее
имя.
     - Но  Велия  -  этрусское имя!  -  воскликнул Чиров.  -  Как  вы  это
объясните?
     - Никак. Я догадывался об этом. Объяснить же этого не могу.
     - Ладно. Займемся табличками...
     Чирова сразило ее  имя.  По улыбке его можно было догадаться,  что он
думает обо  мне  как  специалисте.  Сам же  факт розыгрыша,  на  который я
поддался, его заинтересовал.
     Чиров  глубоко  задумался.  Медленно  водя  указательным  пальцем  по
переносице, он что-то бормотал или даже напевал. Мне казалось, что он впал
в оцепенение:  так вдруг застыло его лицо.  Его густые,  светлые, седеющие
волосы упали на лоб, закрыли карие глаза, он отвел их пятерней и держал ее
на  затылке,  чтобы они  не  мешали ему изучать таблички.  Другой рукой он
легонько водил  по  столу,  словно что-то  искал,  задел свою  прокуренную
трубку с  двойным серебряным пояском и  уронил ее  на  пол.  Я  поднял ее.
Последовала неожиданность, к которой я должен был быть готов. Он заявил:
     - Оставьте  это  мне.   Если  завтра  утром  я  решу,   что  вы  меня
мистифицировали,  то верну их вам вместе с моим расположением.  Если нет -
задержу на неопределенный срок. Идет?
     - По рукам, - сказал я почти весело. - Поклон вашей дочери.
     - Нет, - возразил Чиров. - Сегодня у меня день рождения. Останьтесь.
     - Да? - воскликнул я. - Вы держали от меня втайне этот день!
     - Так и  должно было быть.  Об этом знали несколько человек,  и вы их
увидите.  Что  касается подарков,  то  я  ненавижу этот  обычай.  Ведь они
обязывают, не так ли?
     - Как вам угодно.  Прошу вас, Николай Николаевич, об одном: никому не
рассказывать о табличках. На всякий случай, понимаете?
     - Не понимаю, но согласен.
     - Это  важно,  -  пробормотал  я  и  прикусил  язык:  дверь  кабинета
распахнулась, на пороге стояла рослая девица.
     Пожалуй,  именно  она  могла  бы  олицетворять для  меня  существо из
другого мира, если бы я не знал наверняка, что это дочь профессора Чирова,
похожая к тому же на его покойную супругу.  О Валерии нельзя сказать двумя
словами так, чтобы сложился образ. Художник, вероятно, начал бы с деталей,
с  мелочей,  а  уж  целое потом получилось бы само собой.  Она носила этой
зимой  унты,  расшитые  узорами,  украшенные мелким  бисером,  ленточками,
медными колечками-кюнгэсэ.  Шуба у  нее беличья,  тоже северная,  длинная,
просторная,  которая вместе с  меховой шапкой делала ее  похожей на  белую
медведицу.  Дома складывалось иное впечатление.  Ноги ее  под  темно-серым
нейлоном оттенка старинного серебра напоминали о  высоких этрусских вазах.
(Секрет темной этрусской керамики,  как я хорошо знал,  не разгадан до сих
пор.) Вообще все в ее одежде напоминало об иных временах и нравах.  Только
раз я видел волны платиновых волос,  укрывших ее до пояса. Чаще ее украшал
конский хвост и даже пучок.  Продолговатые темно-карие глаза прибавляли ей
несколько лет, несмотря на детский почти овал лица.
     - Па,  уже  почти все  готово...  -  сказала она тоном,  заставлявшим
подозревать, что ничего не было еще готово к вечеру, посвященному юбиляру.
     - Володя тебе поможет,  -  откликнулся Чиров на тон дочери,  но не на
смысл ее сообщения.
     Я отправился на кухню,  где под руководством Валерии открывал банки с
севрюгой  в  томатном соусе,  морской  капустой и  кальмарами,  и  как  ни
старался я делать это изящно, одну банку все-таки опрокинул на пол.
     - Сколько я тебя помню,  Володя,  ты всегда был неловким,  -  сказала
Валерия, не поднимая головы, и это замечание меня взбесило.
     - Я вдвое старше и помню,  как вы пешком под стол ходили,  - сказал я
первую пришедшую на ум колкость.
     - Но мы все растем и взрослеем,  -  парировала она.  -  И учимся быть
аккуратными.
     Я  замолчал,  а она пошла переодеваться.  Я стоял у дверей и встречал
гостей.  Первым пришел доцент Имаго с  букетом розовых хризантем.  За  ним
пожаловала  смирная  чета  старинных  друзей.  И  наконец,  я  остолбенело
уставился на Бориса с пляжа у Хосты.
     Заметив мое замешательство, он с достоинством произнес:
     - Я аспирант профессора.  Рад вторично познакомиться.  Кажется, у вас
еще не сошел южный загар, а?
     - Да, солнышко в октябре светило что надо.
     За столом я  оказался рядом с почтенными супругами.  Женщина с милым,
участливым лицом,  внимательным,  пристальным взглядом сиреневых глаз, как
выяснилось,  всюду успела побывать и обо всем рассказывала так охотно, что
к  ней здесь привыкли,  как к  стихийному проявлению сил природы.  Муж ее,
тихий и молчаливый,  кивал головой,  когда говорила жена или другие. Делал
он это с любезной улыбкой,  иногда, впрочем, вставляя малозначительные, но
приятные для говоривших фразы.  Ее  звали Марина Александровна,  его имени
никто не знал.
     Я намеренно погасил спор,  который мог увлечь всех и увести в сторону
этрусских  проблем.  Марина  Александровна неожиданно  рассказала  о  двух
школьниках, которые ехали из Риги в детский санаторий, а попали в Шамбалу.
     - Но  это  уж  извините,  почтеннейшая Марина Александровна,  совсем,
совсем не  то!  -  воскликнул Чиров,  сделав такое  движение рукой,  точно
собирался отвести от себя нечто невидимое, но опасное.
     - Почему же  не  то,  Николай Николаевич,  -  скороговоркой возразила
женщина.  -  Ехали  школьники,  вдруг  в  поле  показался  белый  всадник,
приблизился к  поезду и  выпустил из лука стрелу.  А  стрела попала в окно
купе,  где были Гена и Лена, и к наконечнику ее приколота записка: "Гена и
Леночка, вас ждут в Гоби, в Шамбале". Почему это вас удивляет?
     - Но помилуйте, почтеннейшая Марина Александровна! - опять воскликнул
Чиров,  и  я  отметил про себя,  что слово "почтеннейшая" он  произносит в
таких вот случаях. - Помилуйте, какая Шамбала, какой белый всадник?!
     - Ну как же,  Николай Николаевич, вы Этрурией занимаетесь? И думаете,
что  другие не  могут Шамбалой интересоваться?  А  ведь это  страна мудрых
отшельников в гобийской пустыне.
     - Могут, - тихо, почти про себя, сказал муж Марины Александровны.
     - За  Шамбалу  и  Этрурию!  -  произнес находчивый аспирант и  поднял
бокал.
     Весельчак этот Борис.  Из карманов модного светло-коричневого пиджака
он извлек разноцветные шарики пинг-понга,  и они замелькали  в  его  руках
так,  что трудно было сосчитать их и рассмотреть,  как они исчезали, когда
он заканчивал один номер и начинал следующий,  не менее  занятный.  Шарики
были окрашены в яркие цвета фосфоресцирующими красками. Он запросто глотал
их,  забрасывал в пустые бумажные кружевца шоколадного набора, оставлял их
поочередно  на  горлышке золотой ликерной конфеты,  и они не то парили над
ней, не то вращались, едва касаясь фольги, и затем попадали снова к нему в
руки.  Хлопнув  в  ладоши,  Борис собирал шарики,  разбежавшиеся по столу,
заставлял их мелькать перед нашими изумленными глазами все быстрее,  и вот
они дружно исчезали,  растворялис