ла с  Танати и  с руководителем экспедиции.  Трудно передать
подробности  этого  разговора.   Наши  были  взволнованы  тем,   что   мое
предположение подтвердилось и на Земле у меня есть брат.  Я намекнула, что
мне надо увидеть Вас.  Руководитель оборвал меня, спросил резко, знаю ли я
самые простые вещи,  которые не  может не  знать участник дальнего полета.
"Но это мой брат!  -  воскликнула я.  -  Брат!"  Он возразил:  "Да,  но он
представитель иной цивилизации,  а контактов с другой цивилизацией быть не
должно,  контакты изменят будущее,  лишат людей самостоятельности, неужели
Вам это не ясно?  Письма можно подделать,  фотографии -  сфабриковать,  но
если  станет  фактом  контакт,  знаете,  что  начнется?  Не  мне  Вам  это
объяснять,  Рэа.  Но  даже если вдруг было бы получено разрешение с  нашей
планеты,  мы должны помнить о Туле в Гренландии.  Туле,  если хотите,  это
символ несостоявшегося контакта".  Я поняла безнадежность моего положения,
но не сдавалась. В конце концов он заявил, что наша встреча возможна в том
случае,  если  Вы  станете  участником экспедиции и  после  ее  завершения
улетите с нами на нашу планету. Прошу Вашего согласия. Ответьте мне. РЭА.


                                  * * *

     В  нашей  Галактике больше  ста  миллиардов звезд.  У  некоторых есть
планеты.  Среди них не  найдется такой,  где я  не захотел бы побывать.  Я
читал об  одном человеке,  который изобрел двойные очки.  Если внимательно
наблюдать поляну с  цветами,  можно  увидеть через  поляризованные двойные
стекла  звездную передачу.  Сапфировые океаны  планет-гигантов.  Города  в
оранжевом тумане. Дуги мостов, соединяющие континенты и острова...
     Каждый цветок -  маргаритка, лютик, ромашка - принимает малую частицу
изображения.  Полупроводящие слои между стеклами объединяют эти  частицы в
картину.  И разворачиваются голубые,  под цвет неба,  паруса над океанами.
Прямо  над  городом  вспыхивает необыкновенный мираж,  и  кажется,  что  в
инопланетной  роще,   парящей   над   инопланетным  городом,   позванивают
серебряные листья,  прячутся под сенью их неведомые птицы, рубиновым огнем
горят  глаза  невиданных зверей.  А  по  мостам бегут  почти  невидимые от
стремительного движения экипажи. Но когда они достигают янтарного берега и
замедляют ход,  то  сказочные их контуры напоминают о  просторных дворцах,
таких, что каждый из них занимает всю улицу.
     Разумеется, очки такие изобретены фантазией. И все же в этом я нахожу
для себя и нечто серьезное.  А именно желание победить мертвые дали.  Есть
ли у вас стекла, которые помогают в таких случаях? ВЛАДИМИР.


                                  * * *

     Да, они у нас есть. Чтобы в этом убедиться, нужно попасть на корабль.
     Паруса  над  океаном,   янтарные  берега,  дуги  мостов,  соединяющие
континенты,  даже  невидимые экипажи -  вовсе не  полусказка,  а  явь.  Но
простая экскурсия с  возвращением немыслима.  Нужно выбирать.  Быть там  и
здесь,  хотя бы и поочередно,  нельзя до тех пор, пока контакты исключены.
РЭА.


                                  * * *

     Рэа, во многом я сам виноват. Наверное, я был недостаточно внимателен
к  Вам  и  не успел сказать главного,  хотя и пытался это сделать.  У меня
никогда не будет другой земли,  кроме этой.  К тому же у меня здесь  много
дел и проектов. По вечерам я думаю о светлых редколесьях, где господствует
даурская лиственница, о глухих болотах, о бегущих по распадкам ручьях. Как
здорово набрать в котелок воды,  развести на камнях костер и, пока варится
чан с брусникой, представить, что идешь тропой отца.
     Но когда я побываю там,  я смогу съездить наконец в Венев, где не был
четверть века. Человек изъездил пол-Европы и пол-Азии, а в Венев выбраться
не смог.  Вам, думаю, это понятно. Так уж я устроен. Воспоминания заменяют
мне порой действительность. ВЛАДИМИР.


                                  * * *

     Я  так  и  предполагала...  и  ни  на  что не  надеялась.  Мое письмо
оказалось ненужным,  зряшным. И все же я нашла способ встретиться. Я увижу
Вас!  И я получила на это разрешение. Ведь я могу появиться так, как умеем
это делать мы. Вы увидите меня, я увижу Вас. Может быть, мы успеем сказать
друг другу несколько слов. Это будет перед отлетом, через девять дней.
     Вы согласны? Еще одно: прошу Вас ни в коем случае не публиковать моих
писем к  Вам.  Разве что  с  подзаголовком "Фантастика".  Это обязательное
условие нашей кратковременной встречи. РЭА.


                                  * * *

     Позвольте  вспомнить стихи  Пушкина:  "Прекрасны вы,  брега  Тавриды,
когда вас  видишь с  корабля при  свете утренней Киприды,  как вас впервой
увидел я; вы мне предстали в блеске брачном: на небе синем и прозрачном".
     На  двадцать первом  году  своей  жизни  поэт  отправился морем  мимо
полуденных берегов  Тавриды  и  наблюдал Венеру,  утреннюю Киприду.  Любой
астроном скажет сейчас, что именно в тот год планета была в фазе наилучшей
утренней видимости.
     Когда эта фаза наступила в очередной раз, Пушкин пишет о Венере новые
строки, на этот раз для "Евгения Онегина".
     Прошло еще восемь лет,  и в следующую фазу утренней видимости  Венера
сияла на небосводе, как и прежде; поэт об этом знал, но не мог уже увидеть
утреннюю звезду.  В традиционный римский день  Венеры  он  скончался.  Под
знаком   радостно  встречаемой  им,  но  роковой  планеты  набросал  он  и
знаменитый свой эскиз. Изображены двое: один стреляет из пистолета, другой
падает, раненный. Рукой поэта ниже подписано: смерть Пушкина.
     Поразительны обстоятельства,  сопутствующие рисунку:  выполнен он  за
много лет  до  его дуэли с  Дантесом,  еще в  кавказский период его жизни.
Пушкин как будто успел побывать на месте будущей дуэли.
     Это  лучше  всего убеждает меня  в  Вашей правоте.  Да,  образы могут
передаваться через время и расстояния. Буду надеяться на это. ВЛАДИМИР.


                            ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ

     Странное недомогание.  Будто невидимая рука притронулась к сердцу.  И
жмет,  жмет.  Легко, но чувствительно. Нет, это не болезнь. Что-то другое,
посерьезней.
     Однажды  это  уже  было  со  мной.  У  Андроникова монастыря.  Память
очертила не то круг, не то петлю времени...
     Сохранился снимок:  два мальчугана у стен монастыря; снимал кто-то из
взрослых. У одного в руках мяч. Это я. Другой, рядом со мной... Что я знаю
о нем?  Жил он на той же Школьной улице.  У него были сестра и мать.  Отец
погиб на фронте,  как и у меня.  Однажды я пришел к нему.  Мы спустились в
полуподвал. Вошли в комнату.
     Слева -  койка,  накрытая темным сбившимся одеялом,  справа -  стул с
выщербленной спинкой,  прямо -  подобие обеденного стола.  И  обед  -  два
ломтика жареного картофеля на сковороде.  Но обедать он не стал.  Мы пошли
играть на улицу.  Переждали ливень в  подъезде,  бродили по улице босиком.
Бежали грязные ручьи. Небо было высоким, чистым, холодным.
     И новые воспоминания...
     Август и сентябрь сорок пятого -  время желтых метелок травы, ряски в
Лефортовских прудах, теплых красных вечеров. Над храмом Сергия в Рогожской
скользят стрижи.  На  высоком  берегу  -  развалины Андроникова монастыря.
Где-то здесь впадал в Яузу ручей Золотой Рожок.  (Над светлой струей ручья
в  Андрониковом монастыре останавливался Дмитрий  Донской после  битвы  на
Куликовом поле.  Воины  пили  воду  ручья.  У  Спасского собора  монастыря
похоронен Рублев.)
     ...Рядом  стучали  колеса.  Над  рельсами  струились  горячие  потоки
воздуха.  Синие  рельсы  отражали московское небо.  Несколько шагов  вдоль
полуразрушенной монастырской  стены  -  и  вдали  возникал  Кремль  с  его
пасмурно-розоватыми  башнями,  тусклыми  шатрами,  величавой  колокольней,
зубцами стен и куполами храмов.  Высоко взбегал он на холм,  отделенный от
нас толщей воздуха над низкими крышами.  С маковки нашего рогожского холма
виден был он то четко и ясно, то размывчато, словно сквозь матовое стекло.
     У стен монастыря - разноголосица, звонкие удары по мячу. Мальчишеский
футбол.  Второй тайм.  Играем в  разных командах.  Вот он,  мяч.  Еще один
бросок,  и я ударю по воротам.  Он бежит слева, этот мальчик. Я отталкиваю
его. Не так уж заметно для других это мое движение плечом и рукой. А судьи
нет.  И  он падает.  Стоп.  Я  особенно внимателен,  воспроизводя в памяти
именно этот вечер.
     Под красноватым солнцем на пыльной траве мы отдыхаем,  разговариваем,
смеемся,  перед  нами  линия  за  линией  открываются охваченные  закатным
пламенем улицы и  проспекты.  В  удивительный час  предвечерней ясности на
улицах мало  людей,  редко ходят трамваи,  почти нет  машин.  Город словно
отдыхает от  великого труда.  Так  оно  и  было.  Закатный свет  окрашивал
прошлое и настоящее,  и осязаемые нити его тянулись в будущее. И он всегда
вспыхивал в памяти, когда я снова, хотя бы только мысленно, приходил туда,
на  этот  удивительный холм  с  его  пыльной  травой,  несказанным  дымным
воздухом заводской окраины, с желтыми стенами домов, которые так явственно
светились...
     Я оттолкнул его не только от мяча. Он исчез из моей памяти. Мы больше
не  друзья.  Да,  именно тогда это и  случилось,  и  с  того вечера мы  не
встречались на улице,  и  несколько раз потом видел я его издалека,  но не
подходил.  И  он тоже...  Вот какая история произошла с тем мальчиком и со
мной.
     Почти физически ощущаю этот толчок.  Как  будто это было сегодня.  Не
надо бы  так!  Возникают ассоциации.  Андроников монастырь.  Щемящая боль.
Игра в футбол. Ушедшая дружба. Ассоциации? Ну нет. Не только. Пробив канал
в  косном времени,  вернулась давняя боль.  Именно ее чувствую я  сердцем.
Разве нет?  Это не болезнь.  С ней я бы справился - трудно, но возможно. Я
встречал людей, которые тоже могут это делать - лечить биополем.
     Я знаю,  как необъяснимое тепло нагревает ладони. Иногда рука ощущает
как  будто  бы  дуновение.  Иногда -  будто  бы  искривление пространства.
Биополе?.. Впрочем, дело не в названии. Нужно сконцентрировать волю. Тогда
пальцы похожи на  магниты,  но  стрелка компаса при этом бегает все же  по
другой причине: биофизическое поле и магнитное - не одно и то же.
     Вернадский писал о  пространстве -  времени живых организмов.  Именно
так.  Стоит,  пожалуй,  перечитать его переписку, чтобы лучше понять то, о
чем писала сестра.
     Петля времени...  Ведь это  август сорок пятого -  те  двое с  мячом.
Снимок тусклый, пожелтевший, еще десять-двадцать лет - и время сотрет наши
лица. Как жаль. А сейчас нужно поехать туда. Не принесут радости встречи и
намеченные на будущее поездки, если в прошлом осталась хоть малая вина.
     Немедля! Причина - там. На поездку - час. Не более.
     ...Ветер над Яузой.  Морщит мутную воду,  гонит пыль по выщербленному
асфальту в  сторону  Костомаровского моста,  врывается на  холм,  шелестит
травой.  Яр точно вздыхает.  Затрясся куст под стеной. Снова тишина... Вот
оно,  то место.  Меня не удивляет, что желания человека, умеющего излучать
биополе, исполняются: я это знаю. Фантастично лишь то, что я так отчетливо
помню Москву сорок пятого...  Это почти реальность -  воспоминания о  ней.
Больше всего на свете я  хотел бы увидеть этих ребят.  И  футбольный мяч у
стен монастыря. Мне безразлично, как это называется: телепортация, иллюзия
или даже путешествие во времени.  Это возможно, сестра права. И я смогу...
Пора исправить ошибку и доиграть матч честно.
     Пасмурный день. У монастыря - ни души. И трава, трава. Как тогда.
     Странный порыв теплого ветра.  А трава не шелохнется. Пробился сквозь
облака закатный луч. Знакомое мне ожидание несказанного, неповторимого.
     Впрочем, вот они появились.
     Трое,  четверо... еще четверо. И тот мальчуган. У него в руках мяч. Я
срываюсь с места легко,  стремительно. По-мальчишечьи. Передо мной красный
от кипрея сквер.  Справа предзакатное солнце. Облака вдруг исчезли. Чистый
багряный свет... Третий тайм.


                        ЕЩЕ ОДНА ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ

     Необыкновенно стремительный полет над  тайгой,  в  вечернем небе  над
пеленой  облаков яркие,  как  радуга,  полосы  -  следы  заката.  Полуявь,
полусон,  но главное помнится так ясно, что и сейчас вижу глаза ее на фоне
распадка с белыми цветами.
     Удивительно это:  за  восемь часов  полета я  пересек почти  половину
земных меридианов. Быть может, для того, чтобы оказаться у них на планете,
потребовалось бы времени даже меньше.  Пусть так,  но я не согласен. Я все
же  не  променяю рейс  в  город  моего детства на  гиперпространственный и
безвозвратный полет  в  окрестность Магелланова облака или  в  любую  иную
окрестность.
     Был ясный день.  В  долине реки Уптар на  россыпях серой гальки цвели
заросли  кипрея  в  рост  человека.  Через  полчаса автомобильной езды  на
взгорье показались знакомые дома,  я  попросил шофера проехать к  бухте по
старым улицам,  но мы так и не смогли приблизиться к морю. Улочки узкие, с
неповторимым обликом:  деревянные  дома  залиты  солнцем,  за  деревянными
изгородями - дикие цветы, багульник, ольха.
     ...Спустился к бухте, разделся, вошел в воду. Начался отлив. Я шел по
сверкающим лужам, добрался до большой воды, поплыл. Тело обожгло студеными
струями отлива.  Нырнул,  открыл глаза,  рассматривая морских ежей,  рыбьи
стаи,  ватаги раков-отшельников. Вынырнул и поплыл к отвесному обрыву, где
у  подошвы сопки  обнажилась полоса светлого песка.  Потом развел костер и
грелся, сидя у огня, пока солнце не упало за гористый мыс. И возвращаясь в
город, вспоминал ее.
     Вот как все произошло.
     Примерно через час после отлета из  Москвы я  задремал.  Вдруг во сне
зародилась  необъяснимая  тревога,   словно  кто-то  преследовал  меня.  Я
проснулся.  В  салоне тускло горели крохотные лампочки.  Сосед слева спал,
накрывшись газетой,  и  похрапывал во сне.  Тревога улетучилась;  я  нажал
кнопку,   стюардесса  принесла  минеральную  воду,  я  поблагодарил  ее  и
откинулся в  кресле.  Но спать расхотелось.  Вдруг я  увидел рядом с  моим
креслом женщину.  Она стояла и  молча наблюдала за мной.  Я встал.  На ней
было  темно-зеленое  платье  с  отложным  воротничком и  вышитым  цветком,
похожим на цветок мальвы. Она быстро проговорила, слегка наклонив голову:
     - Я думала, ты выше ростом.
     - Нет.  Я не великан,  -  улыбнулся я.  -  Шатен среднего роста,  как
многие.  А ты удивительно хороша собой, сестра... несмотря на возраст. - И
тут я разглядел цветок на платье, он был, наверное, живым.
     - Ну  вот я  пришла и  увидела тебя,  -  сказала она с  едва уловимой
интонацией горечи.  -  Еще минута, и мы попрощаемся. Хорошо, что многое мы
успели сказать в письмах. Я рада, что встретила тебя.
     Она приблизила свое лицо, и в этот момент мне навсегда запомнились ее
огромные, серые с синевой глаза, где таились готовые вспыхнуть искры.
     - Я увижу скоро дом нашего отца, Рэа.
     - Я знаю. Береги себя, брат. - Она задержала мою руку в своей, словно
не хотела расставаться. И тихо сказала: - Смотри, какие облака!..
     Я оглянулся,  посмотрел в иллюминатор,  увидел облака, светившиеся от
закатной радуги. Когда обернулся, ее уже не было.
     Подошла стюардесса, спросила:
     - Кто эта женщина? Почему она была не на месте?
     - Она подходила узнать, когда прилетаем.
     - Но ее нет в салоне! И на посадке не было.
     - Вы что-нибудь слышали о зеленых человечках?  -  спросил я, вспомнив
вдруг, с чего началась переписка.
     - Но это выдумка! - воскликнула стюардесса.
     - Конечно,  выдумка,  -  согласился я.  -  И  ваша  точка  зрения мне
понятна.  Лично я,  правда,  иногда думаю иначе. Сейчас, например, когда в
иллюминаторе видна  вон  та  неяркая  звездочка,  на  которую можно  и  не
обратить внимания.  Кто знает,  что за миры откроются нам когда-нибудь. Но
только тогда, не раньше, мы с вами увидим снова женщину в зеленом платье с
цветком мальвы.
     ...А воображение мое очертило круг, и в нем оказались моря и океаны -
воды их бороздили корабли с тугими звенящими парусами. Круг расширился. По
лону  земли,  по  белым  пескам,  среди  тридцати зеленых  хребтов  шумели
семьдесят семь играющих рек.
     И  девяносто девять рек бежали,  сливаясь,  по красным пескам,  среди
медно-желтых гор, у янтарных подошв ста семи утесов.
     Солнце  всходило над  первым  и  вторым мирами.  Над  обоими мирами в
волшебно-прозрачной  выси   плыл   сверкающий  воздушный  фрегат.   Внизу,
пересекая ленты  ста  семидесяти шести  рек,  накрывая  загривки  хребтов,
бежала его тень.
     И возникли слова:
     "С тобой мы шли,  и  ночь была все краше,  и свет гнал тьму,  и стало
людно вдруг.  И  тень шагнула в  человечий круг,  и понял я,  что имя ей -
Бесстрашье".


          ______________________________________________________


                 Ч а с т ь  п е р в а я. КАНИКУЛЫ У МОРЯ


                             КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

     Солнце стояло низко,  и  тень от эстакады ушла к  серебристым стволам
пробковых деревьев.  Нас было трое: приземистый старичок с баулом, женщина
и я.  Мы стояли уже четверть часа - и ни с места, не ладилось там у них, в
камере хранения:  лента с  чемоданом женщины остановилась вдруг,  и вместо
того,  чтобы  закинуть его  на  полку,  потом  пристроить дедушкин баул  и
отпустить меня,  они принялись колдовать с  механизмом.  Их  было двое;  я
слышал голоса,  доносившиеся из  окошка.  По эстакаде неслись машины,  над
головой тарахтели мотоциклы и  грузовики,  а  мы  стояли и  ждали  у  моря
погоды. Галька сияла, и вода плескалась в тридцати шагах от нас.
     Еще вчера я  купался в  Японском море.  Вода там прохладная,  ветры в
октябре налетают со всех сторон,  но зелень во Владивостоке еще летняя, ни
одного желтого листа.  Я  добрался туда на  теплоходе из города детства...
Излюбленный  мой   отпускной  маршрут   начинается  во   Владивостоке,   а
завершается в  Сочи,  еще точнее,  в  Хосте.  Полет наперегонки с  солнцем
длится около суток,  если учитывать посадку в нескольких городах. Так было
уже дважды после того, первого, полета...
     - Простоим,  а завтра дождь зарядит,  -  сказал я негромко,  - погода
здесь капризная, особенно во время отпуска.
     - На Черном море штормить в ноябре - декабре  начинает,  -  негромко,
серьезно возразил старичок.
     А женщина молчала. И я добавил:
     - Иногда это раньше бывает.  Искупаться бы, пока они там возятся. Эй,
долго ждать?!  - крикнул я, подвинувшись к окошку, но, как водится, мне не
ответили.
     Я  увидел круглое,  светлое лицо женщины с едва приметными крапинками
веснушек,  ее  вздернутый нос,  большие  серые  глаза,  усталые и  все  же
какие-то задорные, с непонятным вызовом, что ли.
     - Хотите искупаться? - сказал я.
     - А они там долго? - спросила она.
     - Какое это имеет значение? Камера хранения работает круглосуточно. А
солнце, увы, нет. Тем более в октябре. Поднести чемодан до пляжа?..
     - Хорошо,  -  разрешила она,  легко откинув голову,  и первой пошла к
морю,  а  я смотрел на длинные-предлинные тени от ее стройных ног и шел за
ней.
     Мы  переправились через  балку  с  тусклой травой  и  ленивым ручьем,
потерявшимся в камнях в десяти шагах от моря.  Она медленно направлялась к
скалам, словно подумывая о зряшности моей затеи. Белые ее туфли с длинными
носками ворошили галечник.
     Так же нерешительно,  медленно она входила в воду,  и я удивлялся ей;
подбадривая ее,  заплыл далеко-далеко,  лег на  спину и  смотрел,  как она
купалась,  как  боялась замочить волосы,  как  быстро выходила из  воды  и
пряталась за скалой.
     Мы вернулись. У камеры хранения ни души. Тускло-красное теплое солнце
висело над самым морем.
     - Зеленый луч когда-нибудь видели? - спросила женщина, повернувшись к
солнцу.
     - Ни разу, - ответил я. - Воздух стал другим, не получается.
     - И я нет, - сказала о