Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
т. Рано утром сели мы в электричку, вышли на
станции, название которой не сохранилось в памяти, прошли луговиной с
километр, на опушке леса развели костер. Было нас семеро - трое бывших
студентов вместе со мной, четверо девушек в соломенного цвета куртках,
брюках, легких свитерах. Один из нас ушел с удочками к озеру и вернулся с
большим сазаном. Сварили уху. Искупались. К вечеру транзистор расплескал
целое море звуков. Танцевали на траве при чистом ясном закатном свете. И
ничто не казалось странным, и никто не мог сказать, что можно в танце, а
что нельзя. Лицо девушки, обвившей мою шею, было пунцово-алым в закатном
свете, глаза - темными. Голоса и смех - и тревожно чернел гребень леса над
холмом. Потом все переменилось. То ли усталость была тому виной, то ли
необыкновенный, настоянный на травах воздух. Я вышел из круга и побежал на
холм. Над маковкой его еще висело солнце, а у подошвы его сгустились тени.
Подняв руки, я поймал странный мягкий свет заката. Мир менялся, становился
неузнаваемым.
И тогда я увидел ее, Настю. Там, где скат холма был круче, мелькнуло
ее платье. Наверное, она только что упала с обрыва. И как тогда, я стоял,
и медлил, и молчал, и ждал. И снова что-то во мне встрепенулось и
оборвалось.
Кто-то взял меня за руку, кто-то спрашивал, что со мной, - а мне
нужна была добрая минута, чтобы вернуться к друзьям. И до слуха моего, как
сквозь сон, донеслось хлопанье крыльев птицы, взлетевшей кругами над
загривком холма. Чей-то насмешливый возглас:
- Его напугал коршун!
И в багряном небе, там, где смешалось алое, желтое, зеленое, над
головой моей беззвучно кружили два широких распластанных птичьих крыла...
...А колесница времени мчалась, мчалась, и я предъявлял пропуск и
проходил на полигоны, где беззвучно, незримо светили в небо радары и
взмывали ввысь ракеты с огненными хвостами. Позже, на втором круге
колесницы времени, я показывал билет журналиста, и передо мной открывались
двери институтов и лабораторий, библиотек и заводов. Потуги сменить
профессию окончились, к сожалению, успешно. (Настеньке же не дали и
паспорта, чтобы поехать в город. След ее затерялся в вихревой мгле
времени.) Прижавшись порой лицом к стеклу городской квартиры, я шепчу
стихи: "Меня защищает от прежних нападок пуховый платок твоего
снегопада..." Но как может защитить пуховый платок снегопада, если
предательство совершено? Хотя, конечно, подлинного предателя уличить
трудно: он незаметен, пружинист на ходу, всеяден и всепогоден.
* * *
Почти всегда далекий свет воспоминаний меркнет, едва успевает
открыться зеленый простор холмов, призрачное мелькание белых мотыльков над
крышей, чистые голубоватые плесы. И вот снова и снова - желтые глаза улиц,
огни далеких станций, ночные аэродрома, экспедиции и командировки. И
встречи, и размышления, и усталость. А дома, по вечерам, тусклое отражение
в зеркале моего лица, исхлестанного друзьями и недругами. И немой вопрос,
обращенный к себе, остается без ответа.
Но память снова вернула меня в далекий день...
Вечером я шел по улице с вечеринки, где много курили, говорили о
книгах, работе, о пустяках. Об открытиях, которые изменяют будущее, иногда
- настоящее. И в такт моим шагам чей-то голос повторял: "Они изменяют и
прошлое". А я возражал: "Нет. Всего-навсего - оценку прошлого".
И подумалось, что в нас может проснуться и заговорить
одна-единственная клетка, доставшаяся нам по наследству даже от палеозоя.
В этот вечер я заблудился: поднимались незнакомые дома с темными
глазницами окон, фонари погасли. Я проплутал часа два, пока не вышел к
знакомой улице. Дул сырой ветер. Дома по какой-то неожиданной ассоциации я
вспомнил чистое озеро моего детства с водой цвета опала, светлый песок,
движение рыб в глубине - среди замшелых коряг, стеблей тростника и
стрелолиста. Сжав голову руками, увидел, будто наяву, девочку над обрывом.
Но теперь это было иначе: Настя была уже у самой подошвы холма, и мне
казалось, что вот-вот она ударится о землю. Словно нужно было десять лет
без малого, чтобы она пролетела несколько метров. Словно медленный бег
колесницы времени мне был до сих пор недоступен и я лишь наблюдал
мелькание спиц.
...Сон. Закрыв глаза, ныряешь в глубину, где медленно несет тебя
холодный придонный поток, цепляешься за камни, чтобы дольше проплыть. Еще
миг - и темнеет дно. Открыв глаза, различаешь зеленую дернину на
противосолнечном его скате, красные летучие огни рыбьих плавников,
клубящуюся муть ключа в песчаной воронке. Обшариваешь рачьи норы и мокрой
головой раздвигаешь хрупкие ветловые ветки, щедро залитые водой с весны.
Сон относит меня на три солнечных цикла. Я иду проселком, сворачиваю
на тропу среди хлебов, взбираюсь на знакомый холм.
О, я догадываюсь, что там должно произойти. Вот и знакомая печь для
обжига известняка. Настя уже наверху, и я задыхаюсь, спешу к ней. Понимаю,
что опоздал. Сбегаю вниз. Она упала, но я успеваю подставить руки. Ловлю
ее, опускаю на землю. И сразу же, как это может быть только во сне, холм
исчезает. Поднимается ветер, набегают облака - я не узнаю окрестность. Я
силюсь вернуться туда - и не могу найти дорогу.
Но сон продолжается.
Память не просто вернула меня в тот день, нет, она словно сделала
петлю: и был я здесь и там одновременно. Два мгновения... Первое: обрыв
под зеленым загривком холма, падающая девочка. Второе: я подставляю руки,
ловлю ее, опускаю на траву. Она протягивает мне букет (мне ли?) - четыре
стебля цикория.
И потом я силюсь сообразить (и тоже во сне!), как такое может
статься. И вспоминаю, что и на расстоянии можно воздействовать биополем,
можно передвигать предметы силой взгляда, преодолевать время, переноситься
в пространстве - телепортироваться. Но если моя энергия проявилась
случайно там, в прошлом, то и оттуда в наше сегодня тоже должно что-то
перейти. Да, я думал и думаю, что энергию можно уравновесить массой. Тогда
должно появиться нечто оттуда, из того давнего дня. Случай особый,
редкостный, но лучше уж допустить взаимопроникновение, чем двойную
телепортацию: в пространстве и времени. Этим и кончился странный сон.
Просыпаюсь - за окном дрожат листья от ударов капель. Низкая туча
закрыла небо. Слепой рассвет, от мокрых клейких листьев в комнату
прокралась тонкая пахучая сырость. Двор за окном зелен и сумрачен. Но
утренняя вереница машин уже начала свой неотразимый бег, с дальнего шоссе
доносится приглушенный гул. Что-то случилось. Я встрепенулся: рядом, на
столе...
Что это?.. Пучок сухой травы. Изумленно рассматриваю его. Четыре
стебля цикория с высохшими добела цветками. Прикасаюсь пальцами - и ощущаю
покалывание. Колет ноги скошенный луг; колки сухие стебли цветов, а если
осторожно взять их в руки, то они шуршат и позванивают; чуткое ухо
способно уловить звуки.
"Тих и спокоен край, в себе он замкнут: две створки - озеро и
небосклон, как жемчуг, в раковине драгоценной мир заключен..." - "Ты
смотришь в небо?" - "Да, звезда упала, блеснув светлей". - "Я в озере
звезду увидел, она летела к небу от земли, твоя звезда вниз с неба
полетела навстречу к ней".
У каждого есть затаенная сила, которая проявляется как порыв, как
действие, но чаще - невидимо, незримо для других. Колесница времени
описала невообразимо широкий круг и вернулась, и я коснулся ее. А может
быть, поймал взглядом ее тень. Все, что я мог сделать. И для того чтобы
воочию увидеть тот день, должно было миновать три солнечных цикла. Теперь
я знал, кто поддержал тогда Настю над обрывом. Оттуда, из вихревой мглы
времени, невидимо, незримо я вынес четыре сухих стебля цикория,
уравновесивших энергию.
...Букет Насти почти невесом. Для меня это не только весть из
прошлого.
______________________________________________________
ЭТРУССКАЯ ТЕТРАДЬ ВЛАДИМИРА САНИНА
Югослав Б. Кривокапич утверждает, что ему удалось определить
местонахождение легендарного континента Атлантиды, исчезнувшего несколько
тысяч лет назад. Письменные источники, датированные четвертым веком,
указывают, что затонувший остров, размерами превосходящий Сицилию и
Корсику, находится близ берегов Югославии. Сколько раз будут открывать
Атлантиду? Сотни, может быть, тысячи таких же вот сообщений появятся в
ближайшие десятилетия. И каждый из авторов будет прав.
Потоп, о котором до наших дней дошли десятки сказаний и легенд, это
не только водяные горы, обрушившиеся на побережья, не только небывалые
ливни, но и медленное, неотразимое наступление океана на сушу, которое
началось с момента гибели материка (или острова) Платона. Причина - таяние
ледникового щита Европы. Катастрофа ознаменовала конец последнего
оледенения. Она же была и причиной этого конца. Земля Платона,
расположенная в океане и преграждавшая Гольфстриму путь на север, исчезла
как по мановению волшебной палочки. Тропические воды устремились к берегам
Европы. Новоявленная река в океане растопила вековые льды. Острова,
полуострова, архипелаги, прибрежные равнины ушли под воду. На
стосорокаметровой глубине остались гавани, древнейшие города, святилища,
храмы. Но до того как цитадели великих цивилизаций древности погрузились
на дно, подобно граду Китежу, они были до основания разрушены
землетрясениями, градом камней, лавиной вулканического пепла, небывалой
высоты волнами. Сырцовый кирпич - основной строительный материал
допотопного мира - не мог, конечно, противостоять натиску стихий. Невзгоды
разметали камни фундаментов, оставшиеся творения рук человеческих были
рассеяны и остались навеки на дне морском, под слоем осадков и песка.
Какие же территории ушли под воду десять тысяч лет назад?
До катастрофы вместо Адриатического моря в сушу вдавался лишь
небольшой залив. Нынешнюю Ирландию и Великобританию, Корсику и Сардинию не
разделяли морские проливы. Великобританию не отделял от остальной Европы
Ла-Манш. Северного и Азовского морей вообще не было. Черное и Мраморное
моря были озерами. Острова в Эгейском море-заливе соединялись в один
большой остров.
Затопленные во время таяния ледника площади во много раз превышали
остров Платона. Почти повсеместно в будущем должны найти в этих местах,
кроме ледников, памятники допотопной культуры, точнее, немногочисленные ее
остатки. Некоторые из них уже найдены, но не опознаны
специалистами-атлантологами.
Есть ли прямые доказательства существования в Атлантике большого
острова или ряда островов? Да, есть. В те времена Гольфстрим шел с запада
на восток к Гибралтару, омывая южные берега Атлантиды. Близ юго-восточных
ее берегов река в океане оставила осадки. Тогда этот район был "тенью"
течения. Осадки обнаружены. Объяснений пока не дано. Если в Атлантике не
было большого острова, потепление наступило бы сразу. Однако в течение
короткого времени имели место целых четыре волны потепления климата.
Потепление беллинг: 12400 - 12000 лет назад. Затем двести лет длилось
похолодание - средний дриас. За ним последовало восьмисотлетнее потепление
- аллер„д. Половецкое потепление длилось триста лет. После него наступило
пятисотлетнее переславское похолодание - с последующим потеплением,
последним в истории ледника.
Специалистов поражает эта калейдоскопическая смена резко
отграниченных друг от друга потеплении и похолоданий. Ничего подобного в
истории планеты ни раньше, ни позднее не наблюдалось. Климат в те времена
менялся буквально на глазах. Колебания его можно объяснить гибелью
Атлантиды. Остров ушел в воду, "утонул", но остались Азорские острова.
Плотина, не пускавшая Гольфстрим на север, исчезла, но архипелаг из
нескольких островов рассеял струю течения, едва она повернула на север и
смягчила климат. Это рассеянное течение не могло уже обогревать оттаявшую
было Европу. Наступило время снегопадов - средний дриас. Льды двинулись,
сковали Атлантику, ослабленная река теплой воды стала поворачивать к
востоку. Но едва Гольфстрим миновал Азорский архипелаг, уклонившись к
юго-востоку от него, как он получил свободный выход к Скандинавии.
Началась волна потепления - аллер„д. Течение стало набирать силу с
некоторым опозданием, отставанием от нарастающего таяния льдов на севере
Европы. Вступила в действие запаздывающая обратная связь: струя
Гольфстрима ушла к северу, достигла Азор, рассеялась - и все повторилось.
Так было четырежды. В последний раз обстановка на планете в целом была уже
иной. Накопились результаты предыдущих потеплений - и гигантская река
теплой тропической воды, достигнув Азорского архипелага, смогла наконец
преодолеть препятствие и выйти на просторы океана, но уже к северо-западу
от роковых островов. С тех пор в течение одиннадцати с половиной тысяч лет
Гольфстрим не менял направления.
Память о катастрофе и страшном потопе осталась в этрусском слове
"тупи". Если вспомнить, что мягкого знака тогда не было, а его функции на
конце слов выполняла буква "и", а также, что звук, изображаемый буквой
"у", произносился близко к "о", это слово можно записать в русской
транскрипции так: "топь". Означает оно потоп, кару. Ведь, по
представлениям того времени, потоп был карой божьей. Именно так произошли
русские слова: топь, топить, потоп, утопленник и др.
Из диалогов Платона мы узнаем о роли Афин в отражении агрессии
атлантов. Египетский жрец рассказывает: "Удивительны сохранившиеся
описания многих великих дел вашего города, но выше всех по величию и
доблести одно. Записи говорят, какую ваш город обуздал некогда силу,
дерзостно направлявшуюся разом на всю Европу и Азию со стороны
Атлантического моря... Вся эта держава (т. е. Атлантида), собравшись в
одно, вознамерилась и вашу страну, и нашу, и все по эту сторону устья
(Гибралтара) пространство земли поработить одним ударом... Превосходя всех
мужеством и хитростью военных приемов, город ваш то воевал во главе
эллинов, то, когда другие отступались, противостоял по необходимости один
и подвергал себя крайним опасностям. Но наконец, одолев наступающих
врагов, восторжествовал над ними и воспрепятствовал им поработить еще не
порабощенных и нам всем, живущим по эту сторону Геракловых столпов,
безусловно, отвоевал свободу".
Теперь известно то, чего не знал Платон и о чем умолчали египетские
жрецы. В то отдаленное время, о котором идет речь, не было ни Афин, ни
эллинов.
* * *
В древности море не разъединяло, а соединяло города, племена и земли.
Корабль был главным средством передвижения. В восточном Средиземноморье
сложился единый праязык. Носители его - древнейшие племена, поклонявшиеся
леопарду-рысу: росены, расены, рысици, русичи. Именно они выдержали удар
атлантов, вознамерившихся, по Платону, обратить в рабство все
Средиземноморье. (В языке хаттов остался этот корень - рас, рыс.)
По трагической случайности разразилась катастрофа, равную которой еще
не знала Земля. С Атлантидой было покончено. Были уничтожены и все города
Восточной Атлантиды - родины праязыка. Только спустя две тысячи лет начали
подниматься первые поселки - в основном на континенте, вдали от берегов.
Так возникли Иерихон, Чайеню-Тенези (название современное), другие города.
Но даже четыре тысячи лет спустя районы побережья не достигли былого
расцвета. Древнейшие племена лишь частично оправились от страшных потерь.
Они сохранили язык и культ леопарда. Позже их назвали пеласгами. В их
финикийских, критских, малоазийских, эгейских поселках говорили на том же
праязыке. На рубеже второго-третьего тысячелетий до нашей эры надвинулась
гроза. Из континентальных районов пришли греки-ахейцы, которые в древности
менее всех пострадали от катастрофы, так как районы их обитания не были
связаны с морем и не подвергались опустошению.
Подлинные варвары - греки, они захватили территорию нынешней Греции,
разрушили дотла города пеласгов, их крепости, сровняли с землей
Пеласгикон, на месте которого лишь через полторы тысячи лет построили
Парфенон. Многие из пеласгов переправились на Крит, спасаясь от вторжения.
На Крите еще до этого процветали города пеласгов-минойцев. Письменность их
прочитана, но не понята до сих пор. Язык их неизвестен ученым, хотя это и
есть тот праязык, на котором говорили днепровские трипольцы, рутены,
филистимляне, лидийцы, ливийцы, ханаанеи, кимерийцы, этруски и многие,
многие другие племена, близкородственные пеласгам-праславянам.
О переселении материковых пеласгов на Крит повествует Фестский диск
знаками древнейшего письма, где рисунки изображали слоги.
Но известны ли, право, надписи, оставленные человеком с допотопных
времен? То есть со времен Атлантиды? Да. Доктор Пяллан открыл во Франции
барельеф, изображающий женщину с рогом бизона в руке. Этому барельефу
около шестнадцати тысяч лет. Это изображение рассматривают как поэтический
образ рога изобилия. Но, судя по всему, рослым и сильным кроманьонцам и их
сородичам было все же не до изобилия. Интересы их были направлены на самые
насущные нужды. Вот почему картинку с женщиной и рогом следует читать, а
не рассматривать. Рог - это первый слог в древнейшем из записанных слов:
"ро". Женщина - два следующих слога: "жена". Все вместе читается:
"рожена", или, по-современному, "роженица". Тело женщины на барельефе не
оставляет сомнений в правильности расшифровки этой надписи, а образ рога
еще совсем недавно использовали в славянских заговорах, направленных к
восстановлению детородных способностей. Но рожена - это и древнейшее имя
Ружена.
Сомнения в том, что рог означал соответствующий слог, окончательно
рассеиваются, если вспомнить о критских мечах. На их рукоятке изображен
именно рог. Но не изобилие же означало это древнее изображение! Есть слово
"разить" - с тем же слогом "ро-ра". Отсюда - "сражение", "сразить" и
другие слова, связанные с оружием. "Рази!" - вот что написано на мече.
Русское слово "оружие" - это "орожие", "рожие", то есть "рога"!
Слова праязыка "рассыпаны и перемешаны". Однако гипотеза о праязыке
остается за пределами внимания лингвистов, и они до сих пор гадают, к
какой группе следует отнести, к примеру, язык басков со всеми его
многочисленными диалектами. А баски между тем продолжают говорить на своем
"эскуара" (яс - говор, ясный говор), и им дела нет до хлопот лингвистов.
Письмо родилось из магических рисунков, помогавших охоте; подлинной магией
было все же создание письменности.
Но праязыку соответствовала и древнейшая система счисления. Какой же
она была? Те же баски пользуются двадцатеричной системой. "Двадцать"
по-этрусски звучит так: "зачром", "за чиром". Уместно перевести здесь это
слово, поскольку переводов его пока не было и неясны даже числа от 11 до
15. За чиром - за чертой. Этрусские числа 16, 17, 18, 19 образуются
вычитанием соответственно 4, 3, 1, 1 от 20. Так, восемнадцать по-этрусски
означает - два за чертой. Два за чиром - звучит вполне по-русски. Почему
же - за чиром? Потому что двадцать - это своего рода предел, граница
определе