а руку,  потянула вперед. Жук взлетел, покружился надо мной и исчез.
Игла была при мне.
     Стало светло.  Открылось небо.  Мы поднялись на площадку с  каменными
перилами.  Перед нами была пропасть,  на  дне ее  шумела Хоста.  По  обеим
сторонам пропасти высились белые уступы скал.  Голубые речные струи бились
о камни в ста метрах ниже нашей площадки.
     На севере виднелась возвышенность,  как бы замыкающая ущелье. Там, на
этой возвышенности, - руины крепости.
     Тропа свернула влево.  У самой надписи, предупреждавшей, что покидать
тропу  нельзя,  мы  сошли с  нее,  двинулись по  маршруту большого кольца.
Когда-то здесь тоже была туристская тропа. Теперь она едва угадывалась. На
плоских камнях,  которыми она  вымощена,  давно  отвоевала себе  место под
солнцем буйная кавказская флора.  Это не удивительно.  Много миллионов лет
назад на этом самом месте плескалось теплое море Тетис,  и  мы замечали то
тут,  то  там  следы  былой морской жизни:  раковины моллюсков,  отпечатки
кораллов и диковинных растений.  Теперь,  миллионы лет спустя,  на морских
отложениях далеких  эпох,  обогащенных микроэлементами,  спешила подняться
вторая волна жизни - уже сухопутной.
     По  карнизу ущелья мы  поднялись к  перевалу.  С  обрыва увидели гору
Иегош,  покрытую лесом.  Там,  где  поднимал гребни гор  Иегошский хребет,
начинался Кавказский заповедник.  Мы  забрались так  высоко,  что  уже  не
слышен был шум реки.
     Женя взяла меня за руку.
     - Здесь не слышно и не видно даже зверей, - сказала она. - А ведь они
где-то есть. Ты не боишься? - Она испытующе смотрела мне в глаза.
     - Нет  причины для  беспокойства.  До  сумерек еще  часа полтора.  До
полной темноты -  часа  два.  На  юге  быстро темнеет,  к  сожалению.  Что
касается зверей,  то  здесь водятся шакалы,  зайцы,  куницы,  медведи.  Но
увидеть их  трудно именно потому,  что  они  сами  хорошо видят  и  слышат
человека.  Охотники  поэтому,  чтобы  выследить их,  вынуждены прибегать к
помощи других зверей.
     - Каких? - спросила Женя.
     - Собак.  Хотя,  конечно, ты можешь возразить, что собака не зверь, а
домашнее животное, и я с тобой должен буду согласиться.
     - Пойдем быстрее, - сказала Женя.
     И мы пошли дальше,  в ущелье третьей на нашем пути балки -  Глубокой.
По  ее неровному,  выщербленному склону вели каменные ступени.  Деревянные
перила и поручни,  некогда помогавшие туристам,  теперь находились в таком
жалком  состоянии,   что  мы   не   рисковали  прибегать  к   их   помощи.
Субтропические джунгли обступили нас, они словно соскучились по человеку и
хотели заключить нас в объятия. Чащобы с лианами и папоротниками, кизилом,
самшитом и  лавровишней уступили место буковому лесу.  Под вековыми буками
зеленела мягкая  хвоя  тисов.  На  древних пнях  и  близ  валежника белели
сыроежки и грузди.
     Новый  подъем  -  и  мы  оказались рядом  с  угловой башней крепости.
Сохранились остатки стен  высотой не  более восьми метров,  колодцы башен,
уходящие в скалу,  державшую некогда все сооружение. Плоские камни связаны
томпотом, очень прочным известковым раствором.
     - Крепость когда-то  была грозой для всей долины.  Быть может,  здесь
шли торговые караваны к морю и обратно.
     - И это все, что известно о крепости?
     - Да,  -  ответил я. - Вот башни, стены, древние камни, которым почти
нечего рассказать о  человеке.  Лично я  думаю,  что  крепость в  глубокой
древности осталась недостроенной.
     - Пора, - сказала Женя. - Начинает смеркаться.
     Мы  стали  спускаться  к  ущелью.  На  краю  рощи  тысячелетних тисов
мелькнуло редкое дерево хмелеграб,  листья которого напоминают о грабе,  а
плоды-шишечки -  о  хмеле.  Женя  даже не  слышала о  нем.  Потом миновали
источник с  ключевой студеной водой,  чашу под скалой,  где лениво плавали
тритоны,  где  папоротник  венерины  кудри,  омываемый  брызгами,  опускал
прихотливые побеги в подводный мирок. Через несколько минут мы вступили на
деревянное полотно из  досок,  нависшее над  ущельем.  Оно  было похоже на
памирские овринги,  о  которых я читал в книгах.  Полотно это цеплялось за
каменные выступы,  кое-где оно опиралось на толстенные бревна, укрепленные
в  расщелинах  скал.  Оно  было  некогда  достойным  завершением  маршрута
большого  кольца,  дававшего туристам и  любопытным возможность не  только
увидеть ущелье,  но  и  испытать ощущение высоты,  когда при  взгляде вниз
замирает  сердце.  Я  шел  впереди  и  велел  Жене  держаться от  меня  на
расстоянии двадцати шагов.
     Шаткая деревянная  терраса  нависала  над пропастью.  Две сорвиголовы
отважились ответить на вопрос:  можно пройти над  обрывом  или  нет?  Если
дойдут до конца его, значит, можно... если нет - нельзя. Боялся я за Женю.
Я оглядывался,  всем своим видом давая понять,  что есть  еще  возможность
повернуть  назад  и  второй  раз  увидеть старую крепость,  которая ей так
понравилась.
     Вот  открытое место,  где  виден темный глаз пещеры над головой.  Там
раньше была  целая  колония летучих мышей.  А  сейчас?  Я  окинул взглядом
подъем...
     И тут меня качнуло,  как на палубе.  И еще раз,  и еще. И я уже летел
вниз,  беспомощно раскидывая руки, сжимаясь в комок и снова вытягивая руки
в надежде зацепиться за корень дерева.  А вверху таял Женин вскрик... Меня
подбросило  на каменном карнизе,  дважды перевернуло в воздухе,  и я снова
увидел застывшую реку, похожую на серо-зеленое стекло. Удар. Режущая боль,
еще  удар о камни,  хруст сломанного деревца.  Падение мое тормозили кусты
самшита и молодые стволики,  державшиеся на крутом,  почти отвесном скате.
Они  легко пружинили и ломались,  но не в силах были удержать меня хотя бы
на минуту.  И где-то вверху возникал темный глаз пещеры,  а на светлом еще
небе  застыла  черная  птица,  которую  я  замечал каждый раз,  когда меня
переворачивало.  Не ощущая уже боли,  я  налетел  на  крепкое  приземистое
дерево,  и  колючие  его  ветви  будто схватили меня и несколько секунд не
отпускали.  Вспыхнула надежда:  ведь я погасил скорость. Сколько метров до
реки?.. Мне нужно было упасть в воду, причем на самом глубоком месте.
     Дерево согнулось и стряхнуло меня вниз.
     И  я  упал на выступы серых камней,  острых и  холодных.  И  по скале
скатился вниз, оставляя следы окровавленными ладонями, и втягивал голову в
плечи -  единственное,  что  я  мог  сделать по  своей воле.  Я  готов был
прекратить борьбу,  бессмысленность которой стала очевидной. Еще немного -
и я потерял бы сознание.  Почти горизонтально расположенный ствол сосенки,
державшийся корнями за известняки,  снова приостановил падение.  И тогда я
почувствовал, что мне поможет давняя встреча с сестрой. Это пришло ко мне,
как  всегда,  в  самую последнюю минуту,  точно нужно прошептать про  себя
несколько слов, чтобы перешагнуть через невозможность, через пространство.
     Да, я свешивался вниз головой с ненадежной опоры ствола и  знал,  что
сейчас рухну. Но одновременно я был впереди себя и отыскивал глазами точки
опоры,  каменистый откос  и  пузырящееся  мутное  стекло  реки.  Вот  оно,
глубокое место!  Словно воочию я видел со стороны стену скалистого ущелья,
галечный пляж,  себя самого.  Только это  помогло  мне  сделать  последнее
движение.  Я лишь помог себе нырнуть вниз,  чуть правее, чем получилось бы
само собой.  Я нырнул вниз,  чтобы попасть к следующему  дереву,  и  опять
попытался сдвинуть онемевшее,  избитое тело в ту же сторону,  к карнизу, с
которого я упал бы в глубокую воду.
     И как бы со стороны я увидел эти сантиметры,  последние движения рук,
ног,  всего тела и  знал,  что мне теперь удастся бросок с карниза.  Удар.
Последние стоны -  я лечу в реку,  глотаю воздух,  и холодная вода горного
потока принимает меня.  Не ощущаю последнего удара о  застывшие волны.  Но
нет!  Река бурлит,  она отнюдь не застыла, эта иллюзия - спутник высоты. И
меня волочит по  каменистому дну,  я  не сопротивляюсь.  А  течение несет,
несет меня к перекату, на мелкое место.
     На быстром перекате я выполз на  берег,  раскинул  руки  и  лежал  на
светлой гальке лицом вниз,  потеряв счет времени. Было уже совсем темно, и
в  ущелье  проникли  струи  холодных  ветров,  когда  я  встал.  Медленно,
поддерживая  колени  руками,  двинулся  по  галечному пляжу.  Когда ущелье
сузилось,  а берега поднялись стеной,  я не решился входить в воду.  Могло
сбить и ударить о подводную скалу.  Я выжидал,  собираясь с силами. Пришла
минута,  когда вода перестала быть страшной.  Я неуклюже  нырнул,  вытянул
руки  вперед,  стараясь  пальцами  и предплечьем защитить голову от удара.
Пальцы мои скользнули по каменному боку ущелья,  у самой подошвы обрыва. У
следующего  переката  меня  подняло  вверх,  покатило  по дну,  но течение
разошлось здесь по всей ширине,  потому что отвесные  стены  отступили.  Я
снова выполз из воды и упал.
     Только  по  руслу  я  мог  выбраться из  каменной  теснины.  Над  ней
поднялась слепая луна  -  ее  пересекали быстрые облака.  Ветер  усилился.
Вверху, в самшитовом лабиринте, завыл шакал.
     С   трудом  закатав  брюки,   я  увидел  в  тусклом  пепельном  свете
кровоточащие раны и ссадины на ногах.  Я приложил к ранам листья, разорвал
носовой платок на  узкие полоски и  попытался их  перевязать.  Наконец это
удалось.  Ощупал ноги,  руки, ключицы. Переломов не было. Лег навзничь и с
наслаждением слушал вой ночного зверя.  Я  жив!  И до рассвета доберусь до
города.
     Женя... Где она? Сомнений не было: она видела, что случилось со мной,
и повернула назад.  И вышла той же дорогой,  какой мы добирались к ущелью.
Самую дикую,  опасную часть пути она должна пройти до наступления темноты.
Часа через два меня будут искать.  Хорошо бы  оказаться к  этому времени в
городе. Нужно постараться. Иначе спасателям придется нелегко.
     В  путь!  Ну  же...  Заставил себя окунуться с  головой в  белопенный
поток, который шумел так, что заглушал другие звуки. Бил руками по камням,
отталкиваясь  от  дна,  старался  держаться  на  стремнине,  ловил  широко
открытыми  глазами  каждый  проблеск,   каждый  лунный  луч.  Выбросило  к
замшелому камню.  Я  обхватил его  ногами и  руками,  и  напор  потока был
бессилен причинить мне зло. Кожа моя теперь улавливала толчки воды, зрение
стало острым.  Как раненый лосось, я продолжал пробиваться к устью реки, к
морю.
     Последнее купание -  и я увидел огни ночного города.  Хоста. Знакомые
дома.
     Теперь меня била дрожь. Во мне накопилось так много холода, что, даже
собравшись в комок на сухом берегу, я не ощущал в себе ни искры тепла.
     Ну же...  Бегом.  Быстрее.  Вот и  тротуар.  Сто метров.  Еще сто.  В
отделении милиции дежурный сержант таращит на  меня  глаза.  А  чему  тут,
собственно,  удивляться, товарищ сержант? Ведь ущелье горной реки - это не
беговая дорожка стадиона в Лужниках.  Знают ли обо мне? Да, знают, говорит
он.  Была женщина, рассказала о происшествии. Хорошо, что я пришел. Нет ли
горячего чаю?..  Если нет,  пойду домой.  Что? Штраф за нарушение правил в
общественном месте? Согласен. Пусть меня оштрафуют. Но формулировка должна
быть иной. Потому что в ущелье, кроме меня, никого не было. Общество диких
зверей,  ящериц и  форелей в  речке не в счет.  Отлично понимаю сержанта и
приношу  извинения.   Все  произошло  не   только  ненамеренно,   но  даже
неожиданно.  Беспокоиться за меня не надо -  дойду. Нужно лишь позвонить в
дом отдыха,  сообщить этой женщине,  что я жив и здоров. Только я собрался
набрать номер,  как раздался звонок.  Дежурный поднял трубку, передал мне.
Женя... Сказал ей, что все в порядке.
     А  через  несколько минут,  с  трудом надев сухой свитер,  спортивные
брюки,  шерстяные носки,  грелся у электрической плитки,  на которой шумел
чайник...


                                 ДОГАДКА

     Промелькнувшая в голове догадка поразила меня.  Я гнал ее от себя, но
она не давала мне покоя. И оттого долго не мог я уснуть и встретил рассвет
с открытыми глазами.
     Доски-то   провалились  подо  мной  не  случайно.   Напрягая  память,
вспоминал я эту минуту,  потому что от нее многое зависело теперь, слишком
многое.  Быть может,  моя жизнь.  Что там было,  на тропе?  Качнуло? Будто
кто-то подтолкнул. Заходили под ногами доски, но удержались каким-то чудом
на  бревенчатой опоре.  А  я  свалился,  и  это должно было бы закончиться
просто,  однозначно.  Исход я знал,  когда увидел на камнях и стволе сосны
навсегда врезавшиеся в память кровавые следы ладоней.
     И  как следствие этой мысли встретил я появление металлического жука,
который ударил в стекло.  Я встал, подошел к окну, тыльной стороной ладони
прикоснулся к игле. Поднял с пола брошенную мокрую одежду, повесил на руки
брюки  и  убедился,  что  вторая половина иглы  не  исчезла,  не  выпала в
водовороте, она по-прежнему покоилась в кармане.
     На  рассвете я  убедился воочию,  чего  стоило мне  это  приключение:
ссадины на лице,  на груди,  синяки на ногах и  руках,  с  ладоней содрана
кожа.  Как это я  добрался?  В таких случаях,  наверное,  проявляется весь
запас живучести,  подаренный человеку природой.  Я  не был обделен в  этом
отношении. Выжил назло козням. Однако чьим?..
     У меня решили отнять воспоминания вместе с жизнью.
     Что  дальше?..  Оставалось двенадцать дней от  моего отпуска.  Только
половина.  Обидно,  что я  не мог идти в  таком виде на пляж...  А почему,
собственно?  Пляж безлюден.  Полежу на солнышке,  отойду.  Занимался ясный
погожий день. Я лежал в постели и думал об отце, о сестре, о незнакомке, о
себе. Что мне предстоит впереди? Надо докопаться до сокровенного, скрытого
пока от меня смысла событий.
     ...Около  девяти  утра  я  услышал  звонкий  голос  Жени.   Она  была
взволнована. Впервые я видел ее такой. Я встал, открыл дверь. Она легонько
провела пальцами по моим волосам,  по щекам и подбородку,  и прикосновения
эти действовали,  как бальзам средневековых алхимиков.  Я  сказал,  что не
спал.
     - Если бы знала,  пришла бы раньше!  -  воскликнула она.  - Не хотела
будить тебя.
     - Не спалось.
     - Ты чем-то обеспокоен?
     - Нет.
     - Все хорошо. - Она опустила глаза, как будто стыдилась своих слов.
     - Да, - односложно ответил я.
     - Открыть форточку?
     - Неплохо бы. Теперь можно. Я замерз ночью до чертиков.
     - Представляю.  -  Женя подошла к  окну,  открыла форточку,  заметила
иглу, прикоснулась к ней.
     - Не трогай, - сказал я. - Оставь ее в окне.
     - Хорошо,  не буду. - Женя взглянула на меня как на чудака, подошла к
мокрой одежде,  оставленной в  углу  на  полу,  сказала:  -  А  это?  Надо
выгладить...
     Потом Женя ушла.  Долго ее не было,  я устал ждать.  Но вот раздались
знакомые шаги на  каменных ступенях,  ведущих к  дому.  Так  звучат только
каблуки ее туфель!
     Она  принесла  сметану  в  бумажном  стаканчике,  кофейный напиток  в
бутылке, коробку перепелиных яиц, две булки, пузырек с облепиховым маслом.
Все из магазина,  кроме облепихового масла. Его она нашла на рынке. Там же
усатый брюнет торговал ягодами,  желтыми, невзрачными, кислыми. Немедленно
Женя заставила меня проглотить две чайные ложки масла и горсть облепиховых
ягод.  Включила  плитку,  поставила  на  нее  маленькую  сковородку,  тоже
купленную в магазине, и стала готовить яичницу из перепелиных яиц.
     - Облепиха незаменима.  Ягоды и  масло -  лучшее средство для раненых
альпинистов.  -  И  я  по тону ее голоса не мог догадаться,  шутит она или
говорит всерьез.
     Она хотела кормить меня из ложки.  Я воспротивился.  Попросил сделать
бутерброд. Хлеб я смог кое-как держать обеими руками.
     - Я  обижусь на  тебя,  если ты  будешь тратить на меня слишком много
времени.
     - Почему? - спросила Женя.
     - Потому  что   это  будет  означать,   что  я   потерял  не   только
самостоятельность, но и сообразительность. А такие люди ведь обидчивы.
     - Ты прав,  -  улыбнулась Женя. - Я пойду на пляж, чтобы не досаждать
тебе своим вниманием. Приду к обеду.
     - К  ужину,  -  уточнил я.  -  Ведь я  не верблюд и  к обеду не успею
прожевать ягоды и провизию.
     - Ягоды оставь на завтра, - сказала Женя. - Это двухдневная порция.
     - Ладно. Мне уже лучше.
     - До вечера.
     - Спасибо.
     Так или примерно так прошло четыре дня.  А  на  пятый день я  не  без
удивления  обнаружил,  что  выгляжу  вполне  нормально,  если  не  считать
небольших рубцов и белых следов от ссадин на загорелом моем теле,  готовом
к  солнечным ваннам и  купанию.  Завтракали в этот день мы на втором этаже
ресторана "Хоста", который, как известно, расположен по дороге на северный
пляж.  Я не удержался,  конечно,  и заглянул в камеру хранения на вокзале.
Там  была  рабочая  обстановка.  Никаких  следов  инопланетян  не  удалось
обнаружить и  у старого здания под эстакадой.  Окошко было закрыто,  и все
еще  висела  знакомая  табличка с  надписью.  И  резкая  утренняя тень  от
бетонной  эстакады не  только  закрывала изрядную площадь  на  земле,  но,
казалось,  парила  и  над  бывшей  камерой  хранения,  укрывая  невзрачное
строение от любопытных взглядов.
     Не люблю хостинский вокзал.  Многолюдье в отпуске противопоказано.  И
все же  я  несколько раз пытался заглянуть туда...  в  окошко новой камеры
хранения.  Незнакомку я,  разумеется, не встретил. Зато встретил Женю. Это
произошло поздним вечером,  и она,  как мне показалось,  смутилась.  Я был
смущен не менее.
     Что же  удалось выяснить?  Что там работает отныне мужчина,  и  он не
похож на того типа в  очках,  которого я приметил в старом помещении,  под
эстакадой.  Работает он  там,  насколько мне  известно,  и  по  сей  день.
Кажется, камеру хранения позже перевели на старое место. Незнакомка больше
не  появлялась.  С  вещами в  камере хранения пока  не  происходило ничего
загадочного, голубой комнаты как не бывало.
     ...Однажды на  набережной  я засмотрелся на зеленый камень в перстне.
Молодая высокая грузинка стояла с подругой в  нескольких  шагах  от  меня.
Камень на тонкой красивой ее руке живо напомнил о незнакомке,  о том,  что
здесь, в Хосте, - вторая женщина с инопланетным камнем. И я решился, забыв
о риске,  о страхах... Я потянул Женю. Она освободила свою руку. Я подошел
к девушке-грузинке.  Мне запомнилось ее  имя:  Теа.  Подруга  ее  вставила
словцо:
     - Все же  Теа не  продавщица ювелирного магазина,  чтобы спрашивать у
нее о драгоценностях.
     - Ну что ты,  Нина,  - возразила ей Теа. - Если человек хочет узнать,
что это за камень,  я  отвечу.  Мой родной дядя Гиви подарил этот перстень
мне в день рождения. - И Теа царственно подняла руку и показала мне его, и
я убедился, что это не совсем то.
     - Камень вам очень идет,  -  произнес я, памятуя, что Женя, вероятно,
наблюдает сценку.
     - Очень!  -  ответила  подруга  с  акцентом (в  грузинском языке  нет
ударений). - У Теа зеленые глаза, а у дяди Гиви хороший вкус.
     - Спасибо,  Теа,  спасибо,  Нина,  - скомкал я разговор, пытаясь быть
учтивым.
     Подруга Нина пожала плечами. Я вернулся к Жене, она холодно сказала:
     - Интересуешься  зелеными  камушками?..  Это  хризолит,  а  вовсе  не
гранат.


                               РАССТАВАНИЕ

     Чуть позже я вспомнил этот эпизод,  но тогда меня уже не удивило, что
Женя на расстоянии нескольких шагов смогла рассмотреть, что это не гранат,
во всяком случае, не тот гранат, который я искал.
     Мы  пошли  на  пляж.  Искупались.  Знакомая электричка промелькнула в
послеполуденный час над берегом.  Аромат смол,  пологие волны, красноватая
галька, тишина... Мгновенное предчувствие тревоги...
     Тем  временем наверху,  где  едва  выступала над  прибрежной бетонной
полосой насыпь с  рельсами,  замаячили и  пропали три знакомые опереточные
фигуры.  Теперь они  были  одеты иначе:  на  одном джинсы и  рубашка цвета
бабочки-голубянки,  на  другом вельветовые брюки и  курточка