опади он пропадом.
     ...Ночью  меня  разбудили шаги.  Поскрипывал галечник,  шуршали сухие
стебли.  Я прислушался.  Кто-то размеренно шагал в двадцати метрах от нас.
Вот звуки затихли, точно растаяли. Только дыхание ветра было слышно мне. И
снова. Шаги... Они приближались к палатке.
     Улучив мгновение,  я перебросил тело за брезентовый полог,  мгновенно
выпрямился,  осмотрелся.  Темная высокая тень скользнула почти бесшумно  в
кусты.  Я ринулся следом.  Заросли смыкались за мной, царапая плечи, мешая
слушать.  Метров  триста  уже  осталось  за  моей  спиной  -  и   никакого
результата.  Кусты  расступились,  я  остановился  в раздумье:  продолжать
бессмысленную погоню? Вернуться?
     И  я  вернулся в  палатку,  чтобы провести там остаток ночи так,  как
подобает путешественнику или туристу.
     Мне  снились багряные зарницы над  вулканами Атлантиды,  алые  потоки
лавы,  сжигающие зеленые  долины  гейзеров,  тонущая  земля.  Водяной  вал
поднялся и обежал океаны дважды. Гигантская туча, мерцая молниями, закрыла
место катастрофы.  Ворвавшись в Средиземное море,  вал-великан смыл гавани
Древней Этрурии,  разбил в  щепы  корабли,  затопил города,  поля и  леса.
Наверное, я бормотал во сне строчки из древнего мифа.
     - И земля потонула!  -  услышал я голос Лени, проснулся окончательно,
поднялся,  ошалело озираясь,  ибо плохим бывает у  меня сон,  если ночью я
встаю работать, читать или, как нынче, бегать по зарослям поймы.
     - Дождь! - воскликнул я.
     - Ты  провидец,  шептал во сне о  потоках воды.  -  Леня протянул мне
кружку с горячим чаем, заваренным с брусникой.
     - Спасибо.   -   Я   быстро  умылся  водой,   скопившейся  в  морщине
брезентового полога, и осушил кружку.
     Мы  переждали ливень.  Отвязали растяжки палаточных коньков,  сложили
вещи.  Погрузили их в багажник.  Машина слегка рыскала, точно сама по себе
искала  выезд  на  сносную дорогу.  Это  руки  Лени,  подчиняясь интуиции,
удивительной его памяти, хранившей историю не одного таежного приключения,
осторожно, но решительно вели машину к большаку.
     - Что произошло сегодня ночью?  - спросил Леня. - Куда это ты бегал и
зачем?
     - Оказывается, ты не спал...
     - Оказывается, - меланхолично отозвался Абашев.
     - Кто-то ночью ходил рядом с палаткой.
     - Мне тоже показалось. Смотри!
     Я обернулся и увидел приземистый корпус оранжевой машины, следовавшей
за нами на приличном расстоянии.  Она шла, легко преодолевая подъемы, а за
ней  видна была еще  одна машина,  синяя.  Оранжевая не  пропускала синюю,
когда  та  пыталась обойти ее.  Едва  заметный поворот -  и  она  занимала
проезжую  часть   так   искусно,   что   казалось,   будто  временами  она
разворачивалась даже поперек полотна.
     - Что за гонки?  -  спросил Леня, пытаясь рассмотреть водителя первой
машины.  По  странной  закономерности каждый  раз,  когда  ветровое стекло
глядело на нас,  в нем отражался свет, да так ярко, что глазам становилось
больно.  А небо между тем было еще затянуто облаками.  Наконец я понял: на
ветровом стекле  прыгало  это  светлое окошко,  предназначенное для  меня.
Сигнал и одновременно связь с ними...  Неужели было так опасно, что здесь,
на глазах у всезнающего Абашева, они решились на это?
     И я подумал,  что тени сгущаются.  Невольно подумал,  вспомнив ночной
визит. Почему, к примеру, погиб человек, похожий на меня?
     Я знал,  что Селфридж-второй был атлантом. Только так можно объяснить
случай с ботом.  Он не просто атлант,  он изучал защиту и сигналы, которые
излучают такого  класса малые  корабли;  эта  подготовка дала  ему  верное
оружие. Руками военных он сбил гренландский бот. К этой мысли я пришел еще
в  городе.  Разумеется,  Абашеву не  объяснить,  почему за  нами  следовал
"суперберд".
     - Не пойму,  кто за рулем,  -  заметил Леня.  -  Кажется, женщина, по
почерку чувствую.  Но  ведет  не  просто мастерски,  нет,  а  как-то  даже
неестественно легко.  Ты посмотри, что машина выделывает. И все только для
того, чтобы не пропустить синюю вперед!
     Именно эта синяя машина могла быть причиной гибели моего двойника,  о
котором я узнал в день приезда во Владивосток.  И возможно,  моей  гибели,
если бы кто-то не вел другую,  оранжевую машину так ловко,  что она мешала
синей.  Ситуация сложилась  подходящая:  автомобильные  катастрофы  всегда
случайны.  Невидимая человеческому глазу борьба,  наверное,  происходила и
ночью,  пока мы спали.  Борьба, единственным дозволенным оружием в которой
была  именно  случайность.  Опасный же маршрут выбрал Леня Абашев,  сам не
ведая того. Правда, другой наш маршрут мог оказаться еще опаснее.
     Абашев прибавил скорость,  мимо промелькнула осыпь, и камень, выбитый
колесом, сползал вниз, увлекая щебень. К багажнику оранжевого "суперберда"
прилип синий "датсун",  не отставая ни на колесо: невидимая нить связывала
их.  Ленины  скулы  сжались,  он  все  еще  пытался  оторваться  от  обоих
непрошеных попутчиков, не понимая цели этой погони и думая о чем-то своем.
Может  быть,  он  думал,  что  двигатель,  который  он  поставил  на  свой
автомобиль,  не  имеет  равных  далеко за  пределами города и  что  зря  я
обманываюсь:  внешний вид любой машины еще не  определяет ее качеств,  тем
более если речь идет о его, Абашева, машине.
     Но знал бы он,  с кем тягается!.. Оранжевый этрусский "суперберд" шел
так мягко,  даже нежно,  что казалось:  он действительно летит, оправдывая
название марки.  Я  догадывался,  что  марка еще ни  о  чем определенном в
данном случае не говорила: внутри эта изящная колымага устроена, наверное,
так,  что могла бы с ходу,  например, зарыться в Японское море и вынырнуть
только в  Охотском.  И  синий лимузин атлантов (так  я  полагал) далеко не
показывал своих предельных возможностей. Он словно затаился перед прыжком.
С виду почти обычный автомобиль, "датсун" последней модели... Он не должен
был вызывать у  нас подозрений.  Другое дело -  этруск.  Тот знал,  на что
готов этот "датсун",  и  при прочих равных условиях не  прочь был бы  даже
привлечь внимание к  скрытому,  затаившемуся пирату.  Так  обстояло дело -
согласно моим расчетам или в согласии с моей фантазией, как угодно.
     Леня в своих крагах,  шнурованных ботинках, полный решимости оставить
позади этот  странный дуэт,  брал повороты так,  что  дух  захватывало.  Я
вскрикнул,  когда нас бросило вниз,  - машина слетела по карнизу, легла на
крутой  склон  и  вышла  на  нижний виток  серпантина по  глиняному бугру.
Тряхнуло,  машину занесло,  скрипнули тормоза, и тотчас Леня бросил машину
на полотно дороги. Те двое повторили маневр, не отстав ни на метр. Вот они
снова маячат за спиной.
     Шуршит  гравий  под  колесами.  Дорога  грунтовая,  почти  неезженая.
По-прежнему пустынно впереди нас.  Откуда-то ползет туман. Он стелется над
землей тремя слоями. Нижний - наш, въезжаем в слепящее молоко, выныриваем.
Снова ясно. Слева - обрыв, за ним - долина.
     Долина была светлой,  от нее тянулись синие распадки. Она открылась с
высоты перевала как зачарованная земля. В ее верховьях, ниже нас на двести
метров, кипел на серых камнях ручей. Зубья скал выступали из синих кустов.
Над  серпантином дороги,  над  вторым  его  извивом  высилась чозения,  за
долиной прямой  чертой обозначилось ровное плато  -  и  черта  эта  плыла,
покачиваясь от нашего движения. За ней вставали пепельно-серые пики, а над
ними  застыли  сверкающие облака.  Каменные  карнизы  нависали над  крутым
склоном, и если бы нас пронесло мимо обрыва, обстановка разрядилась бы.
     Мы взлетели по серпантину и медленно опускались вниз, минуя перевал.
     - Смотри!  -  вскрикнул Абашев,  и тут же,  на моих глазах, он закрыл
ладонью лицо,  словно от нестерпимой боли,  а в ста метрах от нас медленно
(или так казалось?) скатывалась под откос синяя машина. Она перевернулась,
подпрыгнула на плоском валуне,  обросшем сизым мхом.  И за ней накренилась
оранжевая машина, не успевшая вывернуть на крутом повороте серпантина.
     Вздыбившись,  синяя машина вспыхнула рубиновым огнем,  превратилась в
факел, опрокинувшийся в пропасть под каменным карнизом.
     Почти одновременно загорелась вторая машина.  Сгусток темно-кровавого
пламени и  дыма взлетел над скалой и  бесшумно нырнул вниз.  Но  не успели
развеяться дымные шлейфы над обожженным каменным карнизом, как в мгновение
ока сверху,  из  ниоткуда спустилась туча:  черная шапка накрыла перевал и
нас.   Белые  ломаные  молнии  заметались  над  землей.   Дождя  не  было;
ослепительные огни раскалывали сухой мрак.
     - Останови машину, - сказал я.
     - Ты что, ошалел? - возразил Абашев.
     Я так и не осознал,  почему захотелось задержаться на перевале. Может
быть, чтобы разобраться в происходившем? Но это не удалось бы... В стеклах
прыгали отражения белых  и  голубых змей;  они  корчились теперь за  нашей
спиной и сгорали,  оставляя каждый раз тусклое марево. И туча казалась еще
гуще, плотнее, по краям ее бродили вихри, у подошвы ее клубилась пыль.
     ...В городе - разговор с дежурным.  Леня рассказывает, как было дело,
я  молчу.  Утром я узнаю о том,  что случайно столкнулись две машины,  что
вели их,  скажем,  автолюбители-спортсмены.  Назовут их имена.  Это будут,
разумеется,  вполне реальные люди, у них найдутся, вероятно, родственники,
но подлинная их жизнь останется тайной.  Действие  равно  противодействию.
Если  под  именем Селфриджа действовал атлант,  то где-то недалеко от него
находился  этруск  по  имени,  скажем,  Барроу,  который   незаметно   для
постороннего глаза помог сестре покинуть Гренландию. Для нее поступок этот
остался неведом: все они до предела осторожны.


                  ЗАПЛЫВ. ТРЕВОГА. ОБНАДЕЖИВАЮЩАЯ ВЕСТЬ

     В окно заглядывал тусклый,  мерцающий,  как кольчуга, Амурский залив.
По  нему бежали утренние тени облаков.  Между ними -  блики глаз его.  Два
паруса белели вдали.  С минуту я раздумывал,  куда пойти позавтракать. Под
ноги попался край большого складного сачка,  выглядывавший из-под постели.
Я  уложил его  в  Москве в  чемодан с  тайной надеждой ловить здесь рыбу в
лагунах и креветок на свет фонаря,  потом -  ставить на серые горячие угли
костра котелок с ухой.  Но я забыл взять его в наше с Леней путешествие. А
в  городе обедал в  ресторанах,  иногда навещал булочную,  где брал свежую
булку,  а рядом,  во фруктовом магазине, - сок гуавы или ананасный компот;
ужинал в кафе "Зодчий", потом допоздна работал над очерком.
     Холодильник мой и  на сей раз был пуст.  Едва я закрыл его,  он начал
сипеть,  кашлять,  как  старичок,  свистеть и  дрожать,  точно в  приступе
тропической лихорадки.  И  ничего  там  внутри  не  оказалось  съедобного.
Спустился вниз,  в  буфет.  Там  меня  поджидала зубастая жареная рыба  со
сложным названием "морской скипджек",  кальмары и морская капуста.  Глоток
слабо  заваренного кофе  -  и  я  спускаюсь по  знакомой  лестнице  водной
станции.  Ночью было прохладно. На деревянных лежаках - ни души. Мальчишки
спрашивают у дежурного матроса,  можно ли искупаться. Матрос интересуется,
сколько им  лет.  Им,  оказывается,  по  шестнадцать.  Не заметив подвоха,
матрос дает разрешение искупаться.  И  вот они уже на вышке.  Я тоже готов
нарушить заведенный здесь  порядок.  Плакат предупреждает:  "При  поднятом
черном шаре купаться запрещено". Сегодня на вышке я вижу этот шар впервые.
Волны,  ветер,  вода  студеная.  Но  это  лишь первое впечатление.  Ныряю,
рассекаю дельфинье построение купающихся мальчишек.  Что я испытал и видел
вчера?  Будто бы машина атлантов гналась за нами: синий "датсун" готов был
перерезать виток серпантина и рвануться нам навстречу.
     Это похоже на фантазию. Следа не останется от этих воспоминаний после
купания в Амурском заливе.  Здесь колючая вода,  соли втрое больше,  чем в
Хосте,  на  Черном море.  Не  хватает лишь чуть-чуть тепла.  Но  это  даже
неплохо:  мне  нужна  именно такая вода,  какая бывает в  конце сентября в
Японском море,  и никакая другая.  Днем она прогреется,  потому что солнце
давно выкатило свой рыжий глаз из-за крутого берега.
     Пора вернуться к  берегу.  Отчетливая и резкая в своей ясности мысль.
Пора вернуться.  Руки без всплесков входят в  воду.  Из  спортивной гавани
вырывается моторка,  стремительно приближается к тому месту,  где я только
что  собирался отдохнуть на  спине,  и  перерезает зыбкий  мерцающий след,
который я оставил в неожиданном рывке. Моторка прошла так близко, что меня
качает на гребнях волн.  Неожиданный запоздалый страх... Что это? На лодке
нет водителя. Ни одного человека на ее борту.
     Минуту спустя выхожу из воды, спрашиваю дежурного матроса, не заметил
ли  он  чего-нибудь особенного в  этой лодке.  Он  отрицательно покачивает
головой.  Рядом мальчишки.  Они галдят,  о  чем-то  спорят.  Матрос искоса
наблюдает за ними.  Из-под его бескозырки торчат рыжие непокорные вихры, и
мне  кажется,   что  это  парик.  Неотвязная  мысль  о  парике  заставляет
остановиться подле  него.  Мальчишки умолкают,  отходят  к  вышке.  Матрос
поднимает голову,  золотисто-карие глаза его зажигаются от  солнца,  и  он
тихо быстро произносит:
     - Вам лучше уйти отсюда. Прошу вас.
     Не рассуждая, беру одежду, ухожу за парусину, одеваюсь.
     Оборачиваюсь.   Матроса  нет.  Он  исчез.  Бегу  по  пляжу,  стараясь
заглянуть за  поворот забора,  где стоят яхты.  Никого!  Цепочка мальчишек
преграждает дорогу.  Они держат друг друга за руки.  И  не дают мне пройти
дальше, к гавани. Беру одного из них за плечи. И тут же слышу:
     - Вам же сказано: уйти! Разве вы не видели черный шар?
     Кто сказал?  Мальчишка?  Нет. Голос тот же, что и у матроса. Кажется,
лучше  уйти.   Разобраться  в   этом  надо  позже...   на   досуге.   Меня
предупреждают. Поднимаюсь по склону. Вспоминаю, что прибрежная сопка, куда
ведет лестница, называется Тигровой. Раньше, в шестидесятых годах прошлого
века, когда город начинал строиться, здесь, на этой сопке, любили отдыхать
тигры.  Они наблюдали за  происходящим внизу и  долго не уступали человеку
этого места. Теперь кто-то наблюдал за мной. С того же самого места.
     Окидываю взглядом пляж.  Мальчишек нет.  Зато  появились купальщицы в
пестрых купальниках. Вот еще несколько человек занимают лежаки. Вернуться?
Нет. Нужно спешить в милицию - узнать имена тех, кто погиб вчера.
     Я на центральной улице. В моей памяти легкий провал - не помню, как я
оказался сразу  на  оживленном месте  у  гостиницы "Челюскин".  Словно  те
несколько минут,  что я промедлил на пляже,  пошли в зачет.  Справа должен
был  показаться кинотеатр "Океан"  -  бетонно-стеклянный коробок  овальной
формы.  Но  я  не помню:  проходил ли мимо него?  Вот уже и  кафе "Лотос",
оправдывающее свое название,  -  недалеко действительно цветут лотосы. Иду
по тихой улице, где расположен университет. Вниз бежит зеленый распадок, у
его устья - чернокорые вязы и акации.
     Поворот, еще поворот... Открываю тяжелую деревянную дверь, врываюсь в
комнату  дежурного,  он  смотрит  на  меня  круглыми  светлыми немигающими
глазами,  словно тоже хочет произнести: "Вам лучше уйти!" Нет, на этот раз
со мной готовы разговаривать. Кто они, эти двое?
     Сдержанно и сухо поведал он мне их биографии:  жизнь и того и другого
укладывалась в несколько строк. Водитель оранжевого "суперберда" - Алексей
Груздев,  инженер-механик из  Находки,  автолюбитель,  победитель конкурса
автоконструкторов,  машину собрал своими руками,  хотел,  видно, доказать,
что "суперберд" -  марка,  вполне досягаемая для умелых рук.  В  последнее
время работал в  порту по  договору.  Родился в  Костроме.  Это  все,  что
удалось установить. Абашев был не прав: машину вела не женщина, по крайней
мере, по установленным данным.
     Водитель синего "датсуна" - Дмитрий Томин, эксперт Внешторга, работал
во  Владивостоке,  неоднократно выезжал в  Японию и  на Филиппины,  машину
приобрел в Токио, в позапрошлом году был временно лишен прав за превышение
скорости, в сгоревшей машине ничего особенного обнаружено не было.
     Я  еще раз спрашиваю о  двигателе "датсуна",  прошу показать фото:  я
уверен, что "датсун" этот шел далеко за пределами возможностей машин этого
класса.  Увы, двигатель просто рассыпался, никаких заключений на этот счет
сделать нельзя. Мои догадки не для дежурного и даже не для Лени Абашева.
     Но,  правда, нагая истина все же выплывает на поверхность. Прошу фото
эксперта Томина.  Дежурный скрывается за  обитой  железом дверью,  выносит
коричневую папку. Вот оно, фото...
     На  меня пристальным,  немигающим взглядом смотрел Селфридж.  Иллюзия
была  такой сильной,  что  я  вздрогнул.  Лицо атланта на  фотографии было
совсем живым. Выпуклый лоб с продольной морщиной, тонкие губы, сложившиеся
в  легкую полуулыбку,  волевой подбородок с едва заметным шрамом...  этого
человека уже не было.  Дмитрий Томин -  его третье имя.  Или,  может быть,
четвертое,  пятое? Кто знает?.. Из-за него я приехал во Владивосток, из-за
него...
     Выхожу на улицу, иду к бухте Золотой Рог, рассеянно оглядываю корабли
у  причалов.  Бухта  входит своим синим языком в  самый центр города,  где
высится  белое  нарядное  двадцатидвухэтажное здание  и  застыли  каменные
фигуры памятника партизанам.
     Среди  вязов  приморского бульвара стоят  столбы света.  Поразительно
ясный день странен в  своей безответности.  Все еще жило в памяти:  горная
дорога с сопками по бокам,  падающие в пропасть машины,  купание в заливе,
моряк  с   искрами  в   карих  глазах,   досужие  мальчишки,   как  смутно
вспоминалось,  пытавшиеся задержать меня в воде -  не дать выплыть в залив
навстречу моторке.
     С  каждым часом тяжелее будет груз памяти.  Воспоминания,  как сказал
один писатель,  нечто столь тяжкое, страшное, что есть даже особая молитва
о  спасении от  них.  Не эту ли мысль угадали этрусские мудрецы,  послав в
утешение мне квадрат света?  И не только в утешение... Стало легче, совсем
легко.
     И  удивителен был этот сентябрьский день,  начиная с  этого часа.  На
дальних сопках за  бухтой светились окна домов;  за Тигровой сопкой солнце
висело уже низко,  но лучи его были теплыми,  красными -  они скользят над
горячей красной пустыней Гоби,  прежде чем попасть с запада на этот берег.
Спешу  по  низкому мосту  над  железнодорожным полотном к  моей  сопке  со
стеклянным дворцом гостиницы.  Поднимаюсь в  лифте на свой этаж и узнаю ту
самую женщину,  что встречала меня ночью в день моего приезда.  А я ее как
раз хотел увидеть.  Радостно киваю ей головой,  она тоже улыбается, улыбка
эта кажется знакомой...
     Прежде чем подать ключ, она говорит:
     - К вам гость... гостья. Она внизу, скоро поднимется к вам.
     И на открывшемся запястье ее, чуть ниже рукава блузки, брызнул светом
зеленый камень.


                 НАТЮРМОРТ С КАЛИНОЙ И НЕФРИТОВЫМ КУБКОМ

     Легкий стук в дверь. Прошу войти.
     Глаза  сестры кажутся темными,  глубокими,  глянец душистых волос над
высоким лбом отражает едва заметно оранжевый свет заката в окне...
     - Где ты пропадала?! - воскликнул я радостно.
     - Где ты была,  киска? - промолвила она вполголоса. - Была у королевы
английской... Что видала при дворе?.. Видала мышку на ковре.
     А за окном - ветреный таинственный закат с малиновыми облаками, серой
потемневшей травой,  ропотом деревьев под окном,  длинными,  мечущимися по
земле тенями.  Мы  сидим с  ней за  столом,  накрытым синей скатертью.  Ей
необыкновенно идет строгое выражение лица. Я говорю это вслух. Она даже не
улыбается. Снова стук в дверь. Сестра говорит:
     - Это ко мне.  Я открою дверь сама... - Она оставляет меня за столом,
подходит к двери, и ей что-то передают из рук в руки. Там мелькнул зеленый
камень и  рукав светлой блузки.  Появилась ваза  с  ягодами и  кубок.  Она
возвращается  с   этими  дарами,   но   меня   не   удивить  инопланетными
странностями. Она г