кое-то электрическое тепло, кожу мою покалывает.
     - Идите следом! - повторяет она.
     Туфли ее скрываются под водой.  Она медленно погружается,  как  будто
под  ногами  ее отлого уходит в воду береговая полоса.  Но это не так.  Мы
держимся без опоры - и постепенно опускаемся,  опускаемся...  ниже,  ниже.
Вода  плещется  у моего подбородка.  Мне не страшно.  Вода теплая,  мягкая
какая-то, она не сопротивляется движению. И одежда моя суха.
     Вот мы уже в глубине. На дне шар.
     Шар светится. Он жемчужно-бел и осязаем.
     Будто бы мы вошли через овальный люк в  этот шар и  он всплыл и понес
нас над глянцем волн так низко, что гладкое его днище касалось их гребней.
Прошла едва ли  минута.  В  течение этой минуты я  видел как бы  застывшее
море.  Шар  изнутри был  прозрачен.  Только внизу были  темные ниши и  над
головой  овальные  углубления,   откуда  шел  свежий  воздух,  и  хотелось
подставлять этому потоку лицо и  руки.  А  море вдруг снова поглотило нас.
Шар опустился на дно.
     - Выходите! - коротко скомандовала женщина.
     Я открыл овальную дверцу и вышел.  Так, как будто это был троллейбус,
а под ногами моими асфальт.  И опять я не почувствовал плотности воды: она
не сопротивлялась движению,  мы шли по морскому дну не быстро и не тихо, и
движения ее рук и ног были грациозно-непринужденны, как во время прогулки.
Наверное, для нее это и была прогулка.
     ...Я  увидел  человеческую  руку,   торчавшую  из  песка,   и  замер.
Мгновенный страх.  Полосатая  невзрачная рыбешка  метнулась в  сторону.  Я
что-то  сказал.  Она  остановилась.  Лицо  ее  было невозмутимо.  Медленно
провела она рукой над тем местом, где под серым песком погребен человек, и
я   увидел  вдруг,   что  этот  человек  бронзовый.   Серый  пласт  грунта
приподнялся, приоткрыв статую.
     - Работа  великого Фидия,  -  сказала женщина.  -  Это  к  вопросу об
античном искусстве, вас ведь оно интересует?..
     - Да. - Я понял намек. - Фидий один из строителей Парфенона.
     Едва заметный ее  жест -  и  серый грунт,  еще  оставшийся в  волосах
бронзового  мужчины,   перехваченных  лентой,  легко  поднялся,  образовал
облачко мути и осел на дно близ скульптуры.  Произошло это так,  как будто
она могла действовать на предметы,  не прикасаясь к ним.  (Наяву я вряд ли
бы поверил в подобное,  хотя мне и приходилось слышать о телекинезе,  -  я
даже видел фильм с участием симпатичной женщины,  по мысленному приказанию
которой двигались компасная стрелка, авторучка, футляр от кубинской сигары
и другие мелкие вещи.)
     Теперь мне открылось: скульптура восхитительна, ее не с чем сравнить!
Смутная догадка мелькнула у  меня,  но едва я  решился высказать ее вслух,
как женщина сказала, словно подтверждая ее:
     - Да,  это одна  из  статуй,  преподнесенных  афинянами  дельфийскому
святилищу. Всего было подарено тринадцать статуй. Если помните, в 490 году
до нашей эры была одержана  победа  над  персами  при  Марафоне.  Павсаний
пишет, что дар дельфийцам посвящен именно этому событию.
     - Где мы находимся? - спросил я. - То есть я хотел бы знать...
     - Риаче Марина, Калабрия, - ответила она.
     - А время... наше?
     - Тысяча девятьсот семьдесят второй год  новой  эры...  Вашей эры,  -
уточнила она, и я понял, чем это было вызвано, но промолчал.
     Вода была светлой,  голубоватой,  видно,  мы находились на неглубоком
месте,  рядом с берегом.  Так оно и было. Я увидел двух аквалангистов. Они
приближались...
     - Это они,  -  сказала женщина как бы  про себя,  и  бронзовая статуя
мгновенно покрылась сероватым песком,  и ничто не напоминало о ней,  кроме
руки...   Мы   отошли.   Шар   погас.   Аквалангисты  замедлили  движение,
остановились.  Их испугала,  так же как и меня,  рука бронзового человека.
Мгновение -  и они поплыли назад,  к берегу. Они работали ластами так, что
до меня доходили упругие волны...
     - Все.  Сейчас они сообщат о  находке в полицию,  по тому что приняли
статую за убитого.  А нам надо уходить.  Это была единственная возможность
показать вам творение Фидия,  понимаете?.. Полиция прибудет через час. Они
передадут  скульптуру  для  исследований.  Потом  во  Флоренции  ее  будут
реставрировать целых пять  лет,  ведь  бронза подвержена солевой коррозии.
Там же,  во Флоренции, в здании археологического музея откроется выставка.
На ней будет и вторая статуя, лежащая здесь, неподалеку. Но вы на выставку
попасть не сможете. Вот и все.
     ...Снова - шар. Полет над морем. Подводные раздолья.
     Проступили сквозь водяную толщу очертания судна. Мы приблизились. Это
был русский фрегат. Два-три шага - и мы остановились. Я едва мог различить
детали  деревянного  корпуса,   их  контуры  были  изменены,  искажены  до
неузнаваемости. Наклонив палубу, фрегат навеки остановился на морском дне.
На форштевне разрослись коричневые подводные растения (их листья и  стебли
пошевеливались  от  стремительных  движений  рыбьей  мелюзги).   Не  видно
пушечных портов.  Ракушки облепили кнехты, служившие некогда для крепления
снастей бегучего такелажа.  В  палубе зияли неровные пробоины.  Обнажились
бимсы, на которых покоился настил. Наклонная плоскость кормы, нависшая над
водой -  подзор,  -  уже не  напоминала о  великолепной резьбе по  дереву,
которой так славились корабли - ровесники фрегата.
     Спутница легко взмахнула рукой.
     Будто сказочное диво явилось мне.  Точно освободившись от колдовства,
корабль вздрогнул.  Исчезли мидии и  водоросли,  в пушечных портах засияли
начищенной медью дула,  развернулись паруса,  на  носу  поднялась Урания -
женщина под звездным венком: за спиной ее развевается плащ, тело ее как бы
летит,  оставляя рассыпающиеся по  бортам акантовые листья.  Локоны ее над
волнами словно рождают музыку,  и,  внемля этой музыке, тритон на кормовом
подзоре запрокинул голову,  чтобы  вот-вот  протрубить в  золотую раковину
начало похода.
     Рядом с  тритоном выпукло обозначились лев и  морской конь-гипокатам,
они  приподнялись,  поддерживая венок  и  скрещенные  мечи,  и  застыли  в
геральдической позе.  Между ярусами окон возникли крылатые женские фигуры,
в  простенках  между  окнами  нижнего  яруса  вспенили  воду  дельфины.  В
квадратные торцы крамбол вписались гирлянды,  а  на самом верху кормы,  на
гекаборте, застыл Нептун.
     Я несколько   раз   обошел   корабль.   Я  медлил,  не  хотел  с  ним
расставаться.
     - Пора, - сказала женщина.
     Мы подошли к жемчужному шару, нырнули в овальный люк, шар дрогнул, за
ним взвилось облачко мути.  Фрегат точно растворялся в  воде.  Но  это был
прежний корабль, каким он предстал перед нами в первое мгновение, - глыба,
заросшая морской травой.
     Она нажала матовую клавишу под рукой.  Прямо на  стекле шара я  снова
увидел корабль - сияющий убранством фрегат.
     - Копия... - попробовал догадаться я. - Объемная запись.
     - Пожалуй, можно и так назвать, - согласилась она.
     - Вы  могли бы  вызволить этот корабль из морского плена и  перенести
его к себе?.. - не очень уверенно предположил я.
     - Нет.  -  Она строго взглянула на меня. - Это все равно что отнять у
таких, как вы, сердце. Или слово.
     - И это, наверно, очень далеко... - кивнул я понимающе.
     - Очень!  -  согласилась она и вдруг спросила:  - Скоро закат, хотите
увидеть зеленый луч?
     - Да.
     Она остановила шар у самой поверхности.  Я припал к стеклу.  Сверкнул
ее зеленый гранат.  И тотчас,  словно отозвавшись, последний луч закатного
солнца прошел через  воду;  он  был  зеленоватым,  дрожащим,  волны  точно
пытались его размыть.
     - Спасибо, - поблагодарил я; она улыбнулась.
     - Я хотел спросить вас о гранате... что это?
     Она словно обдумывала, как ответить; помолчала, сказала:
     - Мой  советчик,  помощник.  Моя  память.  Память логическая.  Гранат
помнит все. Но память эмоциональную доверять ему... - она опять помолчала,
- доверять ему не надо... Правда, когда я работаю, это бывает необходимо -
всегда верить ему.
     - Вы устаете? - спросил я.
     - Бывает,  -  ответила женщина.  - Иногда устаешь и хочется забыть...
все забыть.
     У  нее  было  строгое,  грустное выражение лица,  а  простая прическа
(вовсе  не  такая,  какую  я  видел  однажды) наводила на  мысль,  что  ей
частенько приходится кому-то подражать.
     - Возможны ли контакты? - Вопрос мой был недвусмысленным.
     - Только во сне,  -  ответила она тихо и  печально улыбнулась.  -  Во
всяком случае,  мы не должны оставлять доказательств контактов.  Это может
изменить будущее.
     - Значит,  работать  нелегко...  -  подытожил  я,  невольно  вспомнив
сестру,  но стараясь не выдать себя:  ведь я,  по существу, не знал еще, с
кем мне довелось встретиться...
     Она молча кивнула.
     - И у вас бывают недоразумения...  ошибки... - Я осторожно намекал на
камеру хранения, которая путала правое и левое.
     - Да,  бывают,  - согласилась она. - И очень часто, к сожалению. Меня
уже предупредили, что нужно быть внимательнее.
     - Кто предупредил?
     - Не  знаю.  Просто сказали.  Узнать предупредившего я  могла  бы  по
зеленому гранату. Такому, как у меня. Разве что крупнее и ярче...
     - Значит, это женщина?
     - Женщина.  Только...  как это сказать... выше рангом. И гранат у нее
не простой.
     - Понимаю. Только и ваш гранат не так уж прост.
     - О нет! У меня не такой...
     - И она здесь?.. Та, другая?
     - Выходит, здесь.
     - Только для того, чтобы проверить вашу работу?
     - Да. Впрочем, я уже наделала ошибок, и предостаточно. Вы тоже будьте
готовы...  Однажды  на  рассвете  постучат в  окно.  Сначала  тихо,  потом
сильнее.  Три раза и  еще семь раз.  Вам захочется открыть окно,  но вы не
подходите  и  не  открывайте.  Знайте:  это  прилетела  металлическая муха
разрядить вашу память, освободить вас от воспоминаний. Муха будет жужжать;
звук этот почти неуловим,  но  он застигнет вас врасплох и  подчинит себе.
Подойдете к  окну -  забудется сон:  и жемчужный шар,  и старый фрегат под
парусами,  и  дельфийская скульптура.  И все остальное...  Вот вам иголка.
Воткните ее  в  оконный переплет.  Иголка эта не простая.  Муха ее боится.
Ведь тысячи прозрачнокрылых сородичей ее кончают жизнь тем,  что пополняют
собой коллекции. Это неизбежно: нет вечных двигателей, бессмертных существ
и  бесконечных историй.  Живая муха  или  электрическая -  конец один:  на
иголке в  коллекции или  в  запаснике кибернетического фонда,  где собраны
удивительнейшие экспонаты всех времен.  Защититесь иголкой -  и  она будет
служить антенной, от которой мухе не поздоровится.
     И  я  с  радостью потянулся за  иголкой,  но  она  отвела мою  руку и
сказала: "Лучше мне самой..."
     Снова полет.  Стремительный,  бесшумный,  почти невидимый со стороны.
Потом мерцание зеленого луча в глубине.
     И  я увидел подводные сады,  забытые причалы,  затонувшие каравеллы и
галеры,  покоящиеся в  подводных долинах  и  расселинах,  светящиеся глаза
обитателей придонного слоя, тени кальмаров-гигантов, скользящих в глубине.
Увидел  коралловые  рифы  в  аквамариновом пространстве вод,  полосатых  и
пятнистых пестрых рыб,  похожих на бабочек, и птиц, морских змей и скелеты
вымерших  ящеров  в  доисторических пластах.  Она  показала мне  развалины
опустившегося на дно древнеиндийского города Каверипаттинама,  откуда суда
династии Чолов отправлялись в заморские страны. Я побывал у пирсов Ольвии.
У Багамских островов,  где покоится легендарная "Пинта" - третья каравелла
экспедиции Колумба.  У  канадского острова Фанди,  где  рыбаки подвешивают
сети на берегу на высоких шестах,  как будто собираются ловить птиц. После
самого высокого в  мире  прилива -  восемнадцать метров -  можно  собирать
улов.
     ...Когда  мы  приблизились к  знакомому берегу,  я  услышал  странные
стихи.  Женский голос  звучал протяжно,  изысканно-медлительно.  Но  я  не
узнавал его.  Незнакомка исчезла из моего сна.  Казалось,  поет ветер. Или
море.

                    Пусть жабры и клыки процедят воду,
                    И пусть вернется вновь вода
                    И складки гор умножит,
                    Как морщины множит горе, -
                    Бессмертны мы. Сегодня и всегда
                    Свет глаз твоих над этим морем.


                            НЕПОТЕРЯННЫЙ ДЕНЬ

     Утро.  Неяркий свет в  окне.  Но  уже  десятый час.  Под  окном много
зелени,   и  листва  заслоняет  солнце.  Вскакиваю  с  постели,  умываюсь,
вспоминаю,  что в  десять мы должны быть с Женей в Адлере,  чтобы лететь в
Красную Поляну.  Ведь я  почти опоздал!  Скатываюсь по ступенькам.  Бегу к
стоянке автобуса,  где мы условились встретиться...  Жени нет. Ну, положим
десять минут она могла бы и подождать.  А небо!  Так ясно, что видна труба
теплохода над сферическим изгибом морской дали.
     В  кафе на центральной аллее глотаю сливки и  творог;  бреду на пляж.
Заглядываю в камеру хранения. Ее нет. Ну и сон мне приснился...
     Под  бетонным волнорезом мелкие черноморские крабы  вылезли погреться
на солнышке.  Кидаю с  досады камни в  воду,  целюсь в высоко торчащий над
водой  валун:  два  попадания  из  десяти,  результат неважный.  На  пляже
пустынно, как всегда в середине октября. Тишь. Галька красная, теплая... И
шуршит. Оборачиваюсь: Женя.
     - Здравствуй, Женя! Я тебя ждал, но не дождался.
     - Здравствуй. Ты меня не ждал.
     - Ошибаешься.  Полчаса охотился за  тобой  на  автобусной стоянке.  В
Красную Поляну мы опоздали.
     - По твоей вине.
     - Но тебя же не было в десять!
     - Была. В тот день, когда мы договорились. То есть вчера.
     - Что это значит?
     - Это  значит,  что мы  с  тобой должны были лететь туда двенадцатого
октября.
     - Женя!.. Мы же договорились: сегодня с утра...
     - Но сегодня уже тринадцатое.
     - Да? Шутить изволите?
     - Проверь,   -   пожала  она   плечами  так   непринужденно,   что  я
действительно пошел за  соседний волнорез,  где как раз оказались двое тех
самых ребят.
     Вдвоем они убедили меня, что сегодня тринадцатое октября.
     - Сдаешься? - спрашивает Женя.
     Я  молчу,  вспоминаю странный сон,  пытаюсь  найти  какое-то  подобие
объяснения. Сутки, выходит, пропали, или, быть может, это вовсе не сон? Да
нет!  Что это со  мной в  самом деле?  Легче допустить,  что я  проспал до
сегодняшнего утра,  ведь спать хотел по-настоящему...  Это  хоть похоже на
правду в отличие от варианта с путешествием в Средиземное море, Атлантику,
Индийский  океан,   на  морское  и  океанское  дно  на  жемчужном  шаре  в
сопровождении очаровательной инопланетянки.
     - Разгадка проста!  -  воскликнул я.  -  Я волновался перед полетом в
Красную Поляну,  и  мне  все это приснилось.  Во  сне я  летел с  тобой на
вертолете,  представь себе.  И мне показалось,  тоже во сне,  конечно, что
просыпаться  необязательно.  Проспать  почти  двое  суток!  Можно  ли  это
представить?
     - Трудно... - односложно ответила Женя. - Согласна дать тебе еще одну
попытку. Учитывая, что сегодня тринадцатое число.
     - О, я завтра буду ждать тебя в такси у самого дома отдыха!
     - Идет.
     ...Проснулся я рано:  кто-то тихо,  старательно,  настойчиво стучал в
мое окно.  Прислушался -  стук повторился. Я быстро встал, подошел к окну,
отдернул слепую белую занавеску,  уколов палец сломанной иголкой,  которая
торчала из  оконного переплета...  Высасывая из  пальца кровь,  я  не  без
удивления обнаружил за окном Женю. Милое лицо, сонные еще глаза, а голос -
веселый, звонкий:
     - Я думала, ты опять проспишь! Да открой окно, а то плохо слышно.
     - Я уколол палец, - сказал я громко. - Сейчас выйду.
     По  лицу Жени промелькнула летучая тень,  тревога,  почти неуловимая,
как ночная птица. Прожужжал зеленый жук и утих, ударившись о стекло.
     ...Из Красной Поляны вертолет нес Женю и меня над тенистыми ущельями,
а я увидел незнакомку из сна.  Именно увидел,  а не вспомнил.  Или,  может
быть,  представил  так  отчетливо,  что невольно прикрыл глаза и подумал о
шаре.  Показалось: вот он, протяни руку и дотронешься... Открыл глаза. Мне
и  в  самом  деле  захотелось  увидеть  его.  Наяву.  Но  я знал,  что это
невозможно.  И  тогда  появилось  оранжевое  пятно  на  стекле  вертолета.
Медленно ползло оно по стеклу.  Цвет его изменился,  и мне показалось, что
это изображение жемчужного шара незнакомки.  Так  и  есть,  очень  похоже!
Иллюзия полная...
     Я услышал:
     - Кто-то слишком много себе позволяет.  -  Это было сказано тихо,  но
внятно.
     Женя! Боже,  до чего захотелось вспылить.  Но я сдержался, задумался.
Кто слишком много позволяет себе? Ответ вовсе не очевиден. Если Женя имела
в виду женщину с зеленым гранатом,  то откуда она знала про жемчужный шар?
Если меня, то и вовсе непонятно: при чем тут пятнышко на стекле вертолета,
которое, кстати, исчезло.
     Я  внимательно изучаю Женю.  Исподволь разглядываю ее.  Кажется,  она
этого не замечает.  Несколько непринужденных слов -  и мне показалось, что
она сама готова отвлечь меня от  моих размышлений.  Но  нет!  Женя не  так
проста, как мне казалось... не так проста.
     - Что ты имела в виду, Женя?
     - Я  вспомнила,  что камера хранения работает очень плохо!  -  Ко мне
обращены ясные светлые Женины глаза,  и я мысленно каюсь, что минуту назад
допускал иное, не то, что она подразумевала.
     А  откуда-то  из  глубины моего существа всплывает мысль,  от которой
теплеют виски. "Тот день, когда было море, и старый фрегат, и песня ветра,
- если он был - непотерянный день".
     Именно  светлый  круг  на  стекле  вертолета заставил вспомнить слова
незнакомки  из  камеры  хранения  о  второй  инопланетянке с  гранатом.  О
мимолетности соприкосновения миров.


                           НЕЗНАКОМКА. Я И ЖЕНЯ

     Наступил день,  когда я рассердился  на  себя,  на  Женю,  на  камеру
хранения,   на   сатурнианцев,   которые   появляются   на  необыкновенных
летательных аппаратах,  свободно парят над Гималаями,  в  глубине  морской
передвигаются с помощью неких светящихся колес,  выныривая на поверхность,
чтобы запросто поболтать с наивными  простачками  третьей  планеты.  И  со
мной...
     ...Рано утром  я  пошел  на  базар,  купил  букет  чайных  роз,   три
килограмма  винограду,  корзинку  -  в  нее  сложил виноград,  прикрыл его
журналом,  сверху положил розы,  приладил плетеную крышку и сдал в  камеру
хранения.
     Принимала женщина. Была она в золотисто-желтом платье с белым газовым
поясом,  в дымчатых очках, на плечах ее - легкий шумящий плащ, на запястье
- браслеты,  на  смуглых  ногах  серебристые туфли  с  высокими каблуками,
расписанными золотыми волнистыми линиями.  Я застыл, как вкопанный. Передо
мной  была комната с  голубым ковром и  маленьким столиком.  На  столике -
хрустальный стакан,  в стакане - алый цветок. Куда это подевались саквояжи
и сумки?..
     Женщина стояла чуть в стороне,  и я потому и видел это пространство с
белыми и  желтыми бликами.  Но вот она сделала два-три шага,  и  комната с
голубым ковром утонула в полутьме.  Я протянул ей корзинку.  И тут заметил
транспортер,  опустил на ленту корзинку и взглянул на женщину.  Под башней
темно-золотистых локонов - неподвижное, строгое лицо.
     - Все? - спросила она.
     - Все, - ответил я, не решаясь добавить ни слова.
     Осторожней,  подумал я  невольно,  не подавай виду,  что ты ее хочешь
провести,  иначе...  Что будет,  я  не  знал,  но твердо решил подарить ей
розы...  позже.  Интуиция подсказала,  что  тайна  голубой комнаты мне  не
откроется, если я сейчас заговорю.
     Быстро промелькнула неделя.
     На  пляже,  где  не  раз поджидал я  Женю,  представилось вдруг,  что
комната с голубым ковром исчезла и женщина - тоже. Не пора ли, спрашивал я
себя...
     И  вот  новый  день:  у  крутого берега  я  ловил  знакомую минуту  -
показывалась  бесшумная  электричка,  во