снимке запечатлена каменная кладка
атлантов, так отчетливы, геометрически правильны линии на фото;
     неудачи,    постигшие   подводников,    которые    повторно    хотели
сфотографировать склон горы,  исчезновение каменной кладки,  новые неудачи
экспедиции в этом районе;
     множество  наземных  метеоритных кратеров  близ  американского города
Чарлстона,  расположенных как  бы  вокруг  некоторого центра в  океане,  в
районе  Бермудского треугольника,  и  гипотезу,  согласно которой огромный
метеорит или  астероид массой два  биллиона тонн рассыпал горячие осколки,
разделился перед падением на  две примерно равные части и  оставил двойной
след  на  дне  океана  в  виде  глубоких впадин,  которые легко  и  сейчас
обнаружить на  карте,  и  эти  именно  впадины  являются центром тяготения
осколков близ Чарлстона;
     египетские легенды  о  змее  Апопе  и  борьбе  его  с  богом  Солнца:
выплеснувшуюся вверх от удара астероида раскаленную магму, похожую в самом
деле на гигантского змея, вынырнувшего из глубин морских;
     слова скандинавской пророчицы Вельвы:  "Великанов я помню,  рожденных
до  века,  помню  девять миров и  девять корней и  древо предела,  еще  не
проросшее.  В начале времен,  когда жил Имир,  не было в мире ни песка, ни
моря, земли еще не было и небосвода, бездна зияла, трава не росла";
     шестнадцать лепестков-лучей вновь ожившего Солнца;
     девять миров,  девять корней и девять островов атлантов,  древо мира,
ясень Иггдрасиль,  по стволу которого снует резвая белка Рататоск.  А  над
ним парит священный орел,  птица мудрости,  чьи слова белка передает вниз,
дракону,  -  и  дерево мира в  "Слове о  полку Игореве",  где сизый орел и
мысль-белка,  которая по древу "растекается",  свидетельствуют о  мудрости
певца Бояна.


                                  * * *

     Но  когда-то  дерево мира  существовало.  Тогда Азорские острова были
намного выше и больше по площади. Они были центром империи атлантов. Еще и
сегодня остров Пику  возвышается на  два  с  третью километра над  уровнем
моря.  Его  главный  вулкан  достигал  раньше  отметки  пяти  с  половиной
километров. Огнедышащая гора была видна со всех сторон, с расстояний более
трехсот километров,  и  была она зеленой от  субтропической растительности
внизу и альпийских лугов вверху,  а вершина ее курилась,  и дым поднимался
чуть ли не до стратосферы. Призрачно-яркий зелено-желтый столб дыма как бы
продолжал гору,  образуя ствол  мифического дерева мира.  Три  корня этого
дерева были хорошо заметны издалека.  Это острова Пику,  Сан-Жоржи и Фаял.
Тогда не было проливов между ними,  и  горные кряжи,  выступавшие из воды,
действительно дали  повод  назвать их  корнями.  А  другой  миф  говорит о
трезубце Нептуна,  или  Посейдона.  Ибо  те  же  острова  были  похожи  на
гигантскую скалу-трезубец.
     Согласно китайской легенде полководец Кун-Кун,  проиграв сражение,  в
отчаянии бьется головой об  исполинские бамбуковые столбы,  поддерживающие
небесный свод.  Невиданная толщина  и  прочность этих  столбов ко  времени
события уже вошли в  поговорку.  Голова воина,  как и подобает,  оказалась
крепче  бамбука.  На  месте  поверженного столба  образовалось отверстие в
небосводе, из которого хлынула вода. Так начался потоп.
     ...Я листал  книгу  с  музейной  полки.  Запомнился  чукотский  миф о
Вороне,  добывающем свет.  Сначала куропатка,  или зимушка,  продалбливает
зарю.  В  образовавшееся  отверстие проникает Ворон.  Попадает он в другую
вселенную - мир кэле.  У дочери кэле Ворон выхватывает мячи,  которыми  та
играла. Расколов эти мячи клювом, птица освобождает Солнце, Луну и звезды.
     Нет,  не  всегда  светило людям  солнце!  О  том  же  говорят легенды
юкагиров,  алеутов,  коряков,  ительменов.  Но здесь,  на Дальнем Востоке,
образ  похитителя Солнца и  света иной.  Нет  и  в  помине огненного змея,
потому что не  нашлось очевидцев катастрофы.  Светящийся болид,  затмивший
светило, и многокилометровая струя магмы, поднявшаяся вверх, не были видны
отсюда.
     ...В  ярком  свете  резко проявляются контуры наскальных изображений,
перенесенные на  бумагу  рукой  современного мастера,  плохо  чувствующего
звериный стиль давно минувшего. И только для меня скользят волнующие тени,
трепещет пламя костра на ветру,  сначала едва слышно,  потом громче звучат
тамтамы, и охотник на каменной стеле напрягается - я вижу его в пластичном
рывке с  копьем в  руке...  Отсветы на  мертвом камне,  желтые и  знойные;
мерцают ожерелья и  сердоликовые бусы,  тяжелые подвески,  яшма и аметист,
алые  корнеолы и  синие  камни  бессмертия.  Пробегают тени,  я  узнаю три
древние расы  -  карликов,  великанов,  людей.  Великаны атланты утонули в
поднявшихся волнах.  Люди  остались,  чтобы  рассказать потомкам о  борьбе
богов  и  титанов.  Карлики ковали  оружие тем  и  другим.  Кто  осмелился
подняться против атлантов? Боги. Их звали, правда, этрусками.


          ______________________________________________________


                  Ч а с т ь  ч е т в е р т а я. ЗАПАДНЯ


                                  ХОСТА

     Первого октября похолодало.  Только в  Находке,  за горами,  было еще
восемнадцать градусов, там купались. Абашев сказал, что поедет в Находку.
     - Зачем? - спросил я.
     - Отдохнуть, - ответил Абашев с такой интонацией, будто он смертельно
устал. Наверное, так оно и было.
     Что ж, в этом была доля моей вины. Меня преследуют случайности. Лучше
уехать,  кто знает,  что может произойти завтра -  с ним и со мной.  Так я
оказался у  авиакассы.  Моя  командировка кончилась.  Нужно было выбирать:
лететь в  город детства,  на  север,  где  еще прохладнее,  или...  Минута
замешательства, потом твердым голосом я произнес:
     - Один билет на Сочи найдется?
     Повезло:  билет нашелся.  Я позвонил Лене, сказал, что лечу отдыхать.
Он заявил, что отвезет меня на аэродром.
     - Ни за что!  - воскликнул я. - Доберусь автобусом. Билет на экспресс
уже на руках.
     Он  все же приехал вечером.  На нем были походные брюки,  шнурованные
светлые ботинки,  краги, куртка. Выглядел он таким молодцом, что я едва не
согласился поехать с ним.  Но вовремя одумался. Я не имел права подвергать
его риску.
     Он  подвез меня к  вокзальной площади.  Мы ждали экспресс.  Но его не
было.  Пришел  обычный  рейсовый автобус.  Попрощались.  Моросил дождь,  и
сквозь слепое стекло я видел его у машины.  Он махал рукой, и движения его
были как в замедленном фильме.
     Автобус долго трясся на плохом шоссе,  неведомо как проскочил поворот
на аэродром,  я  стал волноваться:  не опоздать бы к  рейсу!  Но вот вдали
показалась синяя вывеска аэропорта,  знакомое застекленное здание,  машина
лихо подскочила к  самым дверям,  я  вышел,  обогнал попутчиков и забросил
чемодан на весы.
     За стеклом   на  дороге  в  свете  фонарей  едва  различалась  фигура
верхового,  а рядом с ним шли двое,  и один из них держал коня под  уздцы.
Как на этрусской фреске "Кампана".
     На фреске изображены древние мои знакомые.  Впереди мужчина с топором
на плече.  За ним рослая женщина со вздернутым носом ведет под уздцы коня.
Мальчик,  сидя на коне,  держится рукой за мать. Другой рукой он держит за
поводок  молодого леопарда,  сидящего за  его  спиной,  на  крупе  лошади.
Леопард доверчиво положил лапу на плечо мальчика. За лошадью бежит собака.
Мужчина на  этой фреске чем-то  похож на Леню Абашева.  Наверное,  у  него
будет такая же  дородная жена.  И  сын его будет похож на мать.  Эта мысль
позабавила меня:  не лучше ли вместо того,  чтобы вызывать из прошлого дух
неизвестного этруска, перенести туда Леню с его автомобилем?
     В  салоне был приятный полусумрак,  и я заснул под рокот всех четырех
моторов.  Полусонный,  я  выходил в Хабаровске и в Благовещенске,  затем в
Иркутске,  и  везде было холодно и  темно.  Мы летели на запад,  и утро не
могло нагнать нас.  Это была самая долгая ночь в моей жизни. Над Иркутским
аэродромом парил яркий белый огонь, похож он был на звезду, но несравненно
ярче.  Когда он вырос,  превратился в  шар и  завис над головой,  сосед по
креслу произнес, нагнувшись к моему уху:
     - Спутник, наверное.
     Я  не стал возражать.  Шар вскоре исчез,  растаял,  а  мы двинулись к
самолету.  После Челябинска самолет взял  курс на  Свердловск,  потому что
кончилось горючее.  Там шел снег. Ветер рвал полы моего плаща, а я думал о
море.  Неплохо,  что я  уже почти в Сочи.  Почему-то не верилось,  что там
тепло.  Но когда мы приземлились,  я убедился,  что субтропики не подвели:
плюс  двадцать один,  как  всегда в  октябре...  Такси -  и  новое шоссе с
эстакадой...
     Вечная  проблема:  где  остановиться?  Не  люблю  заранее бронировать
номера в гостиницах,  слать просительные телеграммы,  хлопотать.  И потому
крепко мне достается в приморских городах,  особенно в первые дни.  Как ни
отнекивался я,  но  общество  книголюбов выручило  меня  во  Владивостоке.
Теперь выручать было некому.
     Оставалось вспомнить последний день моего отъезда из Хосты в  прошлом
году.  Тогда,  после исчезновения моей знакомой из Новой Этрурии, я провел
на море три дня. В последний день я приметил гостиницу, спрятанную в роще.
     Случилось так,  что  самолет мой  не  улетел тогда в  час  дня,  рейс
отменили,   а  в  справочном  бюро  аэропорта  объяснили  любезно,  что  о
регистрации будет  объявлено через  два  часа.  Я  сдал  чемодан в  камеру
хранения и опять подошел к справочному окошку.
     - Через два часа?  -  допытывался я  на всякий случай.  -  Это начало
посадки? Или регистрации?
     - Ни то ни другое, - ответило окошко. - Через два часа объявят, когда
начнется регистрация.
     - Только объявят... - разочарованно протянул я.
     - Почему только, - возразили мне. - Объявят!
     Что  можно  сделать  за   два  часа?   Заглянуть  на  базар  рядом  с
аэровокзалом. Наведаться в магазин. Занять место в кресле, если повезет, и
просидеть в  нем эти два часа и еще столько часов потом,  сколько прикажет
погода в аэропорту назначения.
     Это не для меня.  Я вышел на площадь, сел в такси и на вопрос шофера,
куда ехать, ответил:
     - К морю. Направо, потом - к самому берегу.
     - Значит, в сторону Кудепсты, - уточнил водитель.
     Мы  неслись по  новому  шоссе,  которое напрямую связывает аэропорт с
приморским городом.  Но тогда это шоссе местами еще не было готово,  и  мы
свернули с  полотна вправо,  с  минуту  петляли среди  пыльных придорожных
кипарисов,  крохотных домиков, нашли старый мост через речку и устремились
в  объезд неготового участка шоссе.  Тут я и увидел вывеску:  "Привал".  И
буквы помельче: "Гостиница".
     - Попасть туда можно?
     - Под Новый год, наверное, можно, - ответил шофер.
     Сам по себе этот дом, утонувший в зелени, тогда не заинтересовал меня
нисколько! Вот гостиница скрылась, мы миновали поворот - две минуты, и под
колесами шуршит  галька.  Мой  замысел  прост:  шофер  ждет  в  машине,  я
раздеваюсь,  радуюсь  октябрьскому  солнцу,  плаваю,  пока  счетчик  такси
глотает минуты и выплевывает их в виде цифр на табло.
     Излишне, наверное, говорить о том, что я опоздал на самолет. Впрочем,
не из-за моей забывчивости. Отлет объявили через два часа, как мне удалось
узнать в окошке.
     - Через два  часа  даже  посадки еще  не  должно быть,  -  растерянно
возразил я. - Что же делать?
     - Не советую догонять взлетевший самолет, - ответила женщина, - лучше
подождать.
     - У  меня  ни  рубля.  Как  нарочно,  решил  покататься напоследок на
машине.
     - Придется пешком...
     Вот  почему  я  надолго  запомнил и  экскурсию к  морю,  и  такси,  и
гостиницу,  и  посадку.  Сжалившись,  пустили меня все  же  в  самолет без
доплаты.


                                  * * *

     Я снова проезжал мимо той самой гостиницы.
     - Останови! - попросил я шофера. - Я ведь дикарь, путевки у меня нет,
мама,  папа в профсоюзах не работают,  отсюда -  необходимость быть вполне
самостоятельным.
     - Понятно, - сказал шофер. - Подождать?
     - Ну да. Я мигом. - А сам в вестибюль, к администратору.
     - Нет мест, - ответила она.
     - Совсем нет?  - пророкотал рядом с окошком брюнет в темной сорочке с
белым галстуком и черным пиджаком через плечо.
     Пауза.  Молчание.  Я отхожу от окошка. Отхожу - и краем глаза успеваю
заметить,  как белый галстук этот протягивает документ. Но в ту же секунду
паспорт его  вылетает из  окошка назад.  Две красные купюры,  заложенные в
нем,  начинают порхать по  вестибюлю,  как субтропические бабочки.  Брюнет
ловит их, загривок его багровеет. А я решаю: мест действительно нет.


                        ЭТРУСКИ НА ОГНЕВОМ РУБЕЖЕ

     После красноречивой этой  сцены я  повернулся,  взял чемодан и  пошел
прочь из вестибюля.  Не успел я сделать и трех шагов по дорожке, усыпанной
мелким гравием, как меня дернули за рукав. Оглянулся - мужчина в форменной
тужурке с аккуратным пробором седых волос с заискивающей интонацией:
     - Для вас место найдется. Я побеспокоюсь...
     С  минуту  размышляю.  Он  повторяет  вполголоса,  доверительно,  что
раздобудет место  хоть  из-под  земли.  В  этой  именно  гостинице.  Готов
поддаться на его уговоры,  еще раз окидываю его взглядом.  На бледном лице
выражение угодливости.  Никак  это  не  вяжется  с  только  что  виденным.
Странные у  него глаза.  Решаю,  что  он  выпил ради субботы,  морочит мне
голову да  еще  надеется на  магарыч.  Настойчивые просьбы поверить ему не
рассеивают сомнений. Поверить ему? Ни за что!
     Упрямство -  не  лучшее из  моих  качеств.  Оно  ведет меня к  черной
"Волге".  Это не такси.  Все равно. Поднимаю руку, за стеклом - энергичный
кивок,  дверца открывается сию минуту, как будто там, в машине, ждали моей
просьбы подкинуть в Хосту.
     Взлетаем на шоссе,  с эстакады видно море, серо-зеленое, беспокойное,
но наверняка теплое.  Спрашиваю водителя о погоде. Он говорит, что в конце
сентября,  как это часто здесь бывает,  штормило, лили беспрерывные дожди,
гуляли над городом ветры.
     - Второй потоп... - вполголоса замечаю я. - Но теперь здесь хорошо...
     - Где остановиться? - Вопрос этот он мог бы и не задавать, потому что
машина уже затормозила на вокзальной площади.
     - Здесь,  -  отвечаю я.  -  Вы угадали.  - И протягиваю ему сложенную
зеленую бумажку, но он делает рукой движение, означающее, что денег с меня
не причитается.
     Что  бы  это  могло  означать?  Провожаю  машину  взглядом и  начинаю
соображать,  что  инстинктивно выбрал обычную свою исходную точку.  Отсюда
две дороги -  к вокзалу,  где загорелые домовладелицы предлагают комнаты и
койки,  и  к  знакомому месту на  горе,  куда ведут сто двадцать ступенек.
Чемодан в этом случае следует оставить в камере хранения. Как когда-то.
     Бреду  по  улице с  фруктовыми магазинчиками,  ларьками со  столовыми
винами в  разлив и на вынос,  застекленным курортторгом.  Останавливаюсь у
тира.
     Хочется расхохотаться.  Петлял я  как  заяц и,  сделав петлю времени,
снова вернулся к старым рубежам моих приключений.
     Покупаю  свинцовые  пули  для  духового  ружья.   Целюсь  в   яблочко
электронной мишени.  Рядом со мной - сетования на сбитый прицел. Ну что ж,
если в  этом тире подают ружья со сбитой мушкой,  попытаем все же счастья.
Бью в десятку двенадцать раз.  Промахов нет, в чем я лишний раз убеждаюсь,
когда  кладу  винтовку на  полку  и  ловлю  удивленный взгляд  коренастого
хозяина тира.
     - У вас есть деньги? - спрашивает крепыш ошарашенно.
     - Разумеется, - говорю я.
     - Не  попробовать ли  вам сбить вон тот самолет.  -  И  он показывает
рукой на  дюралевый аэроплан,  подвешенный на  тросе.  -  Знаете,  сегодня
только трое смогли попасть в этот моноплан, это самая трудная цель в нашем
тире.  И  не только в нашем.  Даже в Сочи стрелять неинтересно после того,
как вы собьете эту мишень...  кстати, за попадание полагается премия - еще
один выстрел.
     Все это он выговорил одним духом,  глядя мне в  глаза и  одновременно
давая  жестом понять посетителям,  что  сетования на  плохие ружья обижают
его.
     - Что ж,  -  говорю я ему.  - Риск невелик. Но ведь если я попаду, то
деньги не пропадут, и я получу право еще на один выстрел, так?
     Он растерянно мигает,  соображая,  не валяю ли я  дурака.  Что ж  тут
прикидывать,  папаша,  я  действительно валяю  дурака,  у  меня  отпускное
настроение, несмотря на мелкие неприятности.
     Мой выстрел заставляет самолет тревожно выть, он слетает по стальному
шнуру  вниз,  ударяется  о  пружину,  и  в  тот  же  момент  автоматически
включается бравурный марш. Первое попадание.
     Несколько прохожих остановились у тира, румяная от солнца блондинка в
шортах заглянула в открытую дверь,  тоже остановилась. Хозяин сам заряжает
винтовку, подает мне, утвердительно кивает. Ни звука - лицо его становится
важным.
     Самолет медленно поднимается на свою позицию. Прикладываюсь к легкому
теплому ложу,  нажимаю на спуск.  Все повторяется.  Самолет гудит,  гремит
музыка в мою честь, на этот раз - первый Бранденбургский концерт Баха. Это
подкупает.  За  спиной  собирается народ,  публика.  Морской воздух всегда
действует на меня так,  что я не узнаю себя  подчас.  Еще  выстрел.  Снова
попадание.
     Откладываю ружье с гримасой:  неинтересно.  Но кто-то за моей  спиной
требует продолжения:
     - Браво! Еще разок, пожалуйста!
     Ну что ж,  нужно продолжить. Времени у меня хоть отбавляй. И проблема
вполне конкретная, имеет только одно решение. Спорт.
     Четыре попадания подряд. Блондинка зовет свою подругу:
     - Ты посмотри, Таня, как он стреляет! Ни одного промаха!
     Еще пять попаданий. Нужно бы кончить забаву, как-никак она привлекает
к моей персоне внимание.  Но не могу.  Не могу -  и  все  тут!  Снова  вой
сбитого  самолета  и  музыка,  восхищенные  возгласы,  хмыканье  одного из
оппонентов,  впрочем,  вполне понятное:  он  не  попадает  даже  в  тройку
электронной мишени.
     Хозяин тира с  изумленно-растерянным лицом,  чисто выбритым,  потным,
загорелым,  заряжает ружье и подает его мне так, как будто это музыкальный
инструмент,  флейта,  например.  Еще несколько выстрелов,  после которых я
решаю: пора промазать хоть один раз, чтобы уважаемый публикум меня наконец
отпустил. И в этот момент я слышу возглас:
     - Ого! Этруски на огневом рубеже!
     Делаю вид,  что прицеливаюсь,  а  сам ищу зеркало.  Вот оно,  немного
влево; и я вижу отражение в нем двух старых знакомых. За ними - третий. На
них сиренево-лиловые рубашки и  джинсы,  на  том,  что дальше от  меня,  -
светлая шляпа.  Лицо его в тени,  но узнать нетрудно.  Кажется,  поняли...
поворачиваются,   отходят.  Откладываю  ружье,  протискиваюсь  за  троицей
следом, но меня кто-то хватает за рукав, кто-то упрашивает повторить, мимо
проплывают васильки женских глаз,  темные очки следят за мной, но я уже за
дверью.  Троица поспешает по тротуару в сторону кинотеатра "Луч".  Значит,
мы скоро будем на вокзальной площади, с той стороны, где в зелени упрятано
детское кафе "Веселые картинки".
     Они  переходят улицу  у  самого кафе,  бегут к  автобусной остановке.
Автобуса нет.  Можно  не  спешить.  Рядом шуршат шины.  Та  самая "Волга",
которая  подбросила меня  сюда.  Шофер  открывает  дверцу,  почти  кричит,
настойчиво, тревожно:
     - Садитесь. Да садитесь же!
     Ну  нет;  на  площади показался автобус,  подошел к  остановке,  трое
нырнули в  его  салон.  Я  в  три  прыжка  пересекаю улицу,  направляюсь к
остановке.  Однако  автобус отошел,  не  дождавшись других  пассажиров.  И
тогда,  точно по мановению волшебной палочки,  делает широкий разворот еще
один автобус, я прыгаю на подножку, успев убедиться в том, что маршрут его
тот же. Кроме меня, в салоне десяток пассажиров. Точно два корабля, плывут
оба  автобуса по  сиреневой ленте  шоссе  сквозь море  платанов,  яс