ал: тебя никогда не интересовали такие приземленные пустяки.
     - Ваше Величество, нужен один корабль с командой из шести человек. Только и всего.
     - Толлер, мне все равно, сколько народу ты наберешь в команду, и тебе это известно. Я говорю о постройке и содержании действующих станций в зоне невесомости. Это же целое состояние!
     - Но это открывает дорогу к новому миру...
     - Вот заладил! - перебил Чаккел. - Ладно, будь по-твоему. Дикая затея, но раз уж так приспичило... Вообще-то ты заслужил поблажку, геройствуя на войне... Но с условием: Завотл не полетит. Остаться без его мозгов - для меня непозволительная роскошь.
     Завотл опередил Толлера.
     - Ваше Величество, - произнес он, - с досадой вынужден предупредить вас, что вы так и так скоро останетесь без моих мозгов.
     Чаккел сощурил глаза и воззрился на него с таким видом, будто заподозрил подвох.
     - Завотл, - вымолвил он наконец, - ты никак помирать собрался?
     - Да, Ваше Величество.
     Казалось, ответ не столько опечалил Чаккела, сколько сбил с толку.
     - Н-да... н-да... не нравится мне это...
     - Благодарю, Ваше Величество.
     - Ладно, меня ждут государственные дела, - отрывисто бросил король и направился к выходу. - Учитывая все обстоятельства, не вижу смысла запрещать тебе путешествие на Дальний Мир.
     - Ваше Величество, я перед вами в огромном долгу.
     В дверях Чаккел задержался и бросил на Толлера последний, особенно пристальный взгляд.
     - Похоже, игра близится к концу? А, Маракайн?
     Не дожидаясь ответа, он скрылся в коридоре, и в кабинете наступила тишина.
     - Илвен, хочу тебе кое-что сказать, - тихо проговорил Толлер. - Мы напугали короля. Ты заметил, он постоянно внушал, что оказывает нам услугу? А на самом деле все обстоит иначе: ему страсть как хочется, чтобы над Дальним Миром развевался его штандарт. Гарантированное местечко в истории - не бог весть какая замена бессмертию, но ни один монарх, похоже, не в силах противиться такому искушению. А мы все время напоминаем Чаккелу, сколь суетны подобные мечты.
     - Странные речи, Толлер. - Взгляд Завотла бродил по лицу друга. - Я останусь на Дальнем Мире, но ты обязан вернуться.
     - Старина, не волнуйся ни о чем. Я вернусь любой ценой. Даже ценой собственной жизни, если понадобится.

***

     Толлер не был уверен, что сын пожелает встретиться с ним, а потому невыразимо обрадовался, увидев на южном большаке одинокого наездника. Место встречи было выбрано не случайно; во-первых, там был пруд, а над ним высился приметный остроконечный утес в золотых прожилках, во-вторых, оно находилось на северном склоне последней гряды холмов перед бывшим имением Толлера. Если бы он проехал еще милю до гребня, то увидел бы до боли знакомую картину; и мысль о том, что в этом доме живет Джесалла, разбередила бы его рану. Но не по этой причине он держался в стороне от усадьбы. Просто в душе Толлер дал себе и жене слово, что их пути разошлись навсегда. А значит, оказаться в пределах видимости из дома нельзя, иначе клятва будет нарушена. Толлер не взялся бы искать в этом логику - он поступал, как ему подсказывала совесть.
     Он спешился и отпустил синерога щипать траву, а сам остался на дороге - ждать сына. Как и в прошлый раз, он узнал Кассилла по ярко-кремовым передним ногам его скакуна. Кассилл подъехал неспешно, но и не слишком медленно, и остановил синерога шагах в десяти от отца. Не покидая седла, он устремил на Толлера задумчивый взгляд серых глаз.
     - Сынок, ты бы лучше спешился, - ласково предложил Толлер. - Проще будет разговаривать.
     - А нам есть о чем говорить?
     - А иначе зачем бы ты сюда ехал? - Толлер криво улыбнулся. - Давай слезай. Ничего с твоими принципами и честью не случится, если мы потолкуем лицом к лицу.
     Кассилл пожал плечами и с атлетической грацией соскочил на землю. Овалом лица и пышной копной глянцевитых черных волос он напоминал мать, но в жилистой фигуре угадывалась отцовская сила.
     - Ты хорошо выглядишь, - сказал Толлер.
     Кассилл опустил голову и окинул взглядом свой наряд - дерюжную рубаху и штаны, в которых его можно было принять за простого крестьянина.
     - Я работаю в литейном и кузнях, иногда приходится тяжести таскать.
     - Знаю.
     Вежливый ответ Кассилла согрел отцовское сердце, и Толлер решил, что пора перейти к разговору, ради которого он приехал.
     - Кассилл, через несколько дней отправляется дальнемирская экспедиция. Я не сомневаюсь в надежности расчетов и чертежей Завотла, но все-таки нас ждет уйма неведомых опасностей. И если нам не суждено вернуться, то мне будет легче умирать, зная, что мы с тобой уладили кое-какие вопросы, касающиеся вашего с матерью будущего.
     Кассилл не выказал никаких чувств.
     - Ты вернешься. Ты всегда возвращаешься.
     - Я тоже так думаю, но все-таки предпочитаю услышать от тебя твердые обещания... Во-первых, насчет титула. Король его сделал наследственным, и я хочу, чтобы ты принял его, если узнаешь о моей смерти.
     - Зачем мне титул? - спросил Кассилл. - Я не интересуюсь такой чепухой.
     Толлер кивнул.
     - Знаю, сынок, и уважаю тебя за это. Но ведь титул - не просто дворянская привилегия, это еще и власть. Власть, которая обеспечит вам с матерью надежное положение в обществе, власть, которую ты сможешь употребить во благо. Не вижу необходимости напоминать тебе, как важно, чтобы в нашей стране на смену древесине бракки пришли металлы. Поэтому дай мне слово, что не откажешься от титула.
     Кассилл раздраженно поморщился.
     - К чему забегать вперед? Ты до ста проживешь, а то и дольше.
     - Кассилл, дай слово.
     - Хорошо. Клянусь, что приму титул в тот день, когда он перейдет ко мне.
     - Спасибо, - с искренним облегчением произнес Толлер. - А теперь поговорим об управлении поместьем. Мне бы очень хотелось, чтобы ты и дальше брал с арендаторов плату перечной кукурузой. Насколько я могу судить, доходы от копей, литейных цехов и кузниц все растут, и на нужды семьи их вполне хватает.
     - На нужды семьи? - Кривой ухмылкой Кассилл дал понять, что находит последнее слово неуместным. - Мы с матерью не нуждаемся в средствах.
     Толлер сделал вид, будто не заметил в тоне Кассилла вызова, и поспешил заговорить о промышленности. При этом он все время сознавал, что от главной цели этой встречи ему не уйти.
     Когда очередная напряженная пауза затянулась, как ему показалось, до бесконечности, Толлер понял, что оборвать ее придется ему.
     - Кассилл, - сказал он, - своего отца я встретил лишь за несколько минут до того, как он наложил на себя руки. В наших судьбах было столько... нелепого, но в конце концов мы соединились. Я... не хочу, чтобы мы с тобой расстались, не разобравшись... Скажи, ты можешь простить все беды, которые я принес вам с матерью?
     - Беды? - с деланным недоумением переспросил Кассилл. Он нагнулся, поднял гальку с толстым золотым пояском, повертел перед глазами и бросил в пруд. Зеркальная гладь пошла морщинами, отраженный в ней лик Мира разлетелся вдребезги.
     - О каких бедах ты говоришь, отец?
     Но Толлер, полный решимости все расставить по своим местам, не поддался на его тон.
     - Я не заботился о вас, потому что никогда не довольствовался тем, что имел. Вот так. В моем обвинительном акте всего несколько слов, но в них нет вымысла или лицемерия.
     - Мне никогда не казалось, что обо мне мало заботятся, - медленно проговорил Кассилл. - Я ведь чувствовал, что ты нас любишь, и думал, будешь любить всегда. А теперь мать осталась одна.
     - У нее есть ты.
     - Она одинока.
     - Я тоже одинок, - сказал Толлер, - но тут уже ничего не попишешь. И твоя мать лучше меня это понимает. Если и ты научишься понимать такие вещи, то научишься и прощать.
     Ему вдруг показалось, что Кассилл выглядит моложе двадцати двух лет.
     - Советуешь понять, что любовь не бессмертна?
     - Она способна умереть, но способна и не поддаваться смерти. Иные люди с годами меняются, иные остаются прежними. Когда один из супругов, мужчина или женщина, меняется, ему, или ей, кажется, что другой супруг, женщина или мужчина, как раз и подвергается сильнейшей перемене... - Толлер умолк и беспомощно посмотрел на сына. - Что я могу советовать, если сам ничего в этом не смыслю?
     - Отец... - Кассилл шагнул к Толлеру. - Я вижу, тебе очень больно. Я даже вообразить не мог, как ты мучаешься.
     Напрасно Толлер пытался сдержать слезы, затуманившие его взгляд.
     - Я рад боли. Как раз ее-то мне и недоставало.
     - Отец, не надо...
     Толлер протянул руки к сыну, они обнялись, и на краткий миг объятий он вспомнил, каково это - быть счастливым человеком.

***

     - Клади на борт, - приказал Толлер, выпуская изо рта струйки белого пара.
     Сидевший за рычагами управления Бартан Драмме (он ни разу не упустил случая попрактиковаться в вождении корабля) кивнул и стал выбрасывать из горизонтальной дюзы кратковременные струи пламени. Судить о том, как их отдача превозмогает инерцию гондолы, позволяло скольжение Верхнего Мира по небу; вскоре из-за коричневого горба оболочки появился огромный блин Мира. Врубив противоположную дюзу, Бартан прекратил разворот; за каждым бортом застывшего в пустоте корабля теперь целиком виднелась планета. Впритык к восточному краю Мира пылало солнце, высвечивая лишь тонкий серп земной тверди. Все прочее тонуло в полумраке.
     До ожидающего старта космолета оставалось меньше мили, на тусклом фоне Мира он казался ленточкой света. Рядом висело несколько крапинок поменьше - немногочисленные казармы и склады, которые Чаккел позволил оставить в зоне невесомости для обслуживания недавно построенного корабля. В разрисованных небесах не так-то просто было найти это рукотворное созвездие, но всякий раз, когда оно попадалось Толлеру на глаза, у него учащалось биение сердца.
     Истекли шестидесятые сутки с того дня, когда монарх разрешил снарядить экспедицию, и теперь Толлеру не верилось, что час расставания с родными планетами уже близок. Отгоняя смутное чувство нереальности происходящего, он навел подзорную трубу на космолет.
     Его конструкция, начерченная Завотлом в гостинице "Синяя Птица", с тех пор претерпела одно существенное изменение. Сначала передняя из пяти секций задумывалась как отделяемый модуль, но по зрелом размышлении эта идея была отвергнута - недопустимо, чтобы на корабле был целиком закрыт передний обзор. После ряда неудачных экспериментов с зеркалами решено было перенести посадочный модуль в корму - его двигатель будет толкать космолет к Дальнему Миру, а там, после отделения секции, у корабля-матки обнажится собственный двигатель - для обратного путешествия.
     Толлер опустил подзорную трубу и обвел взглядом других членов экипажа. Все они казались непомерно толстыми в костюмах на ватной подбивке, все были погружены в раздумья. Кроме Бартана, здесь находились Бериза Нэрриндер, Типп Готлон и еще один бывший истребитель, добродушный паренек по имени Дакан Врэйкер. К удивлению Толлера, от добровольцев не было отбою, но он выбрал Врэйкера за невозмутимый нрав и многочисленные технические навыки.
     Оживленные голоса, не умолкавшие последний час, стихли, как будто люди вдруг осознали величие предстоящего.
     - Только не надо мрачных физиономий, - с деланным весельем попросил Толлер. - Может, на Дальнем Мире нам так понравится, что и возвращаться не захочется.

Глава 14

     Приближался день старта. Толлер с нетерпением ждал, когда космолет обернется огненной стрелой и вырвется из хватки родной планеты. Как командир корабля, он бы предпочел в этот день сидеть за рычагами управления, но в период подготовки, когда дело дошло до освоения нового стиля полета, выяснилось, что остальные члены экспедиции в таком "спорте" куда одареннее своего начальника. Длина корабля впятеро превышала диаметр, и было нелегко сохранять его положение в пространстве - это требовало весьма деликатного обращения с горизонтальными дюзами, умения обнаруживать и исправлять отклонения от курса чуть ли не в момент их возникновения. Казалось, Готлон, Врэйкер и Бериза приобрели этот навык безо всяких усилий; нечастыми и кратчайшими - в долю секунды - вспышками они удерживали перекрестье рисок рулевого телескопа на центре планетного диска. Завотл и Бартан тоже неплохо овладели управлением, хоть и уступали в сноровке товарищам; Толлер же, к великой его досаде, в коррекции курса то и дело давал лишку, что вынуждало его терять время на исправление ошибок и вызывало ухмылки остальных воздухоплавателей.
     В конце концов он сдался и уступил ответственность за вывод космолета из атмосферы планет-близнецов Готлону, самому молодому члену экипажа.
     Пристегнутый к сиденью возле центра верхней палубы, Готлон не отрывался от призматического окуляра слабого телескопа, направленного вертикально на иллюминатор в носу корабля. Его ладони лежали на рычагах управления, от которых вниз, через несколько палуб, к главному двигателю и горизонтальным дюзам шли стержни. Свирепая щербатая улыбка показывала, что Готлон охвачен возбуждением и ждет не дождется приказа стартовать.
     Толлер обвел взглядом носовую секцию, служившую не только рубкой управления, но и кубриком, и кают-компанией. В разных местах у борта, держась за скобы, покачивались в воздухе Завотл, Бериза и Бартан. В секции не горела ни одна лампа, свет проникал только через иллюминатор с солнечной стороны, но Толлер довольно ясно различал лица спутников и видел, что экипаж разделяет его чувства.
     Полет мог продлиться все двести дней - чудовищно долгий срок для человеческого существа, обреченного на бездеятельность и аскетизм. Как бы ни были тренированы воздухоплаватели, в такой серьезный момент любой способен поддаться малодушию, и это будет вполне естественно. Возможно, когда наконец заработает главный двигатель и понесет их навстречу приключениям, станет легче, но до этого момента - до психологического перелома - Толлеру и его людям оставалось лишь терзаться сомнениями и дурными предчувствиями.
     Все сильнее волнуясь, Толлер добрался до винтового трапа и глянул вниз. Ограниченное громадным цилиндром пространство было прострелено узкими лучами солнца, бьющими из иллюминаторов; светотени рисовали причудливейшие узоры на бортах, внутренней оснастке и баках с запасами пищи, воды, огненной соли и кристаллического топлива. В этом дивном замкнутом мирке кто-то шевелился, и Толлер не без труда различил под трапом Врэйкера, проверяющего топливные бункеры и систему пневматической подачи кристаллов. Громоздкий костюм не помешал ему быстро подняться на главную палубу; заметив командира, он кивнул и тихо доложил:
     - Двигательный узел в полной готовности.
     - Мы тоже. - Толлер повернулся и встретил нетерпеливый взгляд Готлона. - Давай увози нас отсюда.
     Не медля ни секунды, Готлон потянулся к рычагу дросселя. В глубине корабля зашумел двигатель, расстояние и палубы приглушали его рев. Членов экипажа плавно потянуло вниз, и через несколько мгновений все, кроме Готлона, встали на ноги. Висящие за иллюминаторами техники в толстенных небесных костюмах энергично махали руками.
     - Как это трогательно, - произнес Толлер. - Нас провожают на подвиг.
     Завотл скептически хмыкнул.
     - Просто они рады до смерти, что мы наконец улетаем. Небеса у них уже в печенках сидят, они ждут не дождутся, когда им позволят вернуться к семьям. Чем бы и мы занимались, будь у нас все в порядке с мозгами.
     - Ты кое о чем забываешь, - ухмыльнулся Бартан Драмме.
     - О чем?
     - Я возвращаюсь к семье. - Ребячливая улыбка расползлась от уха до уха. - Я, так сказать, баловень двух миров, потому что на Дальнем Мире меня ждет жена.
     - Сынок, я абсолютно убежден, что капитаном этого корабля следовало назначить тебя, - хмуро произнес Завотл. - Надо быть безумцем, чтобы отправиться в такой полет, а ты - самый безумный среди нас.

***

     Когда с момента старта "Колкоррона" минуло чуть больше часа, Толлером овладело непонятное беспокойство. Он посетил каждый закуток корабля, убедился, что все в полном порядке, и все-таки тягостное чувство не проходило. Не видя конкретных причин поднимать тревогу, Толлер решил ничего не говорить Завотлу и остальным: капитан должен служить образцом решительности, а не подрывать моральное состояние команды смутными предчувствиями. Тем более что никто их не разделял, все держались спокойно и бодро, о чем свидетельствовала оживленная беседа на верхней палубе.
     Толлера не тянуло принять в ней участие, напротив, хотелось уединиться. Он нашел укромное местечко в средней секции, узкую щель между шкафами со снаряжением - в точности так он поступал в детстве, когда желал отгородиться от всего мира и в иллюзорном одиночестве найти источник дурных предчувствий.
     Может быть, все дело в том, что за иллюминатором - непривычно черное небо? Или в глубоко засевшем сомнении, в инстинктивном бунте чувств? Виданное ли дело - развить скорость несколько тысяч миль в час? Все это время главный двигатель почти не утихал, и если верить Завотлу, скорость корабля давно побила все рекорды. Поначалу слышался шорох воздуха о корпус, но по мере того, как меркли небеса, этот звук исчезал. Проникая в иллюминатор, солнечный свет мешал Толлеру видеть окружающую вселенную, но в ней, должно быть, царил извечный покой. Не зная, что корабль несется в пустоте, ежечасно преодолевая многие тысячи миль, сам ни за что не догадаешься. Не этим ли объясняется тяжесть на сердце? Быть может, некая часть разума встревожена несовпадением видимого глазу и происходящего в действительности?
     Толлер сразу отверг эту мысль - он не страдал излишней чувствительностью, и едва ли путешествие в космосе могло переменить его натуру. Уж если нервничать, то по вполне осознанной причине, такой, например, как непосредственная близость иллюминатора. Корпус "Колкоррона" снаружи дополняли стальные обручи, а внутри - слои дегтя и парусины, придавая конструкции изумительную прочность. Но были и слабые места - вокруг иллюминаторов и люков. В одном из пробных полетов вырвало иллюминатор, и у механика лопнули барабанные перепонки, а ведь корабль даже не вышел в вакуум.
     С главной палубы донеслось короткое шипение - кто-то смешивал порции огненной соли и воды, восполняя необходимое для жизни содержание воздуха. Минутой позже возник довольно резкий аромат, напоминающий запах морских водорослей, и смешался с запахом дегтя, тоже ощутимо окрепшим...
     Толлер принюхался - дегтем и правда пахло сильно. Беспокойство мигом возросло. Он торопливо стащил с руки перчатку и коснулся черной поверхности борта. Теплая! Не настолько теплая, чтобы размяк деготь, холоднее тела, но ведь Толлер ожидал совсем не такого холода! Словно пелена упала - в один миг он понял, откуда взялись странные опасения...
     Он всей кожей ощущал неуютное тепло!
     Подбитый ватой небесный костюм для того и предназначался, чтобы не пропускать лютый холод зоны невесомости, и худо-бедно справлялся с этой задачей. Но теперь он взялся за дело всерьез, едва не покрыв хозяина испариной.
     "Этого не должно быть! Мы падаем на солнце!"
     Пока Толлер соображал, в чем дело, двигатель умолк, и Завотл с главной палубы позвал его по имени. Заметив, что он опять напрочь утратил вес, Толлер нырнул головой вперед к лестнице, на руках поднялся по перилам к главной палубе и предстал перед недоумевающим экипажем.
     - Странное дело, - сказал Завотл. - Корабль нагревается.
     - Я уже заметил. - Толлер повернулся к Готлону, который взирал на него с пилотского сиденья. - Мы что, с курса сбились?
     Готлон энергично помотал головой.
     - Сэр, мы с самого начала идем нормально. Клянусь, Гола ни разу не выходила из креста больше, чем на секунду.
     Гола была персонажем колкорронской мифологии - она являлась заплутавшим морякам и вела их в тихие гавани. Ее имя дали путеводной звезде, которую выбрали для первого этапа путешествия на Дальний Мир.
     - А все-таки, - обратился Толлер к Завотлу, - не уходим ли мы в сторону? Ведь можно держать Голу по носу