дь другой? Должно быть, не поверил. Как бы то ни было, его гибель - на совести Толлера.
     - Все равно он был тупоголовым скотом, - рассудительно произнес Юмол. - Сам виноват, что загнулся. Уж лучше он, чем кто-нибудь из нас. Хоть чему-то полезному научил.
     - Чему?
     - Что здесь можно точно так же раздавить человека, как и на земле. Стало быть, если вещь не имеет веса, это еще ни о чем не говорит. Как ты это объяснишь, а, Толлер?
     Усилием воли Толлер вернулся из области этики в область физики.
     - Может быть, полная невесомость как-то повлияла на наши тела. В любом случае впредь надо быть осторожнее.
     - Да, а пока у нас - труп, и надо от него избавиться. Надеюсь, мы его просто бросим.
     - Нет. - Толлер не раздумывал ни секунды. - Заберем с собой на Верхний Мир.

***

     Всю ночь шесть кораблей летели вниз на реактивной тяге, и с каждым часом Верхний Мир все сильнее тянул их к себе за гравитационные паутинки. Но все-таки это было только начало спуска; едва возвратился свет дня и Верхний Мир, участвуя в парном танце, целиком спрятался в тени, двигатели умолкли, и сопротивление воздуха остановило корабли. Требовалось их развернуть, и тут на помощь воздухоплавателям пришли крошечные горизонтальные сопла. Все происходило с величавой неторопливостью; по воле шести обыкновенных людей вселенная со всеми своими звездами совершила сальто-мортале, и солнце послушно утонуло под ногами. Маневр был выполнен безукоризненно, и наступило время для того, что никогда прежде не делалось.
     Толлер сидел в пилотском кресле, затянутый в ремни безопасности. Рядом, по ту сторону двигательного узла, находился Типп Готлон. Ложная палуба, служившая им опорой, представляла собой круглую деревянную платформу - всего четыре шага в диаметре, - и за ее неогражденной кромкой владычествовала пустота. Оступишься - и будешь падать две с лишним тысячи миль, пока не превратишься в мокрое пятнышко на поверхности планеты.
     Остальные пять кораблей висели в воздухе на фоне сложного голубовато-серебристого узора небес. На каждом летели по два человека; они скрывались в цилиндрических тенях палуб, и только сияющие спирали туманностей и брызги метеоритов высвечивали их силуэты. Огромные шары под ними, залитые солнечным светом, казались твердыми, как планеты; формой они походили на жемчужины, а канаты и швы на них напоминали меридианы и параллели.
     Но Толлера меньше волновали поразительные картины окружающего мира, чем требования его личного микрокосма. Всю палубу загромождали припасы и оборудование - от трубопроводов горизонтальных дюз до сундуков с энергокристаллами, контейнеров с пищей и водой и мешков для падения. Камышовые перегородки высотой по пояс отделяли примитивный гальюн и тесный камбуз, откуда торчали ноги Гнэпперла, привязанного к палубе, чтобы не пугал остальных стремлением взмыть и повитать в невесомости.
     - Ну что ж, юный Готлон, пора расставаться, - сказал Толлер. - Как ты себя чувствуешь?
     - Как вы, сэр, так и я. - Готлон блеснул щербатым оскалом. - Сэр, вы ведь знаете: я мечтаю стать пилотом и почту за великую честь, если вы разрешите дернуть за вытяжной трос.
     - Честь? Скажи-ка, Готлон, для тебя это все - развлечение?
     - Еще бы, сэр. - Готлон умолк - над кораблем промчался необычайно большой метеорит, и его преследовали громовые раскаты. - Хотя слово "развлечение" тут, пожалуй, не годится. Просто у меня душа ни к чему другому не лежит.
     "Прекрасный ответ", - подумал Толлер, давая себе слово позаботиться о карьере юноши.
     - Хорошо, как будешь готов, дергай.
     Ни секунды не медля, Готлон наклонился, стиснул красный трос, что тянулся изнутри шара к палубе, и рванул на себя. Трос обвис в его руке. С устойчивостью и движением корабля не произошло заметных изменений, но высоко над головой, в зыбком колоколе, случилось необратимое. Из макушки шара вырвался большой лоскут ткани, и в тот же миг корабль оказался во власти тяготения Верхнего Мира. Теперь кораблю и его экипажу оставалось только падать - больше от них не зависело ничего. И все же Толлер испытывал непонятный страх перед следующим - неизбежным - шагом.
     - Не вижу смысла тут куковать. - Толлер оставил попытки уследить за своими чувствами. Он уже засунул ноги в мешок для падения - подбитый шерстью и достаточно просторный, чтобы можно было забраться в него с головой, - расстегнул страховочные ремни, поднялся с кресла и лишь сейчас заметил свой меч, пристегнутый к ближайшей стойке. У него мелькнула мысль оставить тут эту неуместную и даже нелепую вещь - не брать же ее с собой в тесноту мешка, - но он сразу же передумал. Оставлять меч на палубе безлюдного корабля - все равно что бросать на произвол судьбы старого друга. Он прицепил оружие к поясу и поднял глаза в тот самый момент, когда Готлон - по-прежнему улыбающийся! - спиной вперед упал с края палубы и, оттолкнувшись ногами, уплыл в стерильную синь; лучи солнца неровно высветили снизу его коконоподобный силуэт. Ярдов тридцать он пролетел, не стараясь изменить свое положение в пространстве, и казался бы неживым, если бы не частые струйки пара от его дыхания.
     Толлер посмотрел на остальные корабли. Другие воздухоплаватели по примеру Готлона ныряли в разреженный воздух. Они договорились заранее: одновременно прыгать ни к чему, каждый покинет палубу, когда решит, что готов. Внезапно Толлер испугался, что будет последним, и это не пройдет незамеченным. Вот тут-то он и решился на совершенно неестественный для человека поступок. Он натянул до груди мешок для падения, лягнул обеими ногами палубу и ринулся вниз лицом.
     В поле зрения скользнул Верхний Мир, и они с Толлером оказались лицом к лицу, как влюбленные. Планета звала его из тысячемильной дали. На горбе, который еще оставался во власти ночи, не было видно почти ничего, но полумесяц экваториального континента плескался в солнечных лучах, позволяя разглядеть, как вращается бледно-зеленый и охряный мир под слоем белой пудры, а поверхность великих океанов изгибается к таинственным водяным полюсам.
     Несколько минут Толлер с замиранием сердца глядел на обращенное к нему полушарие, а затем, слегка подавленный этим зрелищем, свернулся калачиком и запахнул мешок над головой.

     "Надо же, я уснул!
     Кто бы мог подумать, что человек способен спать во время головокружительного падения из срединной синевы на планету? Но тут темно и тепло, и время движется медленно. Скорость постепенно увеличивается, воздух густеет, и меня все ощутимее вращает и покачивает. И еще нагоняет дремоту шелест воздуха, рассекаемого мешком. Уснуть легко. Пожалуй, даже слишком легко. В голову закрадывается мысль, что кое-кто может вообще не проснуться. Не успеет выбраться из мешка и раскрыть парашют. Но это, конечно, глупо. Только человек с душой отъявленного самоубийцы способен пропустить такой момент.
     Время от времени я высовывался из мешка, чтобы посмотреть, как дела у моих спутников. Но обнаружить их было уже невозможно. Они либо летели выше, либо - ниже. Прыгали мы не одновременно и за прошедшие часы растянулись в длинную вертикальную цепь. Следует обратить внимание, что все мы падаем быстрее, чем корабли, - а ведь никто этого не предугадал. Ложные палубы, через которые проходили оси симметрии кораблей, стремились удержать горизонтальное положение, а спущенные шары образовали подобие хвостов; таким образом, корабли встречали немалое сопротивление воздуха.
     Когда они остались позади, я заметил, что палубы покачиваются в воздушных потоках. В последний раз, когда я сумел их разглядеть, они напоминали редко мигающие звезды. Надо рассказать об этом Завотлу - может, он решит переделать оснастку, чтобы палубы летели ребром вниз. Конечно, удар о землю будет сильнее, но двигательные узлы сверхпрочны.
     Иногда я вспоминал людей, которых мы оставили в зоне невесомости, и чувствовал легкую зависть. Ведь им в отличие от меня есть чем заняться. На них лежит бремя первоочередных задач. Необходимо загерметизировать крепости. Необходимо ежечасно сжигать дымовую шашку - отмечать дрейф. Необходимо устанавливать мехи для повышения воздушного давления на борту... готовить первый завтрак... проверять двигатели и вооружение... продумывать вахтенное расписание...
     Меня покачивает, и воздушные струи настойчиво шепчут о чем-то.
     Уснуть? Что может быть проще?.."

Глава 7

     - Золото?! У тебя хватает наглости золото мне предлагать?! - Возмущенный до глубины души, Рэгг Артунл мозолистой ладонью смахнул на землю кожаный кошелек. От удара он приоткрылся, и несколько штампованных квадратиков желтого металла высыпались на сырую траву.
     - Правду говорят: совсем ты свихнулся. - Лю Кло упал на колени и бережно собрал монеты. - Хочешь ты продать участок или нет, а?
     - Да! Хочу! Но - за настоящие деньги. За старые добрые стекляшки. Вот чего я хочу. - Артунл потер большим пальцем левой руки правую ладонь; старинный этот жест в Колкорроне означал плату общепринятой валютой - витым стеклом. - Усек? Стекляшки гони!
     - Но тут же на всех - королевский лик! - запротестовал Кло.
     - Я желаю башли тратить, а не стенку ими украшать! - Артунл обвел колючим взглядом фермеров. - У кого настоящие деньги?
     - У меня. - Вперед бочком вышел Нарбэйн Эллдер и порылся в кармане. - У меня при себе две тысячи роялов.
     - Давай их сюда! Участок - твой! Может, тебе больше повезет, чем мне. - Артунл протянул руку за деньгами, и тут между ними вклинился Бартан Драмме. Он легко раздвинул их, чего не сумел бы сделать в первые дни своей крестьянской жизни.
     - Да что с тобой, Рэгг? - спросил он. - Нельзя же отдавать землю за бесценок?
     - Пускай делает, как ему нравится, - буркнул Эллдер, помахивая кошельком с разноцветными квадратиками.
     - Удивляешь ты меня. - Бартан ткнул его указательным пальцем в грудь. - И не стыдно наживаться на соседе, когда у него с головой нелады? Что скажет Джоп, если узнает? - Бартан с вызовом оглядел мужчин, собравшихся на живописной поляне, под деревьями, которые едва защищали от дождя. Над поселением плыли тяжелые серые облака, и фермеры в мокрых до нитки балахонах-мешках с нахлобученными капюшонами выглядели непривычно, даже жутковато.
     - С башкой у меня полный порядок. - Артунл неприязненно глянул на Бартана и еще больше помрачнел. Было видно, что у него родилась новая мысль. - Это все ты виноват. Ты нас сюда завел, в эту проклятущую дыру.
     - Я тебе очень сочувствую, и сестру твою жалко, - сказал Бартан, - но ты зря торопишься. Надо хорошенько подумать. Ты уже столько сделал - что же теперь, все бросать?
     - Да кто ты такой, чтоб меня поучать? - На побагровевшем лице Артунла появилось недоверие пополам с враждебностью. Точно такое же выражение Бартан встречал на каждом шагу, когда только вступил в общину. - Да что ты вообще про землю знаешь, господин нанизывальщик бус, господин починяльщик брошей?
     - Я знаю, что Лю не должен выторговывать участок, если не может дать настоящую цену. Получается, что на твоей беде он нагреет руки.
     - Прикусил бы ты язык. - Выпятив подбородок, Эллдер подступил к Бартану. - Что-то ты меня притомил, господин... - он тщетно поискал свежее оскорбление и был вынужден позаимствовать его у Артунла, - нанизывальщик бус!
     Бартан снова обвел глазами толпу в балахонах и, оценив общее настроение, удивился и огорчился: судя по всему, они не остановятся перед насилием. Наличествовал и другой признак, вдребезги разбивавший любые его аргументы: с тех пор как фермеры осели в Логове, они здорово опустились. Всего-навсего за год. Этот год Бартан с Сондевирой прожили вместе, и он видел, как слабеет былой дух товарищества, и его вытесняет заурядное соперничество. Причем удачливые не стеснялись отказывать в помощи невезучим соседям. От авторитета Джопа Тринчила не осталось и следа - что не могло не сказаться на его физическом и психическом здоровье. Он съежился, зачах и, ясное дело, уже не мог объединять свою паству. Джопа редко видели за пределами его участка. Бартан никак не ожидал, что старика Тринчила - задиру и грубияна - постигнет такая участь. Казалось, с его уходом в анахореты община потеряла цель жизни.
     - Я давно не нанизываю бусы, - резким тоном сообщил Бартан промокшему под дождем сборищу. - О чем весьма сожалею, потому что с помощью любимой иголки и нитки я мог бы сделать ожерелье из ваших мозгов. Тонюсенькое такое ожерельице.
     Эти слова потонули в реве двух десятков глоток, глухом и злобном, как рык буйных волн на узкой косе. Но селективные рефлексы позволили мозгу выделить одну-единственную фразу: "Зря ты, придурок, не разжился поясом целомудрия".
     - Кто это сказал? - выкрикнул Бартан и чуть не потянулся за мечом, которого отродясь не носил.
     Сумрачные арки нескольких капюшонов повернулись друг к другу, затем снова - к Бартану.
     - А что такого? - прозвучал чей-то радостно-озабоченный голос.
     - Скажи-ка, парень, молодой Глэйв Тринчил еще не надорвался тебе пособлять? - осведомился другой. - Коли он силенки подрастерял, зови меня. Уж я-то вспашу так вспашу, это всякий знает.
     Бартан едва не бросился на злоязычного пахаря с кулаками, но здравомыслие и осторожность удержали его на месте. Крестьяне, как всегда, одержали над ним верх, ибо известно: дюжина дубин всегда одолеет короткий меч. Община берегла убогие словесные штампы как фамильные драгоценности, а невежество служило им надежнейшим доспехом.
     - Господа, надеюсь, вы не слишком расстроитесь, если я вас покину. - Бартан помолчал, надеясь, что домыслы на сексуальную тему слегка разрядили обстановку, однако внешне это ничем не подтверждалось. - У меня дела на рынке.
     - Я с тобой, если ты не против, - перешел на его сторону Орайс Шоум, бродячий батрак, прижившийся в общине. Он был молод, с диковатым взглядом и где-то почти целиком потерял ухо, но дурных отзывов Бартан о нем не слышал, а потому не стал возражать против его общества.
     - О чем разговор. Но разве Элрахен тебя не ждет?
     Шоум поднял маленькую котомку.
     - Я теперь снова вольная птица. Не хочу тут засиживаться.
     - Понятно. - Бартан запахнул на шее клеенчатый капюшон и взобрался на козлы. Теплый дождь все еще лил как из ведра, но на западе с каждой минутой ширилась желтоватая полоска. Значит, скоро распогодится.
     Шоум сел рядом. Бартан дернул вожжи, и фургон тронулся в путь. Прилизанные дождем лопатки синерога мерно поднимались и опускались. Бартана одолевали мысли о жене; поймав себя на этом, он решил отвлечься беседой с попутчиком.
     - Недолго ты у Элрахена проработал, - сказал он. - Что, плохой хозяин?
     - Видывал и похуже. Мне само это место не по нутру. Что-то здесь не так, вот и ухожу.
     - Еще один паникер! - Бартан с упреком взглянул на Шоума. - А с виду ты не из тех, у кого буйное воображение.
     - Воображение, брат, штука тонкая, такое может выкинуть, чего наяву вовек не увидишь. Ты думаешь, почему Артунлова сестра руки на себя наложила? Слыхал я, будто мальчонка ее не просто исчез. Будто зарезала она его и в землю закопала.
     Бартан рассердился.
     - Что-то много ты слыхал для одноухого.
     - Чего ты злишься? - Шоум потрогал пальцем огрызок уха.
     - Прости, - вздохнул Бартан. - Допекла меня вся эта болтовня. Ну и куда ты теперь?
     - Не знаю... Правду скажу: надоело гнуть спину на кого попало, - уставясь вперед, ответил Шоум. - Подамся в Прад, может, доберусь. Работы, слыхал, там навалом. Чистой, легкой. Из-за войны. Одно худо: далеко до Прада. Вот если бы... - В глазах Шоума проснулся интерес. - Это не у тебя ли собственный воздушный корабль?
     - Неисправен. - Бартан поспешил развить затронутую Шоумом тему. - А на войне что новенького, не слыхал, часом? Лезет враг?
     - Лезет, да мы ему - по зубам, по зубам!
     На памяти Бартана странствующие батраки никогда не относили себя к государевым верноподданным, но сейчас он безошибочно узнал горделивую нотку.
     - И все-таки необычная получается война, - сказал Бартан. - Без армий, без полей сражений...
     - Насчет полей сражений - не знаю, а вот слыхал я, сидят небесники верхом на реактивных трубах, как на синерогах, и улетают от своих крепостей на милю, а то и дальше. И шаров у них нет. Ни одного. Ничто тебе не мешает шлепнуться на землю. - Шоума передернуло, да так, что скрипнули козлы. - Прямо-таки счастье, что я тут, а не там. Там угробиться - проще простого.
     Бартан кивнул.
     - Вот почему короли больше не водят в бой свои армии.
     - Лорд Толлер не из таких. Слыхал про лорда Толлера Маракайна?
     Бартану это имя напомнило о далеких годах Переселения, и он слегка удивился, что сия легендарная фигура все еще не сошла с исторической сцены.
     - Конечно. Мы же не совсем отрезаны от мира.
     - Говорят, лорд Толлер там почти безвылазно. Дерется с ядовитыми мирцами и по части храбрости любого заткнет за пояс. - С патриотическим жаром Шоум принялся рассказывать о подвигах лорда Толлера Маракайна в межпланетной войне; от иных историй за милю несло вымыслом. Голос батрака густел и даже начал вибрировать от воодушевления - несомненно, Шоум успел вжиться в образ главного персонажа своего рассказа. Бартану это вскоре надоело, и мысли его вернулись к издевкам бывших приятелей.
     Он прекрасно понимал: не стоит верить пустым сплетням, и вообще, при чем тут Глэйв Тринчил? Глэйв все еще приходит на ферму, подсобляет с тяжелой работой, а другие - почти все - больше не являются и не помогают, но... - Мысль вонзилась в мозг, словно кинжал. - Но чаще он бывает на ферме в те дни, когда Сондевира одна.
     Бартан попытался выбросить это из головы и тотчас вспомнил случай, которому когда-то не придал значения. Вспомнил, как Сондевира и Глэйв стояли у фургона Тринчилов и, думая, что никто их не видит, обнимались так, будто им это не впервой.
     "Почему я вдруг усомнился в верности жены? - подумал Бартан. - Что со мной делает эта тварь? Я знаю, что не мог ошибиться в Сондевире. Да, другие способны ослепнуть от любви, но я-то слишком умен и опытен, и крестьянской девчонке не так-то просто меня одурачить. Пускай эти пентюхи зубоскалят вволю, плевать я на них хотел".
     Дождь унялся; впереди над дорогой висел четко очерченный край тучи, и казалось, фургон выезжает на солнечный свет из тени громадного здания. Невдалеке виднелся перекресток, там Бартан собирался свернуть на широкую дорогу к Новому Миннетту. Наполненные водой выбоины напоминали зеркала, а колеи - шлифованные металлические рельсы; в тех и в других отражалось ясное небо.
     Непонятно отчего Бартана кольнула совесть. Он повернулся к Шоуму.
     - Прости, старик, раздумал я нынче на рынок ехать. Придется тебе пешком. Далековато, но...
     - Ерунда, не бери в голову. - Шоум философски пожал плечами. - Я уже полпланеты исходил, управлюсь и со второй половиной.
     Он закинул котомку за плечо, спрыгнул на перекрестке с козел и широким, уверенным шагом двинулся к Новому Миннетту. Только на секунду задержался - помахать рукой. Бартан помахал в ответ и погнал фургон на запад, где лежал его участок.
     Чувство вины окрепло, когда он признался себе, что строит Сондевире ловушку. Жена не ждет его до сумерек, и к поездке в город он начал готовиться за несколько дней, а значит, у нее было вволю времени, чтобы договориться с Глэйвом. От этой мысли Бартан стал сам себе противен, но угрызения совести уживались со странным волнением, возникшим одновременно с новой проблемой: если он издали увидит Глэйдова синерога у своей коновязи, хватит ли ему коварства остановить шумный фургон, спешиться и беззвучно подкрасться к дому? И что будет, если он застанет парочку в постели? Год тяжелого труда значительно развил его мускулатуру, но до Глэйва ему было далеко, да и драться Бартан не любил - не хватало опыта.
     "Ужасно, - размышлял он под перекрестным огнем эмоций. - Все, что мне сейчас надо от жизни, это застать жену в одиночестве. Чтобы она тихо-мирно работала по хозяйству. А зачем рисковать? Зачем терять свое счастье? Что тут думать: разверни фургон, подбери Шоума да езжай на рынок. Ка