него, Чаккел поморщился.
     - Эй, да что с тобой творится? Похоже, собственные потроха тебе куда интереснее, чем мои слова. Заболел, что ли?
     - Пустяковое разлитие желчи, Ваше Величество, - ответил Завотл. - Судя по всему, ваши блюда чересчур роскошны для моей крови.
     - Ну, раз так, пускай твой желудок скажет мне спасибо. - Король ухмыльнулся. - Я собираюсь снять воздушный заслон и скинуть крепости на Мир. Что скажешь?
     - Отсутствие обороны может соблазнить противника.
     - С какой стати? Он деморализован, да и разбит наголову.
     - А вдруг наследник Рассамардена одержим теми же амбициями? - спросил Толлер. - Тогда мирцы запросто могут послать новый флот.
     - После того, как ты начисто уничтожил прежний? Толлер видел, что король начинает сердиться, но уступать не собирался.
     - Ваше Величество, мое мнение таково: надо сохранить в зоне невесомости все истребители и необходимое количество баз.
     К его удивлению, Чаккел от души рассмеялся.
     - Ага, Маракайн, раскусил я тебя! - Он хлопнул Толлера по плечу. - Никак ты у нас не вырастешь, все бы в бирюльки играть. Теперь твои игрушки - истребители, а зона невесомости - песочница. А я, значит, должен за все это платить. Что, скажешь, не так?
     - Разумеется, не так, Ваше Величество. - Толлер не скрывал раздражения. Джесалла нередко выговаривала ему в подобном духе, и он... "Джесалла! Я предал нашу любовь и теперь должен признаться тебе! Эх, если б только я мог получить прощение! Я бы поклялся больше никогда..."
     - Да брось, я не в претензии, - усмехнулся Чаккел. - Я ведь кое в чем с тобой согласен... особенно после того, как познакомился с твоей красоткой.
     - Ваше Величество, если вы имеете в виду небесного капитана Нэрриндер...
     - Да ладно тебе, Маракайн, не надейся меня убедить, что эта крошка не побывала у тебя в постели. - Чаккел с нескрываемым самодовольством подзуживал Толлера; он пришел в радостный азарт, неожиданно обнаружив у собеседника слабое место. - У тебя же на лице все написано! А ты, Завотл, что скажешь?
     Сосредоточенно массируя живот, Завотл произнес:
     - Я думаю, командные станции лучше всего сжечь. Пепел развеется по ветру, и они не причинят нам вреда, а враг ни о чем не узнает.
     - Превосходная мысль, Завотл! Я тебе, конечно, благодарен, но ты все-таки уклонился от ответа.
     - Ваше Величество, я не желаю рисковать, - с улыбкой произнес Завотл. - Иначе мне придется либо выразить несогласие с королем, либо огорчить благородного господина, имеющего привычку бурно реагировать в подобных случаях.
     Толлер благодарно кивнул ему.
     - Он хочет сказать, что любой человек имеет право на личную жизнь.
     Откровенно забавляясь, Чаккел покивал головой.
     - Толлер Маракайн, мой старый советник, старый друг и старый насмешник! Нельзя одновременно плыть вверх и вниз по течению. Тебя на несколько дней опередили посланники на парашютах, и по всему Праду, да что там - по всей стране успел разлететься слух о твоем свадебном путешествии с очаровательным небесным капитаном. Она теперь национальная героиня, да и ты - в который уж раз? В пивнушках Колкоррона мои подданные - в большинстве своем дурни, охочие до романтики, - только и делают, что пьют за ваш союз. Их-то понять легко, ведь им не надо объясняться с леди Джесаллой, а что касается меня, то я, пожалуй, предпочел бы сразиться с Каркарандом.
     Толлер решил, что пора уходить, и отвесил королю церемонный поклон.
     - Ваше Величество, осмелюсь повторить: человек имеет право на личную жизнь.

***

     Продвигаясь на юг по тракту, что соединял Прад с городом Хиверном, Толлер достиг гребня холма и впервые чуть ли не за год увидел собственный дом.
     Он лежал на юго-востоке, и до него еще оставалось несколько миль. Солнце вечернего дня перекрашивало серую кладку в белый цвет и резко вычерчивало здание среди естественных зеленых горизонталей. Толлер попытался пробудить в душе радость возвращения и любовь к своему родовому гнезду, но безуспешно, и ему стало совсем муторно.
     "Я счастливый человек, - убеждал он себя. - В этом доме живет моя любимая постоянная жена, и если она простит измену, я почту за счастье быть ее верным супругом до конца наших дней. Пускай ей будет нелегко забыть обиду, я постепенно заслужу ее любовь, став тем, кого она хотела бы видеть рядом с собой, - Толлером Маракайном, каким ему надлежит быть и каким я искренне желаю стать. Вот о чем я мечтаю!"
     С возвышенности Толлеру была видна галечная дорога, которая вела от большака к его имению. Внезапно ему попалось на глаза размытое белое пятнышко, вскоре обернувшееся всадником. Короткая подзорная труба - неразлучная спутница Толлера с детских лет - позволила разглядеть ярко-кремовый цвет передних ног синерога; теперь Толлер не сомневался, что наездник - его сын. На сей раз его радость была искренней - он очень соскучился по Кассиллу, и не только кровные узы были тому причиной, но и удовольствие, которое он получал, работая с сыном.
     В горниле воздушной войны, в среде, малопригодной для жизни человека, у Толлера как-то сразу вылетели из головы планы, которые он вынашивал вместе с Кассиллом. Они немало сделали вдвоем, а собирались сделать еще больше - столько, что и жизни не хватит. В первую очередь надо положить конец вырубке деревьев бракки, не то человечество снова наживет себе непобедимого врага в лице птерты. И Толлер не видел иного пути к спасению, кроме развития металлургии.
     Но король Чаккел упорно не желал взваливать эту проблему на свои плечи, а потому Толлеру ничего другого не оставалось, как взяться за дело самому и пособить сыну.
     Он пустил синерога вскачь к перекрестку, предвкушая момент, когда Кассилл заметит и узнает его. Как раз на этом перекрестке произошла злополучная встреча с Оуслитом Спеннелем, но Толлер отогнал воспоминание. Они с Кассиллом быстро сближались. Когда их разделяло не более фарлонга, Толлер было встревожился, но тут же успокоил себя предположением, что сын закрыл глаза и доверил синерогу везти его привычным путем - вероятно, к кузницам.
     - Эй, соня! - выкрикнул Толлер. - Кто ж так отца приветствует?
     Без тени удивления на лице Кассилл глянул в его сторону, отвернулся и проехал мимо, не коснувшись повода. Пока Толлер приходил в себя от неожиданности, юноша успел достигнуть перекрестка и снова поверг отца в изумление, свернув на юг. Окликнув его по имени, Толлер повернул синерога и галопом поскакал вдогонку. Он обогнал Кассилла и остановил, ухватив его животное за поводья.
     - Да что с тобой, сынок? - спросил он. - Никак спросонья?
     В серых глазах Кассилла сверкал лед.
     - Я не спал, отец.
     - Так в чем же дело? - Толлер вглядывался в изящный овал юного лица, так похожий на лицо Джесаллы, и в его душе быстро угасала радость. - А, вот оно что...
     - Вот оно - что?
     - Кассилл, не играй словами. Что бы ты обо мне ни думал, имей хотя бы смелость высказать это прямо в глаза, как я тебе всегда высказывал. Ну, что тебя беспокоит? Может, дело в женщине?
     - Я... - Кассилл прижал к губам кулак. - Впрочем, где она? Неужели сочла короля более достойным ее ласк?
     Толлер едва подавил гнев.
     - Не знаю, что тебе наплели, но Бериза Нэрриндер - превосходная женщина.
     - Как и всякая шлюха, наверно. - Кассилл усмехнулся.
     Толлер замахнулся, чтобы врезать ему тыльной стороной ладони, но в последний миг спохватился. Он опустил в замешательстве голову и посмотрел на свою руку так, будто она была посторонним человеком, пытающимся влезть в разговор. Его скакун, пофыркивая, ткнулся носом в бок синерога Кассилла.
     - Прости, - вымолвил Толлер. - Характер, будь он неладен... На работу едешь?
     - Да. Почти каждый день там бываю.
     - Я туда попозже загляну. Сначала надо поговорить с твоей матерью.
     - Как пожелаешь, отец. - Кассилл старательно хранил бесстрастный вид. - Я могу ехать?
     - Я тебя больше не задерживаю. - Сопротивляясь натиску отчаяния, Толлер проводил сына взглядом и отправился дальше. Почему он ни разу не задумался о том, какие чувства должен испытывать Кассилл? Теперь, наверно, между ними пропасть... Может быть, со временем сердце мальчика смягчится... Важнее всего - добиться прощения Джесаллы. А тогда и с Кассиллом, возможно, дело быстрее пойдет на лад.
     Над головой Толлера расширялся солнечный месяц за диском Мира, напоминая о приближении вечера. Он поторопил синерога. Вдоль пути тянулись поля, тут и там работали крестьяне; многие, заметив лорда, разгибали спину, чтобы помахать ему рукой. Он пользовался уважением арендаторов - в основном за не слишком обременительную ренту. С Толлером всегда можно было договориться. Как бы ему хотелось, чтобы во всем мире люди с такой же легкостью находили общий язык!
     Король шутил насчет предстоящего разговора с Джесаллой, однако Толлеру уже случалось испытывать трепет посильнее нынешнего. Но еще ни разу ему не приходилось идти сквозь строй ее обиды, презрения и гнева. Оружие любимых - слова, молчание, мимика, жесты - неосязаемо, но ранит глубже, чем мечи и копья.
     К тому времени, когда Толлер добрался до стены, огораживающей участок перед домом, у него пересохло в горле; максимум, на что он был способен, это сдерживать дрожь.
     Под ним был синерог из королевских конюшен, а потому Толлеру пришлось спешиться и самому отворить ворота. Он провел животное во двор и там отпустил. Синерог побрел к каменной поилке, а Толлер окинул взглядом знакомый сад с холеными декоративными кустарниками и клумбами. Джесалла сама ухаживала за ними, и ей это нравилось. Везде, куда ни глянь, ощущалась ее умелая и заботливая рука. Все кругом предвещало ему скорую встречу с женой.
     Он услышал, как распахнулась передняя дверь, обернулся и увидел стоящую на пороге Джесаллу в длинной - до щиколоток - темно-синей мантии. Волосы ее были изящно уложены, серебряная лента напоминала диадему. Никогда раньше Толлер не видел жену такой красивой и такой грозной; когда же он заметил на ее губах улыбку, бремя вины стало поистине невыносимым. Он тоже улыбнулся, но получилась лишь убогая гримаса. Ему хотелось подойти к Джесалле, а ноги точно в землю вросли. Она сама к нему приблизилась и поцеловала в губы, поцеловала нежно, но сразу оторвалась и шагнула назад, чтобы окинуть его взглядом с головы до ног.
     - Невредим, - кратко заключила она. - Толлер, я так за тебя боялась. Говорят, там было невероятно опасно... Но теперь я вижу, что ты жив, и снова могу дышать.
     - Джесалла... - Он взял ее за руки. - Нам с тобой надо поговорить.
     - Конечно, надо. Но ты, наверно, проголодался и пить хочешь. Входи, я накрою на стол. - Она потянула его за собой, но он не тронулся с места.
     - Мне кажется, будет лучше, если я останусь здесь.
     - Почему?
     - Может быть, услышав мой рассказ, ты не захочешь пускать меня в дом.
     Джесалла задумчиво посмотрела на него и повела к каменной скамье. Усадила, опустилась рядом и придвинулась. От прикосновения ее бедра Толлер почувствовал возбуждение и одновременно - смущение.
     - Итак, милорд, - произнесла она беспечным тоном, - в каких смертных грехах вам угодно покаяться?
     - Я... - Толлер опустил голову. - Я был с другой женщиной.
     - И что с того? - На лице Джесаллы не дрогнул ни один мускул.
     Толлер опешил.
     - Ты, наверно, не поняла... Я имею в виду, что был с другой женщиной в постели.
     Джесалла рассмеялась:
     - Толлер, я знаю, что ты имеешь в виду. Я же не дура.
     - Но... - Толлеру никогда не удавалось предугадать реакцию жены; вспомнив об этом, он насторожился. - Ты не сердишься?
     - Ты ведь не собираешься привести эту женщину сюда и посадить на мое место?
     - Тебе же прекрасно известно: на такое я не способен.
     - Да, Толлер, знаю, у тебя доброе сердце. Кому и знать, как не мне, мы ведь столько лет вместе прожили. - Джесалла улыбнулась и ласково опустила ладонь на его запястье. - Так что у меня нет причины сердиться и упрекать тебя.
     - Но ведь это неправильно! - взорвался Толлер, совершенно сбитый с толку. - Раньше ты такой не была. Откуда это равнодушие? Разве можно спокойно относиться к тому, что я сделал?
     - Повторяю, ты мне ничего плохого не сделал.
     - Неужели мир перевернулся? - спросил Толлер. - Значит, по-твоему, изменить постоянной жене - это вполне нормально. Нет ничего плохого в том, что мужчина предает любимую женщину...
     Джесалла опять улыбнулась, на этот раз сочувственно.
     - Бедняжка Толлер, ты так ничего и не понял. Неужели ты до сих пор не догадался, почему все эти годы томился, как орел в клетке? Почему хватался за любую возможность рискнуть головой? Признайся, для тебя это неразрешимая загадка.
     - Джесалла, ты что, стараешься меня разозлить? Сделай одолжение, не говори со мной, как с ребенком.
     - Но ведь в этом-то все и дело! Ты ребенок. И никогда не повзрослеешь.
     - Да вы все точно сговорились! Пожалуй, будет лучше, если я тебя сейчас оставлю и приеду как-нибудь в другой день. Может, мне улыбнется фортуна и ты не будешь говорить загадками. - Толлер привстал, но Джесалла усадила его обратно на скамью.
     - Только что ты говорил об измене любимой женщине, - произнесла она тоном, мягче и добрее которого ему не доводилось слышать. - Вот тут-то и кроется источник всех твоих бед. - Джесалла умолкла, и впервые с той минуты, как она вышла встречать Толлера, ей отказала уверенность в себе. Или ему померещилось.
     - Продолжай.
     - Милый мой Толлер, вся беда в том, что ты меня больше не любишь.
     - Ложь.
     - Нет, Толлер, это правда. Я всегда знала: любовь живет тем дольше, чем слабее тлеют ее угольки. Яркое пламя хорошо только вначале. Если б ты тоже это понял, если б смирился, то был бы, наверно, счастлив со мной... Но ведь это не для тебя! Совершенно не для тебя! Взгляни, во что ты еще влюблен: в армию, в небесные корабли, в металлы. Ты неисправимый идеалист, ты вечно на пути к недосягаемой сияющей вершине. А когда она оказывается миражем, ты не успокаиваешься, пока не находишь замену.
     Ее слова жалили Толлеру сердце, и где-то в глубине души зашевелился ненавистный червь разочарования.
     - Джесалла, - произнес он как мог рассудительно, - не слишком ли много воли ты даешь воображению? Ну скажи, разве может человек влюбиться в металлы?
     - Для тебя в этом нет ничего сложного. Тебе ведь мало открыть вещество и ставить на нем опыты - ты обязательно устроишь целый крестовый поход. Ты собираешься навсегда покончить с вырубкой бракки, положить начало новой славной эре, спасти человечество от верной гибели. Когда же наконец до тебя дойдет, что Чаккел и ему подобные палец о палец не ударят, покуда не увидят в небе корабль мирцев?
     Толлер, на этот раз ты спасся - перед тобой выросла новая сияющая вершина. И что, долго ты ее покорял? Война закончилась, едва успев начаться, и вот опять серые пошлые будни... И до старости рукой подать... А самое страшное - никто не спешит бросить тебе очередной вызов. Впереди - всего-навсего спокойная жизнь в этом поместье или еще где-нибудь, а потом - самая что ни на есть заурядная кончина. Нравится такая перспектива, а, Толлер? - Джесалла не сводила с него хмурого взгляда. - Знаю, не нравится. А потому я бы предпочла, чтобы мы жили порознь. Остаток моих дней я хочу провести в мире и покое, и мне не слишком приятно глядеть, как ты ищешь дорожку на тот свет.
     Червь разочарования с жадностью вгрызался в душу Толлера, вокруг него расползалась черная пустота.
     - Хорошо, наверно, обладать такой мудростью, так великолепно владеть своими чувствами.
     - Старый сарказм? - Теплая ладонь Джесаллы сильнее прижалась к его запястью. - Ты несправедлив ко мне, если думаешь, что я не испытываю никакой печали. Я ведь не сразу поняла, в чем наша беда. Только в ту ночь, когда осталась с тобой во дворце... злилась на тебя... ненавидела даже... но прятала слезы. Что толку злиться и ненавидеть, ведь тебя не переделаешь. Ладно, все уже в прошлом. Теперь меня заботит только будущее.
     - А есть оно у нас, это будущее?
     - У меня есть, я так решила... да и тебе рано или поздно придется сделать выбор. Знаю, тебе больно это слышать, но иначе нельзя. Сейчас я вернусь в дом. Я бы очень хотела, чтобы ты побыл здесь, пока не примешь решение. А тогда - или оставайся со мной, или уезжай, но только, пожалуйста, реши раз и навсегда. Не входи в дом, пока не поверишь всем сердцем, что лишь со мной ты будешь счастлив до гробовой доски и что ради этого готов бросить все на свете. Никаких компромиссов, Толлер. Полная и безоговорочная капитуляция.
     Джесалла с грацией эфирного создания встала на ноги и, глядя на него сверху вниз, спросила:
     - Ты дашь мне слово?
     - Даю слово. - Толлер с трудом ворочал языком, в страхе думая о том, что видит постоянную жену, быть может, в последний раз. Он провожал ее взглядом, пока она не взошла на крыльцо и не затворила за собой дверь. Джесалла даже не оглянулась.
     Толлер неприкаянно бродил по саду. Солнце садилось, тень западной стены расширяла свои владения; меркли краски накрываемых ею клумб; воздух свежел.
     Он поднял голову, нашел в небе уверенно светлеющий диск Мира, и за одно мгновение перед ним пронеслась вся его жизнь, от младенческой колыбели на этой далекой планете до огороженного каменными стенами пространства, где он стоял сейчас. Казалось, все, что с ним произошло, имело одну-единственную цель: привести его сюда и поставить перед выбором. В ретроспективе жизнь была широкой торной дорогой, шагалось по ней легко и радостно, и вот он нежданно-негаданно застрял на распутье. Настало время принимать решение - настоящее решение, - и тут вдруг выясняется, что он не очень-то готов.
     Толлер усмехнулся, вспомнив, что всего лишь несколько минут назад роман с Беризой Нэрриндер казался ему чем-то важным. Джесалла - умница, она ему сразу не придала значения. Потому что видит Толлера насквозь. Он - на распутье, и от выбора не уйти.
     Он все блуждал по саду, а солнце уходило за горизонт, и число звезд росло. Несомый ветром, который не ощущался в увитых лозами стенах усадьбы, над головой Толлера плыл прозрачный шар птерты. В восточной синеве все яснее прорисовывались серебристые завитки. Внезапно Толлер остановился - его, словно молния, поразила догадка, почему он так медлит с выбором.
     Потому что выбирать не из чего! Нет никакого распутья!
     Все решено за него. Он бы сразу это понял, если бы внимательнее прислушался к словам Джесаллы. Он никогда не будет с нею счастлив, ибо внутри у него - пустота. И она с ним не будет счастливой. А значит, он медлит лишь потому, что боится. Не хочет взглянуть правде в глаза.
     - Правда - в том, что я полутруп, - сказал он себе. - Все, что мне осталось, - довести до конца начатое.
     Он вздохнул - судорожно, со всхлипом, - подошел к синерогу, взял под уздцы и повел к воротам. Затворяя их, в последний раз взглянул на тонущий в сумраке дом и ни в одном из темных окон не заметил Джесаллы.
     Толлер взобрался в седло, и синерог неторопливо, враскачку затрусил по гравиевой дороге на восток. Труженики уже ушли с полей, и мир казался обезлюдевшим.
     - Что дальше? - обратился он к вселенной. - Ну, сделай милость, скажи, как мне теперь быть?
     Вдалеке двигалось едва различимое пятнышко. Будь Толлер в нормальном расположении духа, он бы извлек подзорную трубу и еще издали узнал бы кое-что о путнике, но сейчас это казалось невероятно трудным. И вообще, куда спешить? - подумал он. Вполне можно довериться естественному ходу событий.
     Вскоре он различил фургон, влекомый тощим синерогом, а еще через несколько минут рассмотрел седока. И возница, и экипаж пребывали, мягко говоря, в плачевном состоянии. Фургон растерял почти всю парусину, колеса жутко вихляли на изношенных осях. На облучке восседал бородатый молодой человек, покрытый таким толстым слоем дорожной пыли, что смахивал на глиняное изваяние.
     Толлер отъехал к обочине, уступая дорогу, и был удивлен, когда фургон остановился рядом. Возница окинул лорда му