в длиной, десять сантиметров шириной и шесть высотой.  Сзади  за
голубым ящичком в ритуальной позе слуги-охранника стоял одетый  в  красную
рясу Врев, боевые жвалы которого были аккуратно спрятаны в нижних складках
лицевой щели.
   Этот Филум проводит посвящение Врева!
   Эта мысль наполнила Маккая беспокойством. Билдун не предупредил  его  о
Вревах на Тандалуре. Этот Врев указывал на  возникшую  среди  Говачинов  и
достойную сожаления склонность к особого рода насилию.  Вревы  никогда  не
исполняют танцев веселья, а только танцы  смерти.  А  здесь  был  наиболее
опасный Врев, Врев  женского  пола,  на  что  указывали  челюстные  мешки,
находящиеся за жвалами. Где-то  поблизости  должны  находиться  два  Врева
мужского пола, дополняющих  плодную  триаду.  Вревы  никогда  не  решались
покидать свой дом без своей триады.
   Маккай осознал, что он больше не улыбается. Эти проклятые Говачины! Они
знали,  какой  эффект  окажет  на  него  присутствие   женщины-Врева.   За
исключением Бюро,  где  действовало  специальное  освобождение  от  обета,
общение  с  Вревами  требовало  наибольшей  осторожности,  чтобы  избежать
нанесения обиды. А так как они постоянно  обменивались  членами  триад,  у
Вревов образовывались расширенные семейства гигантских размеров, в которых
нанесение обиды одному члену семьи означало нанесение обиды всем.
   Эти размышления совсем не были связаны  с  холодком  в  спине,  который
Маккай испытал при виде голубого ящика на вращающемся столике. Он все  еще
не знал названия Филума, но зато знал, что  это  за  ящик.  Он  чувствовал
исходящий от него особый запах древности. Число  доступных  ему  вариантов
выбора сократилось.
   - Я знаю тебя, Маккай, - сказал старый Говачин.
   Он  произнес  ритуальную  фразу  на  стандартном  языке  галач,  слегка
картавя, и этот факт указывал на то, что он редко покидал эту планету. Его
левая рука шевельнулась, указывая на белое собакокресло, установленное под
углом справа от него за  столиком,  но  все  равно  в  пределах  атакующей
дистанции молчащего Врева.
   - Пожалуйста садись, Маккай.
   Говачин взглянул на Врева, потом  на  голубой  ящик,  и  снова  обратил
взгляд к  Маккаю.  Это  было  расчетливое  движение  бледно-голубых  глаз,
которые  под  выцветшими  зелеными  бровями  выглядели   увлажненными   от
возраста. На нем был только зеленый фартук с белыми лямками, под  которыми
вырисовывались покрытые коркой белые грудные желудочки. Лицо Говачина было
плоским и покатым, с бледными морщинистыми ноздрями под едва  обозначенным
носовым гребнем. Он мигнул и обнажил татуировки  на  своих  веках.  Маккай
увидел темный, плывущий круг Бегущего Филума, который,  согласно  легенде,
первым воспринял Говачинский Закон от Бога-Лягушки.
   Подтвердив свои худшие подозрения, Маккай уселся  и  почувствовал,  как
собакокресло подстраивает форму к его телу. Он бросил осторожный взгляд на
Врева, возвышавшегося за вращающимся столиком подобно  одетому  в  красную
рясу палачу. Гибкое раздвоение тела,  служившее  Вревам  в  качестве  ног,
пошевелилось под рясой, но в этом движении  не  было  напряженности.  Этот
Врев еще не был готов к танцу. Маккай напомнил себе,  что  во  всех  делах
Вревы  соблюдают  осторожность.  Из-за  этой  их  черты  в  Консенте  даже
появилось выражение "Вревское пари". Было замечено, что Вревы всегда  ждут
момента, когда могут добиться своего наверняка.
   - Ты видишь голубой ящик, - сказал старый Говачин.
   Эта фраза подтверждала взаимопонимание, и ответа на нее не требовалось,
но Маккай воспользовался этим вступлением.
   - Но я не знаю твоего компаньона.
   - Это Сейланг, Слуга Ящика.
   Сейланг согласно кивнула.
   Знакомый агент Бюсаба однажды  объяснил  Маккаю,  как  посчитать  число
обменов триад, в которых участвовала женщина-Врев.
   "Расстающийся партнер отщипывает  от  одного  из  ее  челюстных  мешков
маленький кусочек кожи. Это выглядит, как маленькая оспина".
   Оба мешка Сейланг были испещрены прощальными знаками. Маккай кивнул  ей
формально и вежливо, обида не подразумевается - обида не наносится.  Потом
он посмотрел на ящик, которому она служила.
   Маккай тоже когда-то был Слугой  Ящика.  С  этого  начиналось  изучение
границ  юридического  ритуала.  Говачинское  выражение,  означающее  такое
послушничество, переводились как  "Сердце  Неуважения".  Оно  было  первой
ступенью на пути к тому, чтобы стать Легумом. Старый  Говачин  не  ошибся:
Маккай, как один из немногих не-Говачинов, допущенных к статусу Легума и к
юридической практике в  этой  планетной  федерации,  увидит  этот  голубой
ящичек и будет знать, что  в  нем  содержится.  В  нем  должна  находиться
небольшая  коричневая  книга,  отпечатанная  на  листах  из   нестареющего
металла, нож с засохшей кровью многих сенсов на его черной поверхности  и,
наконец, серый камень, побитый и исцарапанный за  века  использования  его
для стука по дереву при начале говачинских судебных сессий. Ящичек  и  его
содержимое символизировали все, что было таинственного и  в  то  же  время
практичного в говачинском законодательстве. Книга была вечной, но  она  не
предназначалась для чтения; она хранилась в ящике, и ее можно было  просто
рассматривать как точку отсчета. Нож нес  на  себе  кровавый  итог  многих
концов. И камень - он произошел от  естественной  земли,  где  все  только
изменялось, не имея  начала  и  конца.  Все  вместе,  ящик  и  содержимое,
представляли собой окно в душу любимцев Бога-Лягушки. А теперь они обучают
Врева в качестве Слуги Ящика.
   Маккай задал себе вопрос, почему Говачин выбрал смертоносного Врева, но
спросить вслух не посмел. Голубой ящик, однако, был совсем  другим  делом.
Он означал, что планета по имени Досади  будет  наверняка  здесь  названа.
Открытие Бюсаба вот-вот должно было стать  объектом  говачинского  Закона.
То, что Говачины предугадали операцию Бюро,  делало  честь  их  источникам
информации. Во всем в этой комнате чувствовался тщательный подбор.  Маккай
придал лицу маску расслабленности и оставался безмолвным.
   Казалось, что старый Говачин не был этим доволен. Он сказал:
   - Когда-то ты очень позабавил меня, Маккай.
   Это могло быть комплиментом, а могло и не быть им. Трудно сказать. Даже
если это комплимент, то, исходя от Говачина, он должен  содержать  в  себе
некоторые оговорки,  особенно  в  юридических  вопросах.  Маккай  сохранял
молчание. Этот Говачин обладал большой властью, в этом  сомнений  быть  не
могло. Тот, кто оценит его неправильно, услышит финальную трубу  Судебного
Зала.
   - Я наблюдал, как ты обсуждал в наших судах свое первое дело, -  сказал
Говачин. - Ставки тогда были девять и три десятых  против  трех  и  восьми
десятых, что мы увидим твою кровь. Но ты закончил свою речь, показав,  что
ценой свободы является вечная небрежность. Это наполнило  завистью  многих
Легумов. Твои слова пронзили кожу говачинского Закона и добрались  до  его
плоти. И в то же время ты развеселил нас. Это был мастерский ход.
   До этого момента Маккай даже не  подозревал,  что  кто-то  может  найти
что-нибудь забавное в его первом деле, однако обстоятельства указывали  на
искренность слов старого  Говачина.  Вспоминая  это  первое  дело,  Маккай
попытался заново оценить его в свете такого нового подхода. Он  помнил  то
дело хорошо.  Говачины  обвинили  Младшего  Магистра  по  имени  Клодик  в
нарушении им самых священных обетов в результате выполнения им юридических
обязанностей. Преступление Клодика заключалось в  том,  что  он  освободил
тридцать одного Говачина  из-под  юрисдикции  говачинского  Закона  с  той
целью, чтобы они могли перейти на службу в Бюсаб. Злополучный  обвинитель,
всеми любимый Легум по имени Пиргатуд, стремился занять  место  Клодика  и
сделал ошибку, пытаясь добиться  прямого  обвинения.  Маккай  в  то  время
думал, что мудрее было бы попытаться дискредитировать правовую  структуру,
привлекшую Клодика к суду. Это перенесло бы судебное решение в компетенцию
общественного голосования,  и  досрочное  смещение  Клодика  с  должности,
несомненно, было бы  выбрано  большинством.  Видя  подобное  представление
дела, Маккай атаковал обвинителя, представив его  узколобым  законником  и
ярым сторонником  Старого  Закона.  Победа  была  достигнута  относительно
легко.
   Однако когда процедура дошла  до  ножа,  Маккай  почувствовал  глубокое
отвращение. О том, чтобы продать Пиргатуда назад, в его собственный Филум,
не было и речи. Бюсабу был необходим Легум не-Говачин... он был  необходим
всей остальной  не-Говачинской  вселенной.  Немногие  другие  не-Говачины,
добившиеся статуса Легума, все были мертвы, и все они до одного погибли  в
Судебном Зале.  Враждебность  по  отношению  к  говачинским  мирам  росла.
Подозрения наслаивались на подозрения.
   Пиргатуд должен был умереть традиционным,  формальным  способом  и  сам
сознавал это, наверное, даже лучше,  чем  Маккай.  Пиргатуд  обнажил  свою
область сердца рядом с желудком и сложил руки за головой, как  требовалось
ритуалом. При этом приступал желудочный  круг,  давая  точку  отсчета  для
удара.
   Чисто академические уроки анатомии и практические занятия на  манекенах
дошли до своего смертельного средоточия.
   "Чуть левее желудочного круга вообрази  себе  небольшой  треугольник  с
вершиной в центре желудочного круга, расположенный горизонтально, так  что
его основание касается нижнего края круга. Наноси удар  в  нижнюю  внешнюю
вершину этого треугольника, слегка вверх в направлении средней линии".
   Единственным удовлетворением,  которое  Маккай  получил  от  всей  этой
процедуры, было то, что Пиргатуд умер чисто и  быстро,  от  одного  удара.
Маккай не вошел в говачинский Закон как "мясник".
   Что же в  этом  деле  и  его  кровавом  окончании  было  для  Говачинов
забавного?  Ответ  на  этот  вопрос  наполнил  Маккая  глубоким  ощущением
опасности.
   "Говачины посмеялись над самими собой, потому что они недооценили меня!
А  я  так  и  планировал,  что  они  меня  недооценят.  Именно  это  их  и
позабавило!"
   Вежливо выдержав некоторое время, необходимое Маккаю для  воспоминаний,
старый Говачин продолжал:
   - Я ставил против тебя, Маккай. Заключил  пари,  ты  понимаешь?  И  все
равно ты привел меня в восторг.  Ты  проучил  нас,  выиграв  свое  дело  в
классической манере, которая сделала бы честь лучшим из  нас.  Конечно,  в
этом и есть одна из целей Закона: проверять  качества  тех,  кто  выбирает
себе это занятие. Что же ты рассчитывал обнаружить, когда  откликнулся  на
наш последний вызов на Тандалур?
   Резкая смена темы разговора этим вопросом застала Маккая врасплох.
   "Я слишком долго не общался с Говачинами, - подумал он.  -  Я  не  могу
расслабиться даже на мгновение".
   Это ощущалось почти физически: если он пропустит хоть один такт ритма в
этой комнате, то и  сам  он,  и  целая  планета  падут  перед  говачинским
правосудием. Для цивилизации,  законы  которой  базировались  на  Судебной
Арене, где любой из участников может быть принесен в жертву, возможно было
все. Маккай подобрал свои слова со смертельной тщательностью.
   - Ты вызвал меня, это правда, но я  прибыл  по  официальному  поручению
моего Бюро. То, что меня заботит - это дела Бюро.
   - Значит, ты находишься в трудном  положении,  потому  что,  как  Легум
Говачинской Адвокатуры, ты являешься объектом нашего подчинения. Ты знаешь
меня?
   Он был Магистром, Самым Главным Спикером "Филума Филумов",  в  этом  не
было сомнений. Он уцелел в одной из самых жестоких традиций, известных  во
вселенной сенсов. Его способности и возможности были значительными,  и  он
находился на своей родной почве. Маккай выбрал осторожный вариант ответа.
   - При моем появлении мне велели прибыть в это место и в это время.  Это
все, что я знаю.
   "Малейшая известная вещь будет управлять твоими  действиями".  Это  был
порядок предоставления доказательств у Говачинов.  Ответ  Маккая  возлагал
тяжесть юридической ответственности на спрашивающего.
   Руки  старого  Говачина  сжались  от  удовольствия  при   виде   уровня
артистизма, до которого поднялось их состязание. Возник момент тишины,  во
время которого Сейланг плотнее запахнула рясу и придвинулась еще  ближе  к
вращающемуся столику. Теперь  в  ее  движениях  чувствовалось  напряжение.
Магистр пошевелился и сказал:
   - Я имею отвратительную честь быть Высшим Магистром Бегущего Филума, по
имени Аритч.
   Пока он произносил это,  его  правая  рука  вытянулась,  взяла  голубой
ящичек и бросила его на колени Маккаю.
   - Я налагаю на тебя связующую клятву во имя этой книги!
   Как и ожидал Маккай, это было сделано молниеносно. У него в  руках  был
ящичек, тогда как  заключительные  слова  древнего  судебного  вызова  еще
звучали в его ушах. Независимо  от  того,  какие  консентовские  изменения
говачинского Закона могут быть применены в этой ситуации, он уже втянут  в
хитросплетения юридических маневров. Металл ящичка холодил его пальцы. Они
столкнули его в противоборстве  с  Высшим  Магистром.  Говачины  отбросили
лишние вступления. Это говорило о том, что время  поджимает,  и  сами  они
тоже считают свое положение затруднительным.  Маккай  напомнил  себе,  что
имеет  дело  с  людьми,  получающими  удовольствие  от  своих  собственных
промахов, людьми, которых может позабавить смерть  на  Судебной  Арене,  и
получающими  высшее   наслаждение   при   артистичном   изменении   своего
собственного Закона.
   Маккай начал говорить осторожным формальным тоном,  который  требовался
по ритуалу, если он хотел выйти из этой комнаты живым.
   - Две ошибки могут отменить друг друга. Следовательно, пусть  тот,  кто
делает ошибки, совершает их вместе. В этом подлинная цель Закона.
   Плавным движением Маккай открыл простую  защелку  на  ящичке  и  поднял
крышку, чтобы проверить содержимое.  Это  должно  быть  сделано  с  особым
вниманием к формальным деталям. Когда крышка  поднялась,  до  его  ноздрей
донесся горьковатый, затхлый запах. В ящичке было то,  что  он  и  ожидал:
книга, нож, камень. Маккаю пришло в голову, что он держит в руках оригинал
всех таких ящичков. Это была вещь чрезвычайной древности - тысячи и тысячи
стандартных лет. Говачины верили, что Бог-Лягушка создал этот ящичек, этот
самый  ящичек,  и  его  содержимое  как  эталон,   символ   "единственного
действенного Закона".
   Точно помня, что это  надо  делать  правой  рукой,  Маккай  по  очереди
прикоснулся к каждому предмету в ящичке, опустил крышку и закрыл  защелку.
Делая это, он  почувствовал,  что  присоединяется  к  призрачному  шествию
Легумов, имена  которых  навсегда  вошли  в  исполняемую  в  виде  баллады
хронологию говачинской истории.

   Бишкар, которая скрыла свои яйца...
   Кондаш Ныряльщик...
   Дритайк, который выпрыгнул из болота и смеялся над Мррегом...
   Тонкил со спрятанным ножом...

   Маккай спросил себя, как они будут петь о нем самом. Назовут ли они его
"Маккай Растяпа?"  Его  мысли  понеслись  вперед,  стремясь  охватить  всю
необходимую  информацию.  Главным  пунктом   был   Аритч.   За   пределами
Говачинской Федерации об этом Верховном Магистре было  известно  мало,  но
говорили, что однажды он выиграл дело, сыграв на популярном предубеждении,
которое позволило ему убить судью. В комментарии к этой победе говорилось,
что Аритч "объял  Закон  так  же,  как  соль  растворяется  в  воде".  Для
посвященных это означало, что Аритч воплотил в  жизнь  основное  отношение
Говачинов к их Закону: "уважительное неуважение". Это  была  особая  форма
святости. Каждое движение вашего тела было так же важно, как и ваши слова.
Говачины сделали это афоризмом.
   "Ты держишь свою жизнь у себя во рту, когда выходишь в Судебный Зал".
   Они давали юридическое право убить любого участника -  судей,  Легумов,
клиентов... Но это должно  было  быть  сделано  с  утонченной  юридической
ловкостью, чтобы повод был очевиден всем наблюдателям, и сделано  с  самым
тонким чувством ритма. Самое главное, можно убить на Арене  только  тогда,
когда это же самое исполненное почитания неуважение к говачинскому  Закону
не оставляло иного выбора. Даже изменяя Закон, вам необходимо было уважать
его святость.
   Когда вы выходили в Судебный Зал, вы должны были чувствовать эту особую
святость всеми фибрами души. Формы... формы...  формы...  Когда  у  вас  в
руках находится этот голубой ящичек, смертельные формы говачинского Закона
накладывают отпечаток на каждое движение, каждое слово. Зная,  что  Маккай
не  рожден  Говачином,  Аритч  создал  дефицит  времени,  рассчитывая   на
немедленную ошибку. Они не хотели, чтобы это досадийское  дело  попало  на
Арену. Это было прямое состязание. А если это дело попадет на Арену... что
же, решающим вопросом будет  выбор  судей.  Судьи  выбирались  с  огромной
тщательностью. Обе стороны при  этом  маневрировали,  стараясь  не  ввести
профессионального юриста  в  состав  судей.  Вместе  с  тем,  судьи  могли
представлять одну из сторон, нарушившую закон. Судьи могли  избираться  (а
зачастую так и было) из-за их специального знакомства с делом. Но при этом
необходимо было взвесить все  тонкости  Предубеждения.  Говачинский  Закон
специально различал предубеждение и пристрастие.
   Маккай обдумал это.
   Определение предубеждения было следующим: "Если  я  могу  выступить  на
определенной стороне, я сделаю это".
   А пристрастие: "Что бы ни случилось на Арене, я всегда  буду  выступать
за определенную сторону".
   Предубеждение допускалось, а пристрастие нет.
   Аритч представлял собой первостепенную проблему, со  своими  возможными
предубеждениями,   пристрастиями,   своими    врожденными    и    наиболее
укоренившимися взглядами. В своих глубочайших убеждениях он смотрел на всю
не-Говачинскую юридическую систему как на "орудие, служащее для ослабления
личностного   характера    путем    нелогичности,    иррациональности    и
эгоцентричного эгоизма во имя высокой цели".
   Если в Зал попадет досадийское дело, то  оно  будет  рассматриваться  в
соответствии с измененным говачинским  Законом.  Эти  изменения  были  для
Говачинов колючкой в коже. Они представляли собой уступки,  сделанные  для
вступления в Консент. Периодически Говачины пытались  сделать  свой  Закон
основой законодательства Консента.
   Маккай вспомнил, что Говачины  однажды  выразились  о  законодательстве
Консента  так:  "Он  поощряет  жадность,  недовольство  и   соперничество,
основанное  не  на  превосходстве,  а  на  обращении  к  предрассудкам   и
материализму".
   Маккаю вдруг пришло в голову,  что  эта  цитата  приписывалась  Аритчу,
Верховному Магистру Филума Бегущих. Неужели за тем, что делал  здесь  этот
Говачин, стоят еще более глубокие скрытые мотивы?
   Аритч сделал глубокий вдох через жаберные  щели,  показывая  тем  самым
свое нетерпение, и сказал:
   - Теперь ты мой Легум. Чтобы быть обвиненным,  тебе  достаточно  просто
уйти, потому что это будет знаком твоей враждебности всем правительству. Я
знаю, что ты именно этим врагом и являешься, Маккай.
   - Ты знаешь меня, - согласился Маккай.
   Эти слова были чем-то большим, чем ритуальный ответ  в  соответствии  с
формами, они были правдой. Но Маккаю пришлось сделать большое  усилие  над
собой, чтобы произнести их невозмутимо. За пятьдесят лет, прошедших с  тех
пор, как он был принят  в  Говачинскую  Адвокатуру,  Маккай  участвовал  в
работе этой древней юридической структуры в  Судебном  Зале  четыре  раза,
скромный результат для обычного Легума. Каждый раз  на  карте  стояло  его
личное  выживание.  Во  всех  своих  стадиях,  судебное  состязание   было
смертельной битвой. Жизнь проигравшего  принадлежала  победителю  и  могла
быть взята по его усмотрению. В редких случаях проигравший мог быть продан
слугой  в  свой  собственный  Филум.  Этот  вариант   не   нравился   даже
проигравшим.
   "Лучше чистая смерть, чем грязная жизнь".
   Покрытый засохшей кровью  нож  ука