конечно,
поразительное, а все-таки не может быть, чтобы ими завладел один и тот  же
кошмар.
   - А вам  случайно  не  приснился  такой...  лорд...  лорд-протектор?  -
спросил он.
   -  Нет,  -  ответил  сэр  Басси.  -  Просто  безмозглое  патриотическое
имперское правительство и война. Хотя  нет,  что-то  такое  было...  вроде
диктатуры. Лейбористов прогнали. Во главе стоял как  будто  Эмери.  Этакий
гордый Эмери. Эмери - высший сорт... понимаете, что я хочу сказать? Сам-то
по себе он не много значил. Он только представлял все эти старые взгляды и
убеждения.
   - А я? - слегка задыхаясь, спросил мистер Парэм.
   - Вы были на стороне правительства, и мы с вами  спорили.  Вы  были  за
войну. Во сне как-то так получалось, что мы с вами все время  сталкивались
и спорили. Даже не похоже на сон. Вы были каким-то чиновником. Мы  спорили
без конца. Даже когда рвались бомбы и меня чуть было не расстреляли.
   Мистер Парэм почувствовал некоторое облегчение. Не полное, но  все-таки
ему полегчало. Да, конечно, они оба видели сон, похожий сон, явно  похожий
сон. Такова уж особенность спиритических сеансов, что людям снятся похожие
сны; но ему и сэру Басси приснился не один и тот же сон. Не совсем тот же.
Им привиделась война, мысль о возможности которой преследовала  обоих,  но
каждый увидел ее на свой лад, у каждого она преломилась по-своему.  Только
и всего. Короткое и трагическое (и, пожалуй, чуточку нелепое) царствование
мистера Парэма в образе Верховного лорда навсегда останется его тайной.
   Но что там говорит сэр Басси?
   Он рассказывал еще что-то про свой сон, а мистер Парэм прослушал.
   - Мы должны открыть  людям  глаза  на  то,  что  делается  в  мире,  да
поскорей. Иначе все полетит к чертям... Через школы ничего не  сделаешь...
Подходящих учителей не подберешь. Университеты отгородились  от  нас.  Да,
отгородились. Надо вырвать молодежь из рук тупых и самодовольных  педантов
и объяснять ей, объяснять, пока не поймет. Направить бьющую ключом энергию
мира. Дать людям новые идеи, новое поле деятельности. Путь к новому  лежит
через книги, газеты, через печать и устное слово... "Света, больше  света"
[предсмертные слова Гете], как сказал старик Готик.
   Видимо, он имеет в виду Гете?!
   - Я возьмусь  за  печать,  Парэм,  так  и  знайте.  Вы  мне  часто  это
советовали, так я и сделаю. Надо сказать, вы кое-что смыслите. Дело идет к
войне, но ее можно предотвратить, только если  подтолкнуть  мир  в  другую
сторону,  да  покрепче.  Изо  всех  сил.   Навалиться   сообща.   Покрепче
подтолкнуть к  новой  жизни!  Издавать  большую  воскресную  газету...  по
воскресеньям есть время читать... рассказывать  людям  о  науке,  о  новом
мире, который хочет родиться на свет. Кемелфорд, что ли, говорил  о  родах
нового мира, - объяснять, что это за мир и к чему он... или тот  малый  из
Женевы?.. - И предупредить их, что старуха все еще ворчит и точит  ножи...
большую, влиятельную газету.
   При этих словах мистера Парэма охватило странное, безотчетное волнение,
даже мурашки пошли по телу. Враждебное чувство  к  сэру  Басси  как  рукой
сняло. Давно лелеемые и долго подавляемые надежды вспыхнули с такой силой,
что ему изменил здравый смысл. Ему предлагают возглавить газету  -  только
так он и мог это понять. Сэр Басси предложил это совсем не так, как  можно
было бы ждать, и смотрел как-то странно, скосив глаз, а  все-таки  он  это
предложил. Итак,  газета  будет.  Своя  газета.  Наконец-то.  Пожалуй,  он
изберет направление, несколько отличное от того, что было ему по  душе  до
странного сна, этот сон многое перевернул в нем, а пробуждение  -  и  того
больше. И, как бы то ни было, у него будет газета!
   - Может быть, лучше издавать  субботний  еженедельник?  -  спросил  он;
голос звучал  напряженно  и  плохо  ему  повиновался.  -  Круг  читателей,
возможно, сузится, зато влияние газеты будет гораздо сильнее.
   - Нет, я хочу, чтобы она доходила до самой  широкой  публики  в  сотнях
тысяч экземпляров, я хочу идти по пятам за всеми этими умниками. Их  никто
не слушает. А я не побоюсь  ни  картинок,  ни  грубой  шумихи,  и  я  буду
вдалбливать людям одно и то же, неделю за неделей. Я буду твердить им, что
все эти ваши фокусы безнадежно устарели и исчерпали  себя,  и  теперь  они
только опасны и вредны, черт подери!
   "Ваши фокусы безнадежно устарели?" - мистера Парэма обдало холодом.  Но
бедняга отчаянно цеплялся за свою последнюю надежду. Долгих шесть  лет  он
лелеял ее.
   - Не знаю, справлюсь ли я с этим, - сказал  он.  -  Я  ведь  не  Гарвин
[Гарвин, Джеймс Льюис (1868-1947) - известный английский журналист,  более
тридцати  лет  был   редактором   газеты   "Обсервер";   защищал   позиции
консерваторов],  знаете.  Не  уверен,  что  можно  быть   одновременно   и
плодовитым и изысканным.
   Сэр  Басси  круто  остановился  и  несколько  секунд,  скривив  рот,  с
удивлением разглядывал своего спутника.
   - Поди ты! - сказал он наконец. - А я про вас и не думал.
   Мистер Парэм сильно  побледнел.  Случилось  невероятное.  Его  сознание
отказывалось с этим мириться.
   - Но газета! - с усилием вымолвил он.
   - Мне придется подобрать для нее настоящих людей, - медленно сказал сэр
Басси. - Она будет направлена против вас, против всего, за что вы  стоите,
черт возьми.
   С явным изумлением он в упор смотрел на мистера  Парэма.  Казалось,  он
впервые что-то понял. Они были знакомы целых шесть лет, и ни разу  ему  не
приходило в голову, что для любой газеты  или  журнала  не  найти  лучшего
издателя, чем мистер Парэм! Он, этот безграмотный  выходец  из  лондонских
трущоб, собирался - да, да,  всерьез  собирался  -  сам  руководить  своей
газетой! Сон придал этому сумасброду  самоуверенности.  Какой-то  нелепый,
невероятный   сон,   навеянный    тягостной,    напряженной    обстановкой
спиритического сеанса. Чертов сеанс! Будь он  тысячу  раз  проклят!  Из-за
него все пошло вкривь и вкось. Все рассыпалось в прах.  Это  был  какой-то
чан для брожения мыслей. Из томительной скуки  этого  сеанса  и  возникли,
точно под гипнозом, все эти откровения. Он  ослабил  сдерживающие  центры,
которые управляли умами мистера Парэма и сэра Басси и  помогали  соблюдать
приличия, обнажил то, что ни в коем случае не должно  было  выплескиваться
наружу. Он показал,  куда  уходит  корнями  воображение  обоих.  Обнаружил
непримиримые противоречия. Какое верное, безошибочное  чутье  подсказывало
мистеру Парэму всячески избегать этих темных комнат и безрассудных надежд,
которые неминуемо пробуждаются в условиях спиритического сеанса!
   Будет газета, большая газета, деньги на нее даст сэр Басси. И во  главе
станет не он! Это будет газета, направленная против него!
   Шесть лет потрачены зря! А сколько пришлось вытерпеть обид! Унижений! А
гнев, не нашедший выхода! А счета портного!
   Никогда в жизни мистеру Парэму не случалось  вопить,  но  тут  он  едва
сдержал истерический вопль. Он сунул пальцы за  воротник,  как  будто  его
душило, и не мог вымолвить ни слова. Что-то  сломалось  в  его  душе.  Это
рухнула надежда, что помогала ему шесть долгих лет гнаться за сэром  Басси
по крутым и извилистым тропам, через страны и материки.
   Они остановились на углу улицы Понтингейл. Мистер Парэм немо,  в  упор,
гневным взглядом уставился на сэра Басси. Поистине с этой минуты  их  пути
расходились в разные стороны.
   - Погодите, -  сказал  сэр  Басси.  -  Еще  и  двенадцати  нет.  Пойдем
посмотрим, может, мои племянницы уже подпалили  "Клеридж".  Там,  наверно,
собралась вся компания - шлюхи и герцогини... Гэби... все на свете.
   Впервые за годы их знакомства мистер Парэм отклонил приглашение.
   - Нет, - решительно произнес он, вновь обретя дар речи.
   Сэр Басси не умел спокойно мириться с отказом.
   - Ну-ну, идемте! - настаивал он.
   Мистер  Парэм  покачал  головой.  Его  переполняла  ненависть  к  этому
изворотливому и пошлому негодяю, к этому коварному и  неукротимому  врагу.
Быть может, ненависть глянула из его глаз. Быть может, взгляд  его  выдал,
что в душе преподавателя колледжа сидит демон.  Пожалуй,  впервые  за  все
время сэр Басси понял, какие чувства питает к нему мистер Парэм.
   Двадцать секунд длилось это жестокое откровение,  двадцать  секунд  они
глядели друг другу в глаза; потом к мистеру Парэму вернулось благоразумие,
и он поспешил занавесить зеркало своей души.  Но  сэр  Басси  не  повторил
приглашения зайти в "Клеридж".
   - Поди ты!  -  сказал  он  и  повернул  на  Беркли-сквер.  Он  даже  не
простился.
   Никогда еще мистер Парэм не слышал в этом "поди ты"  такой  насмешки  и
отчужденности. На это "поди ты"  совершенно  нечего  было  ответить.  Этим
"поди ты" на нем ставили крест.
   Наверно, целую минуту он стоял не шевелясь и смотрел вслед удалявшемуся
сэру Басси. Потом медленно, почти покорно, направился к своему  жилищу  на
улице Понтингейл.
   Ему казалось, что сама жизнь отвернулась от него. Не только  сэр  Басси
ушел  от  него,  унося  самые  дорогие  его  сердцу  чаяния,  -  казалось,
собственное "я" тоже его  покинуло.  Недавний  лорд-протектор  был  теперь
всего лишь пустой  оболочкой,  выпотрошенным  ничтожеством,  тоскующим  по
утраченной вере в себя.
   Неужели у него нет будущего? Быть может, в один прекрасный день,  когда
помрет старик Уотерхем - если только эта старая вобла когда-нибудь  умрет,
- он станет Директором колледжа Сен-Симона. Только это и остается ему.  Да
еще возможность презрительно улыбаться. Улыбка будет кисловатой.
   Мысль его медлила и колебалась, не зная, на чем остановиться,  потом  с
трепетной решимостью  стрелка  компаса  повернула  к  сумеречному  уюту  и
задушевной близости, к беспредельному пониманию и сочувствию, воплощенному
в маленькой миссис Пеншо. Она поймет его. Она поймет. Даже  если  все,  из
чего складывалась для него история, пойдет на свалку, даже если  взамен  в
мире  станет  править  новая  самозванная  история,  которая  не  признает
властителей и  держав,  великих  людей  и  политики  и  вся  построена  на
биологии, экономике и тому подобных новшествах. Он знал,  что  она  поймет
все, что можно понять, и увидит все - что бы это ни было - в нужном свете,
и это будет ему помощью и поддержкой.
   Правда, главные доказательства ее преданности и понимания он  обрел  во
сне, но в  каждом  сне  есть  доля  откровения,  доля  добра  -  в  каждом
несчастье.
   Хорошо, что у него записан номер ее телефона...
   И вот устало повернувшись к нам спиной, сдвинув шляпу на  затылок,  наш
низвергнутый публицист удаляется по улице Понтингейл,  удаляется  со  всем
своим тщеславием, с  богатой  эрудицией,  с  милыми  его  сердцу  нелепыми
обобщениями, с идеями о нациях, воплощенных в отдельных великих  людях,  и
прочим  давно  устаревшим  мусором  кабинетной  политической  премудрости,
который бессмыслен и жалок по сути своей, но  способен  повлечь  за  собою
неисчислимые беды... и  автор,  который  под  конец  стал  питать  к  нему
странную, ничем не оправданную  нежность,  волей-неволей  вынужден  с  ним
распроститься.

   * государственный переворот (франц.)