ликим державам
и воззвал к их сочувствию. В то же время он объявил, что вследствие  столь
тяжкого оскорбления Британская империя находится отныне в состоянии  войны
с Союзом Советских  Республик.  Нейтральные  государства  да  соблаговолят
соблюдать обычную сдержанность в отношении воюющих сторон.
   Тотчас в качестве меры предосторожности русские войска заняли Герат,  а
британские войска - Кандагар, и мощный английский авиадесант,  поддерживая
атаку  дружественных  курдов,  захватил  и  разграбил  Мешхед.   Англичане
разбомбили Герат, и одновременно русские бомбили Кандагар, но  куда  менее
успешно. Хотя обе стороны пустили  в  ход  мощные  взрывчатые  вещества  и
зажигательные бомбы, население обоих афганских городов, забывая,  что  это
были вынужденные  действия,  обратило  весь  свой  гнев  и  возмущение  на
Британию. Вопиющая  несправедливость!  Несомненно,  то  были  плоды  самой
бессовестной  пропаганды.  Ну,  пусть  бы  афганцы  немного  повозмущались
бомбежкой  Герата,  но  ведь  в  Кандагаре-то  рвались  не  английские,  а
советские бомбы!
   Верховному лорду удалось  совершить  то,  чего  не  сумел  даже  мистер
Бринстон Берчиль:  он  добился  войны  с  Россией,  и  притом  с  участием
Афганистана.
   На другой день после начала войны  Англия  и  Япония,  строго  соблюдая
тайный  договор,  заранее   заключенный   благодаря   предусмотрительности
Верховного лорда, объявили Гоминдан  союзником  России,  в  доказательство
опубликовали документы, будто бы выкраденные надежными агентами у  русских
и китайских дипломатов, и начали блокаду Китая. Значительные японские силы
высадились   в   Восточном   Китае   для   охраны   стратегически   важных
железнодорожных пунктов.
   Англичане - народ, соображающий  туговато,  -  только  на  второй  день
поняли, что началась новая мировая война.  Сперва  казалось,  что  военные
действия ограничатся Азией и рядовой британский гражданин сможет  спокойно
любоваться ими  издалека.  В  мюзик-холлах  новая  война  стала  предметом
шуточек и острот, довольно ехидных, но  при  этом  вполне  патриотических,
мишенью их были большевики. Тут язвили по поводу  миролюбивых  разговоров,
которые людям поумнее всегда казались очень скучными. Лорд-протектор  счел
за благо учредить цензуру, чтобы широкой публике было совершенно ясно, что
именно следует думать  и  чувствовать  в  связи  с  происходящим.  Правда,
незаметно было бурного патриотического подъема, каким отличалась Англия  в
1914 году на зависть всему миру, но безработных  было  вдосталь  и  приток
добровольцев вполне достаточен, так что сразу же прибегнуть к  мобилизации
не пришлось. Антирусскую пропаганду можно было развертывать  постепенно  и
энтузиазм раздувать по мере надобности.
   Верховный лорд  издал  приказ,  обращенный  ко  всем  высшим  офицерам:
"Надлежит поддерживать бодрость и энергию. Все должны действовать быстро и
бодро. Пусть развеваются все флаги, пусть играют все оркестры.  Это  будет
веселая и многообещающая война. Война освежающая".
   Число безработных сразу резко сократилось, и все газеты  возвестили  об
этом на самом видном месте.



10. АМЕРИКА ВОЗРАЖАЕТ

   Но теперь, столь уверенно начав, пора было остановиться и поразмыслить.
До сих пор Верховный лорд всячески старался не принимать в расчет Америку.
Он предвидел, что там его действия вызовут  волнение  и  недовольство.  Он
знал, что, выступая заодно с Японией, а главное, раскрывая, что он  был  с
Токио в тайном сговоре, он неминуемо должен вызвать возмущение в  Америке.
Но теперь ему пришлось убедиться в  том,  как  чувствительно  общественное
мнение  Америки  не  только  ко  всему,  что  препятствует   американскому
судоходству, но и ко всему, что затрагивает американские интересы в  Китае
и  Восточной  Сибири.  И  волей-неволей   ему   пришлось   признать,   что
американский образ мыслей стал совершенно чужд британскому.
   Ему неожиданно нанес весьма неприятный визит новый американский  посол.
Он явился в час ночи, сразу же после телефонного звонка.
   По странному стечению обстоятельств Верховному  лорду  до  сих  пор  не
приходилось встречаться с этим послом. Мистер Руфус  Ченсон  находился  во
Франции, где его жена недавно  перенесла  операцию.  Теперь  он  примчался
сломя голову и, получив сообщение из Вашингтона,  среди  ночи  ворвался  к
Верховному лорду.
   Своим видом он сразу напомнил некоего мистера Хэмпа, банкира, с которым
мистер Парэм познакомился на памятном обеде у сэра  Басси.  Тот  же  серый
цвет лица, те же очки; он так же сутулился и говорил так  же  неторопливо,
взвешивая каждое слово. Не будь он Руфусом Ченсоном, он, конечно,  был  бы
мистером Хэмпом.
   Его приняли в том кабинете военного министерства, который  теперь  стал
для Верховного лорда домом. Ввел его сюда почти украдкой один  из  младших
секретарей. Миссис Пеншо, в обществе  которой  Верховный  лорд  перед  тем
отдыхал душой, все время, пока длилось это свидание, сидела в  уголке,  не
сводя со своего повелителя темных, полных обожания глаз.
   - Что это значит, милорд? - воскликнул мистер Ченсон с  ходу,  даже  не
поздоровавшись. - Что все это значит? Я был от всего оторван. И  вдруг  на
пароходе вижу газеты, а в Дувре меня встречает мой секретарь. Я как громом
поражен. Что вы наделали? Почему мне прислали вот это?  -  И  он  взмахнул
листом бумаги.
   Верховный лорд был очень удивлен непомерным  волнением  посетителя,  но
сохранял полное спокойствие.
   - Мистер Ченсон, если не ошибаюсь, - сказал он, пожал ему  руку,  затем
указал на стул. - Что случилось, позвольте узнать?
   -  Неужели  вы  намеренно  закрыли  порт  Тяньцзинь  для  американского
судоходства? - взмолился Ченсон. - И это после всего, что было? Неужели вы
захватили пять наших торговых судов? Неужели это  по  вашему  приказу  был
открыт огонь по "Красавице Нарангансета", и  она  пошла  ко  дну,  и  семь
человек утонули? Если все это  так,  то  при  сложившихся  обстоятельствах
одному богу известно, на что теперь способен американский народ!
   - Объявлена блокада.
   Американец воздел руки к небесам.
   - Да почему блокада, ради всего святого?!
   - Действительно, имел место неприятный инцидент,  -  признал  Верховный
лорд.
   Он обернулся к миссис Пеншо, перебиравшей какие-то бумаги. И она  ясным
голоском подтвердила:
   - "Красавица  Нарангансета"  отказалась  подчиниться  сигналам  и  была
потоплена. Количество утонувших не установлено.
   - О господи! - воскликнул Ченсон.  -  Да  неужели  вы,  англичане,  так
никогда и не поймете, что американцы - самый вспыльчивый народ  на  свете?
Как вы это допустили? Вы же лезете на рожон.
   - Я вас не понимаю, - спокойно произнес Верховный лорд.
   -  О  господи!  Он   не   понимает!   Перед   ним   американцы,   самый
чувствительный, детски непосредственный, самый умный и  решительный  народ
на свете! А он оскорбляет их в лучших чувствах, нарушает свободу морей, он
пускает ко дну их корабль и  семерых  их  сограждан,  точно  это  какие-то
индийцы!
   Верховный лорд  смотрел  на  Ченсона;  до  чего  бесцеремонен:  кричит,
бранится, ни один европейский дипломат никогда  не  позволит  себе  ничего
подобного.  Поистине,  из  всех  чужестранцев  американцы  самые  чужие  и
непонятные. И, однако, они так близки нам.  Ощущение  такое,  словно  тебя
бранит родной брат или закадычный друг детства,  который  и  не  думает  о
приличиях.
   - Мы предупреждали о наших намерениях. Мы были в своем праве.
   - Я пришел к вам не для споров. Как нам  теперь  быть?  Неужели  вы  не
могли один раз уступить? Ничего не могу поделать, я обязан вручить вам это
послание.
   Но он не отдал документ. Казалось, он просто не в  силах  выпустить  из
рук эту бумагу.
   - Послушайте, Верховный лорд, - вновь заговорил он. - Наш  президент  -
человек  миролюбивый.  Он  -  само  миролюбие.   Но,   не   забудьте,   он
представитель  американского  народа  и  должен  говорить  от  имени  всех
американцев. Пока мы с вами разговариваем, сэр, это послание передается во
все газеты. Задержать его невозможно. Вот оно. Вам  оно  может  показаться
вызывающим, но половина американцев скажет, что  оно  еще  слишком  мягко.
Свобода морей! Они за нее горой.  Даже  жители  Среднего  Запада,  которые
толком не понимают, что это значит, - и те за нее  горой.  Захватить  наши
суда! Потопить нас! Не думал я, когда приехал к  вам  в  Англию,  что  мне
придется распутывать такой узел... Все было так мило.  Приемы  при  дворе.
Обходительные друзья. И вдруг такая неприятность... Моя жена,  сэр,  из-за
этого опять слегла. В Париже ее исцелили, а теперь все пошло прахом!
   Он положил бумагу на стол, в отчаянии стиснул руки  и  что-то  горестно
забормотал себе под нос.
   Верховный лорд взял послание и пробежал его глазами. С  каждой  минутой
лицо его становилось бледней и суровей. Гнев и отчаяние бушевали  в  душе.
Да, это был поистине вызов. Рядом  с  ним  знаменитая  Венесуэльская  нота
казалась  любовной  записочкой.  Эти  американцы  никогда  не   отличались
сдержанностью. Британия должна прекратить  блокаду  "немедленно"  -  слово
совершенно излишнее, - вернуть захваченные суда, возместить...
   Он дочитал и вновь перевернул страницу,  стараясь  выиграть  время.  Он
поспешно соображал: как отнесется к этому Англия, как это  примет  Канада,
как это отразится на Британской империи и на всем  мире.  Его  уже  и  так
сильно беспокоили предполагаемые союзники в Европе:  ни  один  из  них  не
спешил, как полагалось бы, выполнить условия заключенных с ним соглашений.
Германия, Польша, Югославия, Италия не предприняли  никаких  шагов  против
России, даже границ не  закрыли,  а  Франция,  хоть  и  провела  частичную
мобилизацию, не высказала ясно своих дальнейших намерений и ничего  больше
не сделала, чтобы поддержать  Англию.  Казалось,  все  они  чего-то  ждут,
какого-то  сигнала.  Как-то  поведут  себя  эти  не  слишком   решительные
союзники, когда прослышат о его ссоре с Америкой?
   - Дорогой сэр,  -  сказал  Верховный  лорд.  -  Дорогой  мой  сэр!  Мы,
британцы,  всегда  готовы   были   считаться   с   некоторыми   слабостями
американской дипломатии. Но это послание!..
   - Да, - сказал американский посол, - но  не  думайте,  что  это  пустые
слова.
   - Нет, это уже слишком. Мы знаем, что у вас  многое  делается  в  угоду
партийной политике. Но такое!.. У американских  государственных  деятелей,
как видно, вошло в привычку не считаться с тем, что и у нас  здесь  немало
трудностей. Я постараюсь отнестись  как  можно  терпимее  к  этому  потоку
оскорблений. Но... должно быть, когда президент  писал  это,  у  него  был
приступ горячки.
   - А вы не можете заявить, что этот  обстрел  был  ошибкой?  Погорячился
кто-то из младших офицеров, и прочее?
   Верховный лорд на мгновение задумался, потом вздрогнул  и  взглянул  на
миссис Пеншо.
   - Боже милостивый! - воскликнул он. - Свалить все на человека,  который
только выполнял приказ!
   - Вы настаиваете на том, что это было сделано по приказу?
   - Да, люди действовали в духе общего приказа.
   Американец пожал плечами, его явно взяло отчаяние.
   - Мне нужно подумать, - сказал Верховный лорд. - Ваш президент поставил
меня в ужасное положение. Я посвятил  себя  государственной  деятельности,
чтобы вернуть жизни человеческой былое благородство. Я поклялся  возродить
мужественную Англию. Я призван осуществлять высокую политику, дабы  спасти
великие ценности  западной  цивилизации.  Навряд  ли  у  вас,  в  Америке,
представляют себе, как огромны разногласия, из-за которых ныне разгорается
бой. Ваш президент тоже этого  не  понимает.  Я  собираю  все  силы  нашей
великой империи для всемирной битвы, а тут вдруг вытаскивают на свет божий
какую-то ничтожную мелочь, чтобы расстроить,  осложнить,  -  уж  не  знаю,
может быть, чтобы унизить... Что хорошего, скажите на  милость,  даст  вам
этот грубый выпад? Чего вы этим достигнете?
   - Так, - прервал американский посол. - Но поймите  одно,  сэр:  это  не
просто грубый выпад ради популярности  перед  очередными  выборами,  и  от
этого нельзя отмахнуться, как от обычной  попытки  подразнить  британского
льва. Если вы намерены так к этому отнестись, вы совершите большую ошибку.
Американцы, может быть, ребячливы, но они люди с размахом. Они смотрят  на
вещи широко. Они не мелочны. Быть может, они в один прекрасный день станут
взрослыми и поразят мир своим  величием.  Даже  и  сейчас  им  свойственно
обостренное чувство справедливости. И правы они тут или не правы,  но  они
верят в эту самую свободу морей так же свято,  как  в  доктрину  Монро;  и
вместе с ними в нее верит президент; и если ничего не будет сделано, чтобы
загладить случившееся, и если вы  собираетесь  и  впредь  захватывать  или
обстреливать наши суда, то... я вам не угрожаю, я говорю это с отчаянием и
скорбью, - дело дойдет до ультиматума.
   - Дорогой мой сэр! - сказал Верховный лорд, все еще отказываясь  верить
в столь неприятную возможность. - Но ведь ультиматум означает...
   - Об этом я и говорю. Это  означает  войну,  сэр.  Это  означает  нечто
такое,  чего  никто  по  обе  стороны  Атлантического  океана  никогда   и
вообразить не осмеливался...



11. ВЕРОЛОМСТВО

   Для истинно великих людей черные дни  -  неизбежность.  Цвет  власти  -
пурпур.  Всякая  великая  жизнь  -  трагедия.  Блистательное   восхождение
Верховного лорда начали отныне омрачать тени близящихся бедствий. А вместе
с его судьбой омрачалось и его настроение. Америка не поняла его, едва  ли
не злонамеренно отказалась оценить по достоинству все значение,  всю  мощь
его грандиозных замыслов. Прежде он не представлял себе, как далеко отошла
она от британского понимания истории, от европейского взгляда  на  мировую
политику. И вот все его титанические планы на  грани  крушения.  Случай  с
"Красавицей  Нарангансета"  и  нота  американского  президента   оказались
поворотным пунктом в его судьбе.
   Он знал и раньше, что его вмешательство в людские дела - это подвиг, но
не понимал, сколько тут таится сложностей и опасностей.  Вдруг  он  понял,
что бьется над головоломной задачей.  Словно  его  вовлекли  в  спор  -  и
поймали в ловушку, запутали, сбили с  толку.  Его  постоянно  преследовало
воспоминание о том памятном споре мистера Парэма с Кемелфордом,  Хэмпом  и
сэром Басси. Казалось, они теперь всегда  присутствуют  где-то  на  втором
плане, радуются каждой его неудаче, все его  ценности  объявляют  ложными,
его  идеи  -  устарелыми  и  предвещают  какое-то  непонятное,  чудовищное
переустройство мира, в  котором  ему  не  будет  места.  Этот  непонятный,
чудовищный новый порядок вещей был самым отдаленным, самым смутным,  но  и
самым тревожным из всех  тягостных  предчувствий,  гнездившихся  где-то  в
дальнем уголке его сознания.
   Верховный лорд  твердо  верил;  что  он  избранный  вождь  объединенных
народов Британской империи. Нота  президента  заставила  его  понять,  что
британцы могут вести себя совсем не  по-британски.  Лишь  очень  небольшая
часть населения постигла, что империя - та империя, пророками котором были
Киплинг и Сили [Сили, Джон  Роберт  (1834-1895)  -  английский  историк  и
публицист; один из идеологов британского империализма], -  превыше  всего.
И, может быть, именно потому, что небольшая  часть  нации  восприняла  эту
истину с необычайной силой и глубиной, все  остальные  усвоили  ее  совсем
недостаточно. Неужели имперский патриотизм возник слишком поздно? Или  ему
еще предстояло распространиться вширь и вглубь? Ему не удалось увлечь  умы
идеей колоний, или увлечение уже позади?
   Не только народные  массы  дома,  в  Англии,  но  и  жители  доминионов
постепенно перестали чтить понятия, прививаемые  Оксфордом  и  Кембриджем,
верить в их непогрешимость, в обычаи и традиции правящего класса, армии  и
флота, в незыблемость своей близости с Лондоном, во все, что сделало  нашу
Британию такой, какова она теперь, - а быть может, они и не верили  в  это
никогда. Эти огромные, непонятные людские  массы  вслед  за  Америкой  все
дальше отходили от основ истинно британского понимания истории  и  истинно
британского поведения.  Уже  несколько  лет  проницательный  мистер  Парэм
предчувствовал, что преданность империи пойдет на убыль. И он даже во  сне
не находил покоя.  Если  не  станет  преданности  империи,  что  нас  ждет
впереди, как не полный упадок? И теперь героический дух  Верховного  лорда
захлестнули былые тревоги мистера Парэма.  Неужели  он  ведет  безнадежную
игру? Неужели, несмотря ни  на  что,  его  удел  не  победа,  но  зловещее
великолепие  последней  битвы  за  идеи,  слишком  благородные  для  этого
малодушного мира?
   Когда  он  захватил  власть,  лондонская  толпа  казалась  бессмысленно
равнодушной к  перемене  режима.  Она  не  приветствовала  его,  но  и  не
сопротивлялась. Как видно, ей плевать было  на  парламент.  Но,  с  другой
стороны, разве она приняла диктатуру с восторгом? Теперь  ясно,  что  если
восторг и был, он был отравлен угрюмым недовольством. Направляясь в  своем
большом синем автомобиле к Ричмонд-парку, где час в день он позволял  себе
отдохнуть и подышать воздухом в обществе миссис Пеншо и Хируорда Джексона,
Верховный лорд увидел нескончаемую вереницу "живых сандвичей", бредущих по
улице Уайтхолл.
   Чаще всего на плакатах повторялась краткая  надпись  красными  буквами:
"Руки прочь от России!" И это - когда мы находимся  в  состоянии  войны  с
Россией. Да ведь это, ни много ни мало, открытая  измена!  Другие  плакаты
были многословнее: "Руки прочь от Китая!  У  нас  довольно  хлопот  и  без
Китая!" Были и такие:  "Не  хотим  войны  с  Америкой!"  Это  было  высшее
выражение протеста. Люди с плакатами тащились по улицам,  и  никто  им  не
препятствовал. Ни один патриот не вмешался. Никто и не подумал стукнуть их
по голове. А ведь живых сандвичей очень удобно бить по голове. Но  полиция
и пальцем не шевельнула.
   Какого черта надо этим людям? Чего они хотят - национального позора? Он
не мог просто не обращать внимания на эти плакаты. Он был слишком поражен.
Он смотрел. Даже повернул  голову.  И  этим  выдал  себя.  Люди,  конечно,
заметили, что он обернулся, необходимо было сейчас же что-то  предпринять.
Машина остановилась.
   - Вылезайте, - сказал Верховный лорд  Хируорду  Джексону.  -  Подите  и
прекратите это. Выясните, на чьи деньги это делается.
   И он поехал дальше мимо зданий парламента, запертых, безлюдных  и,  как
ему вдруг показалось, смотревших на него с немым и несправедливым  укором.
В Ричмонд-парке он был хмур и нелюбезен с миссис Пеншо.
   - Мой народ  настраивают  против  меня,  -  сказал  он  после  долгого,
тягостного молчания.
   В парке велись кое-какие интересные работы по устройству  электрической
подвесной дороги,  но  мысли  Верховного  лорда  были  заняты  другим,  и,
вопросы, которые он задавал, не отличались живостью и глубиной.
   Вскоре он поймал  себя  на  том,  что  в  сжатых  и  резких  выражениях
составляет  декрет  об  общественной  безопасности.  Вот  до  чего  дошло!
Необходима краткая и четкая вводная часть, определяющая грозную опасность,
нависшую над Британской империей. А затем надо сообщить  о  новых  суровых
законах против антипатриотической печати,  антипатриотической  агитации  и
малейшего неповиновения гражданским и  военным  властям.  Придется  ввести
самые строгие  меры  наказания.  Прямая  измена  в  военное  время  должна
караться смертью. Людей военных, обязанных убивать, следует освободить  от
какой-либо личной ответственности, если они,  убивая,  твердо  убеждены  в
своей правоте. За нападки на существующий режим полагается смертная  казнь
- расстрел. При любых обстоятельствах.  Если  империя  вообще  чего-нибудь
стоит, она стоит того, чтобы за нее расстреливать.
   Когда он, суровый и сосредоточенный, вернулся в военное министерство, к
своему письменному столу, намереваясь прод