го лечь, видел лишь маленький, скорбно застывший черный силуэт...
   Всю ночь напролет стоял Редвуд у окна и  смотрел  на  плывущие  в  небе
странные облака; лишь на рассвете усталость сломила его, и  он  прилег  на
узкую кровать, которую ему поставили между письменным столом  и  угасающим
камином, под черепом гигантского кабана.


   Тридцать шесть долгих часов  Редвуд  оставался  взаперти  под  домашним
арестом, отрезанный от  событий  трагических  Двух  Дней,  когда  на  заре
великой новой эры пигмеи пошли войной на  Детей  Пищи.  И  вдруг  железный
занавес поднялся, и ученый очутился в самой гуще борьбы. Занавес  поднялся
так же неожиданно, как  опустился.  Вечером  Редвуд  услыхал  стук  колес,
подошел к окну и увидел, что у дверей остановился извозчик;  через  минуту
приехавший уже  стоял  перед  Редвудом.  Это  был  человек  лет  тридцати,
тщедушный, гладко выбритый, одетый с иголочки и весьма учтивый.
   - Мистер Редвуд, сэр, - начал  он,  -  не  будете  ли  вы  так  любезны
отправиться  со  мной  к  мистеру  Кейтэрему?  Он  желал  бы  видеть   вас
безотлагательно...
   - Видеть меня!.. - В мозгу Редвуда  вспыхнул  вопрос,  который  ему  не
сразу удалось выговорить. Он  чуть  помедлил.  Потом  спросил  срывающимся
голосом:
   - Что Кейтэрем сделал с моим сыном?
   Затаив дыхание, он ждал ответа.
   - С вашим сыном, сэр? Насколько мы можем судить, ваш сын чувствует себя
хорошо.
   - Чувствует себя хорошо?
   - Вчера он был ранен, сэр. Разве вы не слыхали?
   От этого лицемерия Редвуд вышел из себя. В голосе  его  звучал  уже  не
страх, а гнев:
   - Вы прекрасно знаете, что я не слыхал. Как  вам  известно,  я  не  мог
ничего слышать.
   - Мистер  Кейтэрем  опасался,  сэр...  Такие  события,  бунт...  И  так
неожиданно... Нас застали врасплох. Он  арестовал  вас,  чтобы  спасти  от
какой-либо несчастной случайности...
   - Он арестовал меня, чтобы я не мог  предупредить  сына  и  помочь  ему
советом. Ну, что же дальше? Рассказывайте.  Что  произошло?  Вы  победили?
Удалось вам их перебить?
   Молодой человек шагнул было к окну и обернулся.
   - Нет, сэр, - ответил он кратко.
   - Что вам поручили мне передать?
   - Уверяю вас, сэр, столкновение произошло не по нашей вине. Для нас это
была совершенная неожиданность...
   - Что вы хотите сказать?
   - Я хочу сказать, сэр, что гиганты в какой-то  степени  сохранили  свои
позиции.
   Весь мир словно светом озарился. Потрясенный Редвуд  чуть  не  зарыдал,
горло сжала судорога, лицо исказилось. Но тотчас он глубоко, с облегчением
вздохнул. Сердце радостно заколотилось:  значит,  гиганты  сохранили  свои
позиции!
   -  Был  жестокий  бой...  разрушения   ужасные.   Какое-то   чудовищное
недоразумение... На  севере  и  в  центральных  графствах  многие  гиганты
погибли... Это охватило всю страну.
   - И они продолжают драться?
   - Нет, сэр. Поднят белый флаг.
   - Кто поднял, они?
   - Нет, сэр. Перемирие предложил мистер Кейтэрем. Все это  -  чудовищное
недоразумение. Потому он и хочет с вами побеседовать,  изложить  вам  свою
точку зрения. Настаивают, чтобы вы вмешались.
   Редвуд перебил его:
   - Вам известно, что с моим сыном?
   - Он был ранен.
   - Да говорите же! Рассказывайте!
   - Он шел с принцессой... тогда еще не был завершен маневр по...  м-м...
окружению лагеря Коссаров... этой ямы в Чизлхерсте. Ваш сын  с  принцессой
шли напролом сквозь чащу гигантского овса, вышли к реке  и  наткнулись  на
роту пехоты... Солдаты весь день нервничали... вот и началась паника.
   - Они его застрелили?
   - Нет, сэр. Они  разбежались.  Но  некоторые  стреляли...  С  перепугу,
наобум. Это было нарушение приказа, сэр.
   Редвуд недоверчиво хмыкнул.
   - Можете мне поверить, сэр. Не стану кривить душой, приказ был отдан не
ради вашего сына, а ради принцессы.
   - Да, этому модою поверить.
   - Они оба с криком бежали к крепости. Солдаты метались во все  стороны,
потом кое-кто начал стрелять. Видели, как он споткнулся.
   - Ох!
   - Да, сэр. Но мы знаем, что рана несерьезная.
   - Откуда знаете?
   - Он передал, что чувствует себя хорошо, сэр.
   - Передал для меня?
   - Для кого же еще, сэр.
   Минуту  Редвуд  стоял,  прижав  руки  к  груди,  и  старался  осмыслить
услышанное. Потом его возмущение вырвалось наружу:
   - Так, значит, вы, как дураки, просчитались, не  справились  и  сели  в
лужу, а теперь еще прикидываетесь,  что  вовсе  и  не  думали  убивать!  И
потом... Что с остальными?
   Молодой человек посмотрел вопросительно.
   - С остальными гигантами, - нетерпеливо пояснил Редвуд.
   Его собеседник больше не притворялся, что не понимает.
   - Тринадцать убито, сэр, - ответил он упавшим голосом.
   - И есть еще раненые?
   - Да, сэр.
   Редвуд задохнулся от ярости.
   - И Кейтэрем хочет, чтоб я с ним разговаривал!  -  крикнул  он.  -  Где
остальные?
   - Некоторые добрались до крепости еще во время  сражения,  сэр...  Они,
видимо, этого ждали...
   - Мудрено было не ждать. Если бы не Коссар... А Коссар там?
   - Да, сэр. И там все  уцелевшие  гиганты...  Те,  что  не  добрались  в
Чизлхерст во время боя, уже пришли туда, пользуясь  перемирием,  или  идут
сейчас.
   - Стало быть, вы разбиты, - сказал Редвуд.
   - Мы не разбиты. Нет, сэр. Нельзя сказать,  что  мы  разбиты.  Но  ваши
гиганты ведут войну не по правилам. Они  нарушают  все  законы,  так  было
прошлой ночью и вот  теперь  опять.  Мы  уже  прекратили  атаку,  оттянули
войска. И вдруг сегодня - бомбардировка Лондона...
   - Это их право!
   - Но снаряды начинены... ядом...
   - Ядом?
   - Да, ядом. Пищей...
   - Гераклеофорбией?
   - Да, сэр. Мистер Кейтэрем хотел бы, сэр...
   - Вы разбиты! Теперь ваша игра  проиграна!  Молодец,  Коссар!  Что  вам
остается делать? Как ни старайтесь,  толку  не  будет.  Теперь  вы  будете
вдыхать ее с пылью на каждой улице. Какой же  смысл  драться?  Воевать  по
правилам, как бы не так! И ваш Кейтэрем воображает, что  я  приду  ему  на
выручку?! Просчитались, молодые  люди!  На  что  мне  этот  пустозвон?  Он
лопнул, как мыльный пузырь! Довольно он  убивал,  и  врал,  и  путал,  его
песенка спета. Зачем я к нему пойду?
   Молодой человек слушал внимательно и почтительно.
   - Дело в том, сэр, - вставил он, - что  гиганты  непременно  хотят  вас
видеть. Они не желают признавать никаких других парламентеров. Боюсь, что,
если вы к ним не пойдете, сэр, опять прольется кровь.
   - Ваша? Очень может быть.
   - Нет, сэр, и их кровь тоже. Человечество больше этого не потерпит -  с
гигантами будет покончено.
   Редвуд обвел  взглядом  свой  кабинет.  Задержался  на  портрете  сына.
Обернулся - и встретил вопрошающий взгляд молодого человека.
   - Хорошо, - сказал он наконец. - Я пойду.


   Встреча с Кейтэремом вышла совсем не такая, как ожидал Редвуд. Он видел
великого демагога всего два раза в жизни: один раз на банкете, второй -  в
кулуарах  парламента  -  и  представлял  себе  его  больше  по  газетам  и
карикатурам: легендарный Кейтэрем, Джек-Потрошитель  великанов,  Персей  и
прочее. Встреча с живым человеком опрокинула это представление.
   Он увидел не то лицо, что примелькалось на портретах и шаржах, но  лицо
человека, измученного бессонницей и усталостью: морщинистое,  осунувшееся,
с желтоватыми белками глаз и обмякшим ртом. Конечно, карие глаза  были  те
же, и те же черные волосы, и тот же четкий  орлиный  профиль,  но  было  и
нечто иное,  от  чего  гнев  Редвуда  сразу  погас,  и  он  не  разразился
приготовленной  речью.  Этот  человек  страдал,  жестоко  страдал:  в  нем
чувствовалось непомерное напряжение. В первую секунду он, казалось, только
играл самого себя. А потом один жест, пустячное, но предательское движение
- и Редвуд понял, что Кейтэрем подхлестывает себя  наркотиками.  Он  сунул
большой палец в жилетный карман и после нескольких фраз, уже не скрываясь,
положил в рот маленькую таблетку.
   Более того, несмотря на неестественное напряжение, сквозившее  во  всем
его облике, несмотря на то, что он был лет на двенадцать моложе ученого  и
во многом перед ним не прав, Редвуд сразу почувствовал: еще и сейчас  есть
в Кейтэреме какая-то особая сила -  личное  обаяние,  что  ли,  -  которая
принесла ему славу и губительную власть. Этого Редвуд тоже  не  предвидел.
Кейтэрем сразу взял над ним верх. Он задавал тон и направление  разговору.
Это произошло как-то само собой. В  присутствии  Кейтэрема  все  намерения
Редвуда разлетелись, как дым.  Здороваясь,  Кейтэрем  протянул  руку  -  и
Редвуд пожал ее, а ведь он решил было отвергнуть эту  фамильярность!  И  с
первого слова Кейтэрем разговаривал так, как будто их постигла общая  беда
и они должны вместе найти выход.
   Лишь изредка он сбивался: от усталости забывал о  собеседнике,  о  цели
этой встречи - и впадал в привычный ораторский пафос.  Но  тотчас,  почуяв
свою ошибку, весь подбирался (во  время  разговора  оба  стояли),  отводил
глаза  и  начинал  вилять  и  оправдываться.  Один  раз  он  даже  сказал:
"Джентльмены!"
   Начал он негромко, но постепенно  фразы  становились  все  эффектнее  и
голос креп...
   Минутами разговор превращался  в  монолог,  Редвуду  оставалось  только
слушать. Он имел честь  лицезреть  необычайное  явление.  Право,  кажется,
перед ним существо иной породы, сладкоречивое и сладкогласное  -  говорит,
говорит, завораживает словами... Какой могучий ум - и какой  ограниченный!
Какая неукротимая энергия, натиск, самоуверенность,  -  но  и  непобедимая
глухота и невосприимчивость ко  всему  неугодному!  Странный,  неожиданный
образ  предстал  перед  внутренним  взором  Редвуда.  Кейтэрем  не  просто
противник, такой же человек, как он сам, способный отвечать за свои  слова
и поступки и выслушать разумные доводы, - нет, это  нечто  иное,  какой-то
невиданный носорог, да, цивилизованный носорог, порождение демократических
джунглей, чудовище сокрушительное и несокрушимое. В свирепых стычках,  что
разыгрываются в дебрях политики на каждом шагу,  ему  нет  равных.  Ну,  а
дальше что? Этот человек, кажется, самой природой создан для  того,  чтобы
пробивать себе дорогу в толпе. Для него самый тяжкий грех -  противоречить
себе, важнейшая из наук  -  примирять  "интересы".  Требования  экономики,
географические особенности страны, почти  не  тронутые  сокровища  научных
методов и открытий - это для него все  равно,  что  для  его  толстокожего
прототипа  в  животном  царстве  -  железные  дороги,  ружья  или  записки
знаменитых путешественников. Он только и  признает  митинги,  предвыборные
махинации, подтасовку и давление  на  избирателей  -  и  голоса,  главное,
голоса! Он и есть воплощение этих голосов - миллионов голосов.
   И даже в час великого кризиса, когда  гиганты  были  отброшены,  но  не
разбиты, он говорил, это чудовище от баллотировки.
   Было совершенно ясно, что и теперь он ничего не знает и не понимает. Не
знает, что есть на свете законы физики и законы экономики,  количественные
отношения и качественные реакции, которые нельзя опровергнуть и  отменить,
даже если все человечество проголосует  nomine  contradicente  [единодушно
выскажется против (лат.)] и ослушаться их - значит  погибнуть.  Не  знает,
что есть нравственные законы, которые  невозможно  подавить  силой  одного
лишь обаяния: придавленные, они  мстительно  распрямляются,  точно  сжатая
пружина, и наносят ответный удар.  Да,  видно,  и  под  пулями  и  в  день
Страшного суда  этот  человек  попытался  бы  спрятаться  за  какой-нибудь
хитроумной парламентской уловкой.
   И сейчас его больше всего заботили не грозные силы, что удерживали свою
крепость там, на юге, не поражение и не смерть - его тревожило  одно:  как
все это  отразится  на  парламентском  большинстве;  ничего  важнее  этого
большинства для него не существовало.  Он  должен  победить  гигантов  или
погибнуть! И он вовсе не отчаивался. В этот час рушились  все  его  планы,
руки обагрила кровь, он был повинен в страшном бедствии  и  готов  вызвать
бедствия еще более страшные. Грядущий мир, великий мир гигантов надвигался
на него, грозил опрокинуть его и раздавить, а он все еще верил, что  былое
могущество можно вернуть, просто-напросто повысив голос, что  надо  только
снова и снова разъяснять, определять, утверждать... Без сомнения,  он  был
озадачен и растерян, этот усталый, страдающий человек, но хотел он  только
одного: гнуть свою линию и говорить, говорить...
   Он говорил,  и  Редвуду  казалось,  что  собеседник  то  наступает,  то
отступает, то делается  выше  ростом,  то  съеживается.  Редвуд  почти  не
участвовал в разговоре,  ему  лишь  изредка  удавалось  вставить  словечко
вроде: "Все это чепуха", "Нет", "Об этом нечего и думать",  "Зачем  же  вы
начали?"
   Кейтэрем,  вероятно,  просто  не  слышал.  Его  речь   обтекала   любое
возражение ученого, как быстрая речка обтекает скалу.  Этот  поразительный
человек стоял на ковре перед  камином  в  своем  министерском  кабинете  и
говорил, говорил без передышки, убедительно, блестяще,  неутомимо,  словно
боялся, что, умолкни он хоть на миг, прерви этот поток доводов, так, а  не
иначе освещенных фактов, соображений, рассуждении и объяснений, - и тотчас
в паузу ворвется какая-то враждебная сила, вернее - враждебный голос,  ибо
никакой  силы  и  деятельности,  кроме  словесной,  он  не  понимал  и  не
признавал. Так он стоял среди слегка  потускневшей  роскоши  министерского
кабинета, в котором  до  него  сменилось  немало  людей,  столь  же  свято
веривших, будто в управлении империей самое  главное  -  вовремя  вставить
нужное слово.
   И чем больше он говорил, тем острее чувствовал Редвуд, до чего все  это
бесплодно и безнадежно. Неужели этот человек не  понимает,  что,  пока  он
разглагольствовал, весь мир пришел в движение, что выше и выше  вздымаются
волны необоримого гигантского роста человечества, что время существует  не
только для парламентских дебатов и, кроме пустых слов, есть другое  оружие
в руках мстителей за пролитую кровь! Лист  гигантского  плюща  стучался  в
окно, застил свет в кабинете, а Кейтэрем этого и не замечал.
   Редвуду не терпелось прервать этот поразительный монолог, бежать отсюда
в мир разума и здравого смысла, в осажденный лагерь: там оплот  грядущего,
зерно будущего величия, там собрались его Сыновья. Ради них  он  и  терпел
нелепую болтовню.  Но  нет,  довольно,  пусть  кончится  этот  невероятный
монолог,  иначе,  кажется,  его  унесет  потоком  слов...   Видно,   голос
Кейтэрема,  как  наркотик,  -  ему  надо  сопротивляться,  не  то  усыпит,
околдует. Наслушаешься его - и самые простые, очевидные истины  становятся
неузнаваемы.
   Что же он говорит?
   Пожалуй, это все-таки существенно,  ведь  надо  будет  пересказать  его
слова Детям Пищи. И Редвуд  стал  слушать,  стараясь,  однако,  не  терять
чувства реальности.
   Говорит, как тяжко ему, что на его  совести  пролитая  кровь.  Соловьем
разливается. Не обращать внимания. Дальше?
   Предлагает прийти к соглашению.
   Предлагает,  чтобы  оставшиеся  в  живых  Дети  Пищи  сложили   оружие,
отделились и образовали особую общину. Ссылается на прецеденты.
   - Мы выделим им территорию.
   - Где? - прервал Редвуд, снисходя до обсуждения.
   Кейтэрем ухватился за эту  возможность.  Он  повернулся  к  Редвуду  и,
понизив голос, заговорил вкрадчиво и  очень  убедительно.  Уточнить  можно
будет позже. Это вопрос второстепенный. И продолжал перечислять условия:
   - Но мы сохраняем полный контроль - гиганты поселятся в одном месте,  а
во всем остальном мире Пища и все ее плоды будут уничтожены.
   Редвуд поймал себя на том, что начинает торговаться.
   - А что будет с принцессой?
   - На нее это не распространяется.
   - Ну нет, - ответил Редвуд, стараясь снова обрести  твердую  почву  под
ногами. - Это нелепо.
   - Решим потом. Итак, поскольку мы с вами согласились, что  изготовление
Пищи будет прекращено...
   - Я ни с чем не соглашался. Я не сказал ничего такого...
   - Но мыслимо ли, чтобы на одной планете уживались два человеческих рода
- гиганты и мы! Вдумайтесь в то, что уже произошло! Вдумайтесь,  ведь  это
был лишь намек, репетиция: если дать Пище волю, нам  не  миновать  событий
несравнимо более трагических. Подумайте, сколько бедствий вы уже  принесли
миру! А если племя гигантов станет расти и множиться...
   - Я не собираюсь с вами спорить, - прервал Редвуд. - Мне  надо  идти  к
Детям. Я хочу видеть сына. Вот почему я здесь. Скажите мне точно,  что  вы
предлагаете.
   Кейтэрем произнес длинную речь о своих условиях.
   Детям Пищи отведут большую территорию в  Северной  Америке  или,  может
быть,  в  Африке;  там,  в  резервации,  они  смогут  прожить  свою  жизнь
по-своему.
   - Но это же чушь. Гиганты уже есть и за  границей.  Они  разбросаны  по
всей Европе.
   - Можно подписать международную конвенцию. Это не исключено. О чем-то в
таком духе уже шел разговор... А в  резервации  они  могут  жить,  как  им
нравится. Пускай делают все что угодно и строят все что угодно.  Мы  будем
только рады, если они станут работать  для  нас.  И  пусть  живут  в  свое
удовольствие. Обдумайте это!
   - И все это при условии, что новых Детей Пищи не будет?
   - Совершенно верно.  Дети  остаются  нам  и  вырастут  не  больше,  чем
положено. Таким образом, сэр, мы  спасем  мир,  спасем  навеки  от  плодов
вашего страшного открытия. Еще не все потеряно. Но  из  милосердия  мы  не
хотим начинать с крайних мер.  Сейчас  мы  выжигаем  и  обезвреживаем  все
места, где вчера упали бомбы. Мы можем с ними  справиться.  Поверьте,  что
можем. Но хотелось бы обойтись без насилия, без несправедливостей...
   - А если Дети не согласятся?
   Кейтэрем впервые взглянул Редвуду прямо в глаза.
   - Должны согласиться!
   - Не думаю!
   - Но почему же? - спросил Кейтэрем, разыгрывая глубокое изумление.
   - Ну, а если они все-таки не согласятся?
   - Тогда - только война! Мы не можем допустить, чтобы это  продолжалось.
Не можем, сэр! Неужели вы, ученые, совсем лишены воображения?  Неужели  вы
чужды милосердия? Мы не можем допустить, чтобы наш  мир  погиб  под  пятой
племени чудовищ и чудовищных растений - всего, что плодит  ваша  Пища,  не
можем, и еще раз не можем! Чем же прекратить все это, если не войной, сэр?
И запомните:  то,  что  произошло,  -  лишь  начало.  Легкая  перестрелка.
Полицейская операция. Поверьте,  просто  полицейская  операция,  и  ничего
более. Не обольщайтесь видимым превосходством оттого, что  гиганты  и  все
гигантское крупнее и сильнее нас. За нами вся страна, все человечество. На
место тысяч убитых встанут миллионы. Мы не желаем кровопролития, сэр; если
бы не это, мы бы уже сейчас предприняли новые атаки. Уничтожим ли  мы  эту
Пищу, нет  ли,  но  ваших  сыновей  мы  уничтожим  наверняка!  Вы  слишком
полагаетесь на вчерашний день, на события каких-нибудь двадцати  последних
лет,  на  итог  одного  сражения.  Вы  не  чувствуете,  что  ход   истории
последователен и нетороплив. Я предлагаю соглашение только потому, что  не
хочу лишних жертв, но все равно конец может  быть  только  один.  Если  вы
возомнили, будто жалкая горстка ваших гигантов устоит против наших войск и
против войск всех других держав, что  поспешат  нам  на  помощь,  если  вы
вознамерились  вот  так,  одним  махом,   за   одно   поколение   изменить
человечество, переделать природу и облик человека...
   Он картинно вскинул руку.
   - Идите же к ним, сэр! Взгляните, как они,  которые  совершили  столько
зла, теперь притаились среди своих раненых...
   Он остановился, словно взгляд его нечаянно упал на сына Редвуда.
   Наступило молчание.
   - Идите к ним, - повторил он.
   - Только этого я и хочу.
   - Так не медлите...
   Он повернулся и нажал кнопку звонка; и тотчас где-то  захлопали  двери,
раздались торопливые шаги.
   Все слова были уже сказаны. Спектакль окончился.  Кейтэрем  сразу  весь
съежился,  увял  -  очень  усталый  человек