мившись во весь рост, великан вдруг заметил на валу, тянувшемся по
вершине холма,  на  фоне  раскаленного  закатного  неба  маленькую  черную
фигурку.  Она  усиленно  размахивала  руками.  Что-то  в  этих   движениях
встревожило молодого  великана.  Он  помахал  в  ответ  сосной,  окликнул:
"Привет!" - и голос его наполнил гулом всю  долину.  Бросив  через  плечо:
"Что-то случилось", - он двадцатифутовыми шагами поспешил на помощь отцу.


   Случилось так, что в это самое время другой молодой человек - невеликан
- тоже отводил душу, и рассуждал он о детях Коссара. Он гулял с  приятелем
по холмам возле Семи дубов и держал речь на эту  наболевшую  тему.  Только
что, проходя мимо живой изгороди, друзья услышали  жалобный  писк  и  едва
успели спасти трех птенцов синицы от нападения двух  гигантских  муравьев.
После этого молодой человек и разразился речью.
   - Реакционер! - говорил он в тот миг, когда с вершины холма они увидели
крепость Коссаров. - Поневоле станешь реакционером! Посмотри на этот кусок
земли - бог создал ее прекрасной и счастливой,  а  теперь  она  истерзана,
осквернена, разворочена! Чего стоят эти мастерские!  А  огромный  ветряной
двигатель! А та безобразная махина на колесах! А  эти  дамбы!  А  эти  три
чудовища - ты только посмотри!  Сошлись  там  и  затевают  какую-то  новую
дьявольщину! Нет, ты только посмотри на эту землю!
   Друг заглянул ему в лицо.
   - Ты наслушался Кейтэрема, - сказал он.
   - У меня и у самого есть глаза. Достаточно оглянуться на прошлое - ведь
когда-то у нас был мир и порядок! Эта гнусная Пища  -  последняя  ипостась
Дьявола, он испокон веку только  и  добивается  нашей  погибели.  Подумай,
каков был мир до нас и даже в те дни, когда  матери  еще  носили  нас  под
сердцем, и посмотри вокруг! Как приветливы были эти склоны, все  в  золоте
налитых  колосьев,  как  цвели  живые  изгороди,  отделяя  скромное   поле
труженика от поля соседа! Всюду пестрели фермы и радовали глаз, а  в  день
субботний раздавался благовест колокола вон той церкви, и  весь  наш  край
затихал, погруженный в молитву. А теперь год от году становится все больше
гигантских плевел и гигантских  паразитов,  и  вон  те  чудовища  множатся
вокруг; они наступают на нас, давят все тонкое  и  хрупкое,  что  для  нас
дорого и свято. Да что говорить... Смотри!
   Собеседник посмотрел туда, куда указывала узкая белая рука.
   - Вон там прошел один из них! Видишь след? Рытвина глубиной в три фута,
не меньше; ловушка, западня для конного и пешего  -  не  дай  бог  шагнуть
неосторожно. Смотри - он затоптал насмерть куст шиповника, вырвал с корнем
траву, раздавил цветы ворсянки, проломил дренажную  трубу,  край  тропинки
обвалился. Сколько разрушений! И так повсюду и во всем: люди установили  в
мире порядок и приличие, а  эти  только  разрушают.  Они  топчут  все  без
разбору! Нет, уж пусть реакция! Что еще остается?
   - Но реакция... Гм... Что же вы намерены делать?
   -  Остановим  их!  -  вскричал  молодой  человек  (он  был  студент  из
Оксфорда). - Остановим, пока не поздно.
   - Но...
   - Это вовсе не так уж невозможно! - кричал студент, голос его зазвенел.
- Нам нужна крепкая рука, нам нужен хитроумный план и твердая воля. А пока
мы только болтаем и сидим сложа руки. Мы бездействуем  и  медлим,  а  Пища
между тем все растет да растет. Но и теперь еще не поздно...
   Он на секунду умолк.
   - Ты просто повторяешь Кейтэрема, - вставил приятель.
   Но тот не слушал.
   - Да, да. Еще не все потеряно. Есть надежда,  и  немалая,  надо  только
твердо знать, чего мы хотим и чего больше не потерпим.  С  нами  тысячи  и
тысячи людей,  куда  больше,  чем  несколько  лет  назад.  За  нас  закон,
конституция, установившийся в обществе  строй  и  порядок,  любая  вера  и
церковь, нравы и обычаи человечества - все это за нас и против Пищи. Зачем
же медлить? Зачем лицемерить? Мы ненавидим ее, мы ее отвергаем, так  зачем
нам ее терпеть?.. Неужели, по-твоему, хныкать, пассивно  сопротивляться  и
сложа руки ждать? Чего? Чтобы нас перебили?
   Он умолк на полуслове и круто повернулся.
   - Вон, видишь этот лес крапивы? Там, в чаще, заброшенные  дома,  в  них
когда-то жили и радовались жизни честные, простые люди! А  теперь  взгляни
сюда. - Он обернулся в ту сторону, где  молодые  Коссары  тихо  жаловались
друг другу на несправедливость судьбы. - Вот, смотри! Я знаю их отца,  это
скотина, грубая скотина, крикун и хам, за последние тридцать лет он совсем
распоясался, а все потому, что мы чересчур  мягки  и  снисходительны.  Он,
видишь ли, инженер! Ему плевать на все, что для нас дорого  и  свято.  Да,
плевать!  Блистательные  традиции  нашей  страны  и   нации,   благородные
установления, веками освященный порядок, медленная, но неуклонная  поступь
истории, которая шаг за шагом вела англичан к величию и утвердила на нашем
прекрасном острове свободу, - для него все это пустая и  отжившая  сказка.
Трескучие фразы о так называемом "Будущем" теперь стоят  больше,  чем  все
священные  заветы...  Такие  люди  способны  пустить  трамвай  по   могиле
собственной матери, если  этот  маршрут  им  покажется  выгодным...  А  ты
предлагаешь медлить, искать компромиссов, как  будто  компромисс  позволит
тебе жить по-своему рядом с этой... с этими машинами, которые тоже  станут
жить по-своему! Говорю тебе, это безнадежно... Безнадежно! Все  равно  что
подписывать  мирный  договор  с  тигром.  Им  нужен   мир   чудовищный   и
безобразный, а нам - кроткий и благоразумный.  А  это  несовместимо:  либо
одно, либо другое.
   - Но что вы можете сделать?
   - Многое! Все! Покончить с  Пищей!  Гиганты  пока  еще  наперечет,  они
разъединены и не вошли в полную силу. Надо заткнуть  им  рот,  заковать  в
цепи. Остановить их любой ценой. Мир будет принадлежать либо нам, либо им.
Покончить с Пищей! В тюрьму  всех,  кто  ее  производит!  Гром  и  молния,
остановить Коссара!  Ты,  видно,  не  помнишь...  Существует  только  одно
поколение... Надо подчинить всего одно  поколение,  и  тогда...  Тогда  мы
снесем эти насыпи, заровняем следы,  снимем  безобразные  сирены  с  наших
церквей, разобьем наши огромные пушки и  вернемся  к  старому  порядку,  к
старой, испытанной временем цивилизации, для которой мы созданы.
   - Это потребует великих усилий.
   - Ради великой цели. А иначе - чем это кончится? Разве  ты  не  видишь,
что нас ждет? Эти чудовища расплодятся  повсюду  и  везде  и  всюду  будут
распространять свою Пищу. Гигантской травой зарастут наши поля, гигантская
крапива заглушит живые изгороди, в лесах разведутся комары и прочая дрянь,
в канализационных трубах - крысы. Их будет все больше, больше и больше.  И
это только начало. Все насекомые и растения обрушатся на нас, и даже  рыбы
заполонят моря и станут топить наши корабли. Одичалые дебри скроют от  нас
дневной свет и похоронят  наши  дома,  задушат  наши  церкви,  ворвутся  в
города, и сами мы, как жалкие козявки,  погибнем  под  пятой  новой  расы.
Человечество будет поглощено и задавлено созданием рук своих! И ради чего?
Ради большого роста! Рост, величина - и только! Расти, тянуться еще и  еще
и da capo [опять все  сначала,  еще  раз  (ит.)  -  старинный  музыкальный
термин,  ставится  в  нотах  и  означает,  что  надо  вернуться  к  началу
музыкального  произведения].  Уже  сейчас  на  каждом  шагу  мы  вынуждены
обходить эти первые признаки будущего. А что мы делаем?  Только  и  знаем,
что жалуемся: ах, как неудобно! Ворчим - и палец о палец  не  ударим.  Ну,
нет!
   Он поднял руку, точно для клятвы.
   - Пусть люди совершат то, что  должно!  Я  с  ними!  Я  -  за  реакцию,
неограниченную и бесстрашную. Больше ничего не остается, разве что  и  сам
начнешь есть эту Пищу. Мы слишком долго пробавлялись полумерами.  Эх,  вы!
Половинчатость - ваш обычай, ваш образ жизни, воздух, которым  вы  дышите.
Но я не из таких! Я ненавижу Пищу, ненавижу всеми фибрами души!
   Он резко повернулся к собеседнику, буркнувшему что-то в знак протеста.
   - Ну, а ты?
   - Все не так-то просто...
   - Эх ты, слабая душа! Тебе только и  плыть  по  течению,  -  с  горечью
сказал молодой человек из Оксфорда и махнул рукой. - Половинчатость  ни  к
чему не приведет. Мы или они - третьего не дано. Либо мы - их, либо они  -
нас. Съешь - или тебя съедят. Что еще нам остается?



        2. ВЛЮБЛЕННЫЕ ВЕЛИКАНЫ

   В дни перед всеобщими  выборами,  когда  Кейтэрем  рвался  к  власти  и
выступил в поход против Чудо-детей, в разгар событий трагических и ужасных
случилось  так,  что  в  Англию  по  весьма  важному  поводу  прибыла   из
королевства своего отца ее светлость принцесса-великанша - та  самая,  чье
питание в младенчестве сыграло немалую роль в  блестящей  карьере  доктора
Уинклса.  По  государственным  соображениям  она  была  обручена  с  неким
принцем, и свадьба их должна была стать событием международного  значения.
Однако, неизвестно почему, церемония снова и снова  откладывалась.  Немало
потрудились Сплетня и Фантазия, слухи ползли самые  разные.  Поговаривали,
будто непокорный принц  заупрямился,  объявил,  что  не  желает  выглядеть
дураком,  -  во  всяком  случае,  не  до  такой  же  степени!   Люди   ему
сочувствовали. Такова суть этой истории.
   Как ни странно, до приезда  в  Англию  принцесса-великанша  понятия  не
имела, что есть на свете и другие великаны. Она выросла в  мире,  где  все
помешаны на этикете, где  сдержанность  у  людей  в  крови.  От  принцессы
скрывали правду, ее тщательно оберегали; до того  часа,  когда  поездку  в
Лондон уже невозможно было откладывать, она ни разу не  видела  гигантских
растений и животных и не слыхала о них. До встречи с молодым Редвудом  она
и не подозревала, что, кроме нее, есть на земле еще хоть один великан.
   Были в королевстве ее отца пустынные гористые края,  где  она  привыкла
бродить свободно в полном одиночестве. Больше всего на  свете  она  любила
восходы и закаты и вольную игру стихий под открытым небом; но англичане  -
такие  демократы  и  одновременно  столь   ревностные   верноподданные   -
чрезвычайно  стеснили  ее  свободу.  Народ  валом  валил   посмотреть   на
принцессу: приезжали как на экскурсию  -  целыми  компаниями,  толпами,  в
экипажах и поездом, многие проделывали длинный путь на  велосипедах,  лишь
бы поглазеть на гостью; и, чтобы прогуляться спокойно, без свидетелей,  ей
приходилось вставать спозаранку.  Когда  она  впервые  встретила  молодого
Редвуда, заря только еще занималась.
   Дворец, отведенный принцессе, стоял в большом  парке,  который  тянулся
миль на двадцать к западу и к югу от ворот. Могучие каштаны аллей были так
высоки, что листва их шелестела над ее головой. Когда она проходила  между
ними, каждое дерево  словно  спешило  щедро  одарить  ее  своими  цветами.
Сначала она просто любовалась ими и с наслаждением вдыхала их  аромат,  но
потом, покоренная, решила принять дары и начала выбирать и рвать  цветущие
ветки; она так увлеклась, что заметила молодого Редвуда, только  когда  он
был уже совсем рядом.
   Она шла среди каштанов, а тот, кого предназначала ей  судьба,  подходил
все ближе, недоданный и негаданный. Она погружала руки  в  листву,  ломала
ветки и подбирала букет. Ей  казалось,  что  она  одна  в  целом  мире.  И
вдруг...
   Принцесса подняла глаза и увидела своего суженого.
   Чтобы понять, как она была  прекрасна,  призовем  на  помощь  все  свое
воображение и постараемся увидеть ее  глазами  великана.  Нас  бы  она  не
покорила: отпугнул бы ее гигантский рост; не то для  Редвуда.  Перед  ним,
прижимая к груди охапку цветущих каштановых веток,  стояла  очаровательная
девушка, первое существо, которое было ему под пару; она стояла  легкая  и
стройная в своих воздушных одеждах, и складки платья, струясь под дыханием
свежего утреннего ветерка, обрисовывали мягкие  линии  ее  сильного  тела.
Свободный ворот открывал белую шею и округлые плечи.  Ветерок,  крадучись,
растрепал ее  локоны  и  бросил  на  щеку  бронзовую  прядь.  Глаза  сияли
голубизной, и губы, когда она тянулась за цветами, словно обещали улыбку.
   Она испуганно обернулась, увидела его,  и  на  мгновенье  оба  замерли,
глядя  друг  на  друга.  Его   появление   показалось   ей   удивительным,
невероятным, сначала ей даже стало страшно, так страшно, словно ей  явился
призрак: рушились все привычные понятия об окружающем  мире.  В  то  время
молодому  Редвуду  минул  двадцать  один  год;  это  был  стройный  юноша,
темноволосый, как его отец, и такой же серьезный. Куртка и штаны из мягкой
коричневой кожи плотно облегали гибкое,  ладное  тело.  Голова  оставалась
непокрытой при всякой погоде. Так они и стояли  друг  против  друга:  она,
пораженная, не верила своим глазам,  у  него  сильно  билось  сердце.  Эта
неожиданная минута была главной и решающей в жизни обоих.
   Он был не очень удивлен, ведь он сам ее разыскивал; и все же сердце его
колотилось. Он медленно подошел к ней, не сводя глаз с ее лица.
   - Вы - принцесса, - сказал он. - Отец мне говорил. Та самая  принцесса,
которой давали Пищу богов.
   - Да, я принцесса, - ответила она в изумлении. - А кто же вы?
   - Я - сын того человека, который создал Пищу богов.
   - Пищу богов?!
   - Да.
   - Но... - Она смотрела недоуменно и растерянно. - Как вы сказали?  Пища
богов? Не понимаю.
   - Вы о ней не слыхали?
   - О Пище богов? Никогда!
   Ее вдруг охватила дрожь. Краска сбежала с лица.
   - Я не знала, - сказала она. - Неужели...
   Он молча ждал.
   - Неужели есть и другие... великаны?
   - А вы не знали? - повторил он.
   И она ответила, изумляясь все больше:
   - Нет!
   Весь мир словно перевернулся, и весь смысл бытия  стал  для  нее  иным.
Ветвь каштана выскользнула у нее из рук.
   - Неужели, - повторила она, все еще не понимая, - неужели на земле есть
еще великаны? И какая-то пища...
   Ее изумление передалось ему.
   - Так вы и правда ничего не знаете? - воскликнул он.  -  И  никогда  не
слыхали о нас? Но ведь через Пищу  богов  все  мы  связаны  с  вами  узами
братства!
   Глаза, обращенные к нему, все еще полны были ужаса.  Рука  поднялась  к
горлу и вновь упала.
   - Нет, - прошептала принцесса.
   Ей показалось, что она сейчас заплачет, лишится чувств.  Но  еще  через
минуту она овладела собой, мысли прояснились, и она снова могла говорить.
   - От меня все скрывали, - сказала  она.  -  Это  как  сон.  Мне...  мне
снилось такое не раз. Но наяву... Нет, расскажите, расскажите мне все! Кто
вы? Что это за Пища богов? Рассказывайте не  спеша  и  так,  чтобы  я  все
поняла. Почему они скрывали, что я не одна?


   "Расскажите", - попросила она, и молодой  Редвуд,  волнуясь  до  дрожи,
принялся рассказывать - поначалу путано, бессвязно -  о  Пище  богов  и  о
детях-великанах, разбросанных по всему свету.
   Постарайтесь представить их себе: раскрасневшиеся, растревоженные,  они
старались понять друг  друга,  пробиться  сквозь  недомолвки,  повторения,
неловкие паузы и постоянные отступления; это  был  удивительный  разговор,
девушка пробудилась от неведения, длившегося всю ее жизнь. Постепенно  она
начала понимать, что она вовсе  не  исключение  среди  людей,  но  частица
братства тех, кто вскормлен Пищей и навсегда перерос ограниченных пигмеев,
копошащихся под ногами. Молодой Редвуд говорил о своем отце, о Коссаре,  о
Братьях, раскиданных по всей стране, о той великой  заре,  что  занимается
наконец над историей человечества.
   - Мы в самом начале начал,  -  сказал  он.  -  Этот  их  мир  -  только
вступление к новому миру, который будет создан Пищей. Отец  верит  -  и  я
тоже, - что настанет время, когда для человечества век пигмеев  отойдет  в
прошлое, когда великанам будет вольно дышаться  на  земле.  Это  будет  их
земля, и ничто не помешает им творить на ней  чудеса  -  чем  дальше,  тем
поразительнее. Но все это впереди. Мы даже еще не первое поколение,  мы  -
всего лишь первый опыт.
   - И я ничего этого не знала!
   - Порой мне начинает казаться, что мы появились слишком рано.  Конечно,
кто-то должен быть первым. Но мир был совсем не готов к нашему  приходу  и
даже к появлению менее значительных гигантов, которых породила Пища.  Были
и ошибки и столкновения. Эти людишки нас ненавидят... Они  жестоки  к  нам
потому, что сами слишком малы... И потому, что у нас под ногами гибнет то,
что составляет смысл их существования. Так или иначе, они нас ненавидят  и
не желают, чтобы мы были рядом, - разве что мы сумеем  опять  съежиться  и
стать такими же пигмеями - тогда, пожалуй, они нас простят...
   Они счастливы в домах, которые нам кажутся тюрьмой; их  города  слишком
малы для нас; мы еле передвигаемся по их узким дорогам и не можем молиться
в их церквах.
   Мы не замечаем их заборов, оград  и  охранительных  рогаток,  а  иногда
нечаянно заглядываем к ним в окна; мы нарушаем их обычаи; их законы -  это
путы, которые не дают нам шагу ступить...
   Стоит нам споткнуться, как они поднимают страшный крик;  и  это  всякий
раз, как только мы нарушим установленные ими границы или расправим  плечи,
чтобы совершить что-нибудь значительное.
   Наш малейший шаг кажется им безумным бегом, а все, что сами они считают
великим и достойным удивления, в наших глазах - детские игрушки. Их  образ
жизни, их  техника  и  воображение  мелки,  они  связывают  нас,  не  дают
применить наши силы. У них нет ни машин, достаточно мощных для наших  рук,
ни средств удовлетворить наши нужды. Мы -  как  рабы,  скованные  тысячами
невидимых цепей. Встреться мы лицом к лицу - любой  из  нас  в  сотни  раз
сильнее любого из них, но мы безоружны;  самый  наш  рост  делает  нас  их
должниками; на их земле мы живем, от них зависит наша  пища  и  крыша  над
головой; и за все  это  мы  платим  своим  трудом,  орудуя  инструментами,
которые делают для нас эти карлики, чтобы мы удовлетворяли  их  карликовые
причуды...
   Мы живем, как в клетке: куда ни повернись - повсюду решетки. Невозможно
существовать, не нарушая их запреты. Вот и сегодня, чтобы  встретить  вас,
мне пришлось преступить  их  границы.  Все,  что  разумно  и  желанно  для
человека, они превратили для нас в запретный плод. Мы не смеем  входить  в
города; не смеем пересекать мосты; не смеем ступить на  обработанные  поля
или в заповедные леса, где они охотятся. Я уже отрезан  от  всех  Братьев,
кроме трех сыновей Коссара, но и к ним скоро нельзя будет  пройти:  дорога
становится день ото дня уже. Можно подумать, что они только и ждут повода,
чтобы нас погубить...
   - Но мы ведь сильны, - сказала она.
   - Мы должны быть сильными, да. Все мы - и вы, конечно, тоже - чувствуем
в себе необъятные силы для великих дел, силы так и бурлят в нас. Но прежде
чем сделать хоть что-либо...
   Он взмахнул рукой, словно сметая весь мир.
   Оба помолчали.
   - Я думала, что я совсем одна на свете, - сказала принцесса, - но и мне
все это приходило в голову. Меня всегда учили, что сила - чуть ли не грех,
что лучше быть маленькой, чем большой, что истинная религия велит  сильным
оберегать малых и  слабых,  покровительствовать  им  -  пусть  плодятся  и
множатся, а потом в один прекрасный день окажется, что весь мир ими  кишмя
кишит, и мы должны пожертвовать  ради  них  своей  силой...  Но  я  всегда
сомневалась, правильно ли это.
   - Наша жизнь, наши тела созданы не для того, чтобы  умереть,  -  сказал
Редвуд.
   - Да, конечно.
   - И не для того, чтобы прожить весь век впустую. Но всем нашим  Братьям
уже ясно, что, если мы этого не хотим, столкновения не миновать. Не  знаю,
может быть, придется выдержать жестокий бой, чтобы эти  людишки  дали  нам
жить той жизнью, которая нам  нужна.  Все  наши  Братья  не  раз  об  этом
задумывались. И Коссар - я вам о нем говорил, - он тоже об этом думает.
   - Но эти пигмеи такие слабые и ничтожные.
   - Да, по-своему. Но все оружие у них в руках  и  приспособлено  для  их
рук. Мы вторглись в мир этих людишек,  а  ведь  они  сотни