М НАСТАИВАЕТ

   Этель Хендерсон сидела за своей машинкой перед окном в кабинете мистера
Лэгьюна и безучастно рассматривала серо-синие краски  ноябрьских  сумерек.
Лицо ее было бледно, а веки  красны  от  недавних  слез,  руки  неподвижно
лежали на коленях. За Лэгьюном только что захлопнулась дверь.
   - Ох, - произнесла она, - хоть бы умереть и избавиться от всего этого!
   И снова застыла в неподвижности.
   - Интересно, - опять сказала она, - что  я  сделала  дурного  и  почему
должна так страдать?
   Казалось бы, на  кого-на  кого,  а  на  гонимое  судьбой  создание  эта
прелестная девушка вовсе не походила. Ее  изящная  головка  была  увенчана
темными вьющимися волосами, темными были и  тонко  вычерченные  брови  над
карими глазами. Пухлые губы  красивого  рисунка  выразительно  изгибались,
подбородок был маленький, белая шея - полная и красивая. Нет необходимости
отдельно говорить о ее носе - он был как раз таким, каким нужно.  Среднего
роста, скорее плотная, чем худенькая, она была одета в платье  с  широкими
рукавами, сшитое из приятного золотисто-коричневого материала  по  изящной
моде тех времен. Она сидела за машинкой, мечтала  умереть  и,  недоумевая,
спрашивала себя, что она сделала дурного.
   Все стены комнаты были уставлены книгами; среди них  выделялся  длинный
ряд  нелепых  претенциозных  "трудов"  Лэгьюна  -   бездарного,   путаного
подражания философии, которому он посвящал свою жизнь. Под самым  потолком
стояли  гипсовые  бюсты  Платона,  Сократа  и  Ньютона.  За  спиной  Этель
находился освещенный электрической лампой под зеленым абажуром  письменный
стол этого "великого" человека; на столе  в  беспорядке  лежали  гранки  и
номера "Геспера" - "Газеты для сомневающихся", которую  он  с  ее  помощью
составлял, писал, редактировал, издавал и которую он - уже без ее помощи -
финансировал и сам же - без ее помощи - читал. Перо,  вонзившись  стальным
концом в бювар, еще трепетало. Швырнул его сам мистер Лэгьюн.
   Случившийся накануне скандал страшно его расстроил, и перед  уходом  он
без конца изливал свой гнев в страстных монологах. Работа всей его  жизни,
да, всей жизни, погибла! Она, конечно, знала, что Чеффери -  мошенник.  Не
знала? Молчание.
   - После всего хорошего...
   Она со слезами перебила его:
   - О, я знаю, знаю!
   Но Лэгьюн был беспощаден и утверждал, что она предала его,  хуже  того,
выставила на посмешище! Как сможет он теперь продолжать "труд", начатый им
в Южно-Кенсингтонской школе? Откуда ему взять силы, если  его  собственная
секретарша принесла  его  в  жертву  мошенническим  проделкам  ее  отчима?
Мошенническим проделкам!
   Он взволнованно жестикулировал, серые глаза его от  возмущения  вылезли
из орбит, пронзительный дискант не умолкал ни на минуту.
   - Не он, так кто-нибудь другой обманул бы вас, -  тихо  пробормотала  в
ответ Этель, но искатель сверхъестественного не услышал ее слов.
   Такая кара была,  возможно,  все  же  лучше,  чем  увольнение,  зато  и
продолжалась она дольше. А дома ждал мрачный Чеффери,  который  злился  на
нее за то, что она не сумела спрятать надувную перчатку. Он не был  вправе
возлагать вину на  нее,  это  было  несправедливо,  но  а  злобе  человеку
свойственно пренебрегать справедливостью. То, что тамбурин оказался у него
в руке, можно было, утверждал он, объяснить, сказав, что он поднял руку  и
поймал его у себя над головой, когда задвигался Смизерс. Но  для  надувной
перчатки объяснения не находилось. Притворившись, будто ему  стало  плохо,
он дал ей возможность убрать перчатку. Кто-то в  этот  момент  смотрел  на
стол? Да чепуха все это!
   Рядом с вонзенным  в  стол  пером  стояли  маленькие  дорожные  часы  в
футляре, которые вдруг мелодичным звоном возвестили о том,  что  уже  пять
часов. Она повернулась и  поглядела  на  часы.  Потом  скорбно  улыбнулась
уголками рта.
   - Пора домой, - сказала она. - А-там все  начнется  снова.  И  так  без
конца... Отсюда туда, оттуда сюда...
   - Я поступила глупо...
   - Наверное, я сама  виновата.  Мне  следовало  ее  убрать.  Можно  было
успеть...
   - Мошенники... Обыкновенные жалкие мошенники...
   - Мне и в голову не приходило, что я снова увижу его...
   - Ему было, конечно, стыдно... Ведь он был со своими друзьями.
   Некоторое время она сидела неподвижно, безучастно  глядя  перед  собой.
Потом вздохнула, потерла согнутым пальцем покрасневший глаз, встала.
   Она прошла в холл, где над жакеткой висела ее шляпа,  пронзенная  двумя
булавками; надела жакет и шляпу и вышла в холодный мрак.
   Не  успела  она  пройти  от  дома  Лэгьюна  и   двадцати   ярдов,   как
почувствовала, что какой-то человек догнал ее и шагает рядом.  Такие  вещи
не в диковинку для лондонских девушек, ежедневно шагающих на  работу  и  с
работы, и ей волей-неволей многому пришлось  научиться  со  времени  своих
хортлийских подвигов. Она напряженно глядела перед  собой.  Тогда  мужчина
обогнал  ее  и  загородил  дорогу,  и  ей  пришлось  остановиться.  Она  с
возмущением подняла глаза. Перед ней стоял Люишем. Он был бледен. С минуту
он неуклюже топтался на месте, затем молча подал ей руку.  Она  машинально
протянула ему свою. Наконец он обрел голос.
   - Мисс Хендерсон! - сказал он.
   - Что вам угодно? - чуть слышно спросила она.
   - Не знаю, - ответил он. - Я хотел поговорить с вами.
   - Да? - Ее сердце учащенно забилось.
   Он вдруг почувствовал, что ему трудно говорить.
   - Разрешите мне... Вы ждете омнибус?.. Вам далеко идти? Мне хотелось бы
поговорить с вами. Есть много...
   - Я хожу в Клэпхем пешком, - ответила  она.  -  Если  хотите...  пройти
часть пути...
   Она не знала, как себя вести. Люишем  пристроился  сбоку,  и  некоторое
время, взволнованные, они неловко шагали рядом; им  надо  было  так  много
сказать друг другу, но они не могли подыскать слов, чтобы начать разговор.
   - Вы забыли Хортли? - внезапно спросил он.
   - Нет.
   Он взглянул на нее. Она шла, опустив голову.
   - Почему вы ни разу не написали? - с горечью спросил он.
   - Я написала.
   - Еще раз, хочу я сказать.
   - Я написала, в июле.
   - Я не получил письма...
   - Оно пришло обратно.
   - Но миссис Манди...
   - Я забыла ее фамилию и послала письмо на школу.
   Люишем едва удержался от восклицания.
   - Мне очень жаль, - сказала она.
   Они снова шли молча.
   - Вчера вечером... - наконец  заговорил  Люишем.  -  Я  не  имею  права
спрашивать. Но...
   Она глубоко вздохнула.
   - Мистер Люишем, -  сказала  она,  -  человек,  которого  вы  видели...
медиум... мой отчим.
   - И что же?
   - Разве этого не достаточно?
   Люишем помедлил.
   - Нет, - наконец ответил он.
   Снова наступило напряженное молчание.
   - Нет, - повторил он, на этот раз  более  уверенно.  -  Мне  совершенно
безразлично, что делает ваш отчим. Вы сами принимали участие в обмане?
   Она побледнела. Ее рот открылся, потом снова закрылся.
   - Мистер Люишем, - медленно начала она, - можете  мне  не  верить,  это
кажется невероятным, но, клянусь честью... Я не знала, то  есть  наверняка
не знала... что мой отчим...
   - Ага! - вскричал Люишем, сразу загоревшись. - Значит, я был прав...
   Секунду она смотрела на него.
   - Я знала. -  Она  вдруг  заплакала.  -  Как  мне  вам  объяснить?  Это
неправда. Я знала. Я знала все время.
   Он уставился на нее в крайнем изумлении, даже отстал на шаг, но  тотчас
снова догнал. Наступило молчание, молчание, которому, казалось,  не  будет
конца. Вся превратившись в ожидание, не смея даже взглянуть  ему  в  лицо,
она больше не плакала.
   - Пусть, - наконец медленно сказал он. - Пусть даже так. Мне все равно.
   Они свернули на Кингс-роуд, шумную от беспрерывного движения  экипажей,
от быстрого  потока  пешеходов,  и  тотчас  набежавшая  ватага  мальчишек,
волочивших растрепанное чучело Гая Фокса [Фокс, Гай - один  из  участников
Порохового заговора в  Лондоне  в  1605  году;  день  открытия  Порохового
заговора, 5 ноября, долго был  в  Англии  народным  праздником,  во  время
которого сжигались чучела Гая Фокса], разлучила их. На оживленной вечерней
улице всегда приходится переговариваться отрывистыми выкриками или  просто
молчать. Он посмотрел на нее и увидел, что лицо ее снова  приняло  суровое
выражение. Но вот из шумной толкотни она свернула на темную улицу, где  на
окнах домов были спущены шторы, и они смогли продолжить свой разговор.
   - Я понимаю, что вы хотели сказать, - начал Люишем.  -  Я  уверен,  что
понял вас, вы знали, но не хотели знать. Что-то в этом роде.
   Но она успела принять решение.
   - В конце этой улицы, - сказала  она,  глотая  слезы,  -  вам  придется
повернуть обратно. Спасибо за то, что вы пришли,  мистер  Люишем.  Но  вам
было стыдно, конечно, вам стыдно. Мой хозяин занимается  спиритизмом,  мой
отчим - профессиональный медиум, и моя  мать  занимается  спиритизмом.  Вы
были совершенно правы, не заговорив со  мной  вчера  вечером.  Совершенно.
Спасибо, что  вы  пришли,  но  теперь  вам  придется  уйти.  Жизнь  и  так
достаточно жестока... В конце улицы вы должны повернуть обратно.  В  конце
улицы...
   Добрую сотню ярдов Люишем не отвечал.
   - Я иду с вами в Клэпхем, - сказал он.
   До конца улицы они дошли молча. На углу она повернулась и посмотрела на
него.
   - Уходите, - шепнула она.
   - Нет,  -  упрямо  сказал  он.  Они  стояли  лицом  к  лицу;  это  была
решительная минута в их жизни.
   - Выслушайте меня, - продолжал Люишем. - Мне трудно  объяснить,  что  я
чувствую. Я сам не знаю... Но я не согласен вот так  потерять  вас.  Я  не
хочу, чтобы вы снова ускользнули от меня. Я всю ночь не спал из-за  этого.
Мне безразлично, где вы  живете,  кто  ваши  родные  и  принимали  или  не
принимали вы участие в этом  спиритическом  мошенничестве.  Даже  это  мне
безразлично. Больше, во всяком случае, вы этого делать не будете.  Что  бы
там ни было. Я думал всю ночь и весь день. Я должен был прийти и разыскать
вас. И я вас нашел. Я никогда вас не забывал. Никогда. И,  пожалуйста,  не
думайте, что я вас послушаюсь и уйду.
   - Ни мне, ни вам это ни к чему, - сказала она не менее решительно,  чем
он.
   - Я вас не покину.
   - Но это бесполезно...
   - Я иду, - заявил Люишем.
   И он пошел.
   Он весьма категорически задал ей вопрос, она  же  не  ответила  ему,  и
некоторое время они шли в угрюмом молчании. Наконец она заговорила, и губы
ее дрожали.
   - Лучше бы вам оставить меня, - сказала она. - Мы с вами совсем  разные
люди. Вы почувствовали это вчера вечером. Вы помогли вывести нас на чистую
воду...
   - Когда я  только  приехал  в  Лондон,  я  целыми  неделями  бродил  по
Клэпхему, разыскивая вас, - сказал Люишем.
   Они перешли через мост и заговорили только, когда  очутились  на  узкой
улочке с убогими лавчонками, что находится возле Клэпхемской станции.  Она
шла, отвернувшись, лицо ее было безучастным.
   - Мне очень жаль, - начал Люишем с какой-то церемонной  вежливостью,  -
если вы считаете мое поведение навязчивым. Я не хочу  вмешиваться  в  ваши
дела, если вы этого не желаете. При виде вас мне почему-то  многое  пришло
на память... Я не могу этого объяснить.  Возможно,  я  просто  не  мог  не
прийти и не разыскать вас, я все время вспоминал ваше лицо, вашу улыбку, и
как вы спрыгнули тогда с калитки у шлюза, и как мы пили с  вами  чай...  И
многое-многое другое.
   Он снова замолчал.
   - И многое-многое другое.
   - Если вы позволите, я пойду с вами дальше, - добавил  он  и  продолжал
путь, не получив ответа.
   Они пересекли широкую улицу и свернули к пустырю.
   - Я живу в этом переулке, - сказала она, неожиданно  останавливаясь  на
углу. - Я предпочла бы...
   - Но я еще ничего не сказал.
   Она смотрела на него,  лицо  ее  побледнело,  с  минуту  она  не  могла
произнести ни слова.
   - Это ни к чему, - проговорила она. - Я связана со всем этим...
   Она замолчала.
   - Я приду, - выразительно сказал он, - завтра вечером.
   - Нет, - возразила она.
   - Я приду.
   - Нет, - прошептала она.
   - Я приду.
   Она больше не могла таить от себя охватившую  ее  сердце  радость.  Она
была напугана его приходом, но рада и знала, что ему известна ее  радость.
Она больше не возражала и молча протянула ему руку. А  на  следующий  день
он, как и сказал, ждал ее у подъезда.



14. ТОЧКА ЗРЕНИЯ МИСТЕРА ЛЭГЬЮНА

   Три дня Лэгьюна не было видно в лаборатории Южно-Кенсингтонской  школы.
Наконец он пришел, и  пришел  еще  более  речистым  и  самоуверенным,  чем
прежде. Все думали, что он откажется от  старых  взглядов,  он  же  только
укрепился в своей вере и  продолжал  беззастенчиво  ее  проповедовать.  Из
какого-то  никому  не  ведомого  источника  он  почерпнул  новые  силы   и
убежденность. Даже красноречие Смизерса оказалось перед ним бессильным. За
чаем, для которого, как всегда, не хватило чашек, опять разгорелась жаркая
битва.  Ею  заинтересовался  даже  почтенного   вида   молодой   ассистент
профессора, наслаждаясь, по-видимому, затруднительным положением Смизерса.
Ибо сначала Смизерс был самоуверен и снисходителен, но под конец  уши  его
горели, а от хороших манер не осталось и следа.
   Люишем, как заметила мисс Хейдингер,  играл  в  этой  дискуссии  весьма
незавидную роль.  Раза  два  он  как  будто  намеревался  что-то  сказать,
обращаясь к Лэгьюну, но тут же отказывался от своего  намерения,  и  слова
замирали у него на губах.
   К  скандальному  разоблачению  Лэгьюн  относился  довольно  спокойно  и
громогласно выступил в защиту медиума.
   - Этот Чеффери, - заявил он, - чистосердечно  во  всем  признался.  Его
точка зрения...
   - Факты остаются фактами, - перебил его Смизерс.
   - Факт есть синтез впечатлений, - отпарировал  Лэгьюн,  -  но  это  вам
станет понятно  только  с  возрастом.  Все  дело  в  том,  что  мы  с  ним
действовали несогласованно.  Я  сказал  Чеффери,  что  вы  новички.  Он  и
обошелся с вами, как с новичками: устроил показательный сеанс.
   - Весьма показательный, - заметил Смизерс.
   - Вот именно. И если бы не ваше вмешательство...
   - А!
   - Он подстроил только самые элементарные эффекты...
   - Подстроил. Этого вы не можете не признать.
   - Я и не пытаюсь отрицать. Но, как он объяснил, это было  необходимо  и
вполне оправдано. Спиритические явления трудноуловимы, для  них  требуется
определенный навык в умении наблюдать. Медиум - более  тонкий  инструмент,
чем весы или шарик  буры,  а  сколько  проходит  времени,  прежде  чем  вы
научитесь  получать  точные  результаты  анализа  с  применением  буры?  В
начальной стадии, во вступительной фазе условия слишком незрелы...
   - Для честности.
   - Подождите секунду. Разве не честно  заранее  подстроить  демонстрацию
опыта?
   - Разумеется, нечестно.
   - Но ваши профессора это делают.
   - Я отрицаю это in toto  [полностью  (лат.)],  -  заявил  Смизерс  и  с
довольным видом повторил: - In toto.
   - Ну, хорошо,  -  сказал  Лэгьюн,  -  но  я  располагаю  фактами.  Ваши
преподаватели химии - можете пойти вниз и спросить, если не верите мне,  -
всегда подделывают опыты, связанные с  законом  сохранения  вещества.  Или
возьмем другое - географию. Знаете ли  этот  опыт?  Демонстрацию  вращения
Земли. Они используют... Они используют...
   - Маятник Фуко, - подсказал Люишем. - Берут резиновый мяч с дырочкой и,
сдавливая его в руке, придают маятнику нужное направление.
   - Это совсем другое, - возразил Смизерс.
   - Подождите секунду, - повторил Лэгьюн и достал  из  кармана  сложенный
листок бумаги, на котором был напечатан какой-то текст. -  Вот  статья  из
журнала "Природа" о работе самого профессора Гринхилла. Видите, в аппарате
есть специальный стержень для наглядной  демонстрации  принципа  возможных
перемещений! Прочтите сами, если не верите мне. Вы ведь, кажется,  мне  не
верите?
   Смизерс решил отказаться от своего отрицания in toto.
   - Я говорю совсем не об этом, мистер  Лэгьюн,  совсем  не  об  этом,  -
сказал он. - Назначение опытов во время лекций состоит не в доказательстве
фактов, а в том, чтобы внушить новые понятия.
   - Это же преследовалось и на нашем сеансе, - заявил Лэгьюн.
   - Нам все это представилось несколько иначе.
   - Обычному слушателю лекции по естествознанию тоже  все  представляется
иначе. Он убежден, что видит явление собственными глазами.
   - Все равно, - сказал Смизерс, - злом зла не поправишь. А фальсификация
опытов - зло.
   - В этом я с вами согласен. Я откровенно поговорил с Чеффери.  Он  ведь
не настоящий профессор, не высокооплачиваемое светило истинной науки,  как
здешние фальсификаторы опытов - профессора, поэтому с ним  можно  говорить
откровенно: он не обидится. Он придерживается того же мнения, что и они. Я
более строг. Я настаиваю, чтобы этого больше не было...
   - В следующий раз, - насмешливо подсказал Смизерс.
   - Следующего раза не будет. Я покончил с элементарными  демонстрациями.
Вы  должны  поверить  слову   тренированного   наблюдателя,   как   верите
преподавателю на занятиях по химическому анализу.
   - Вы хотите сказать, что станете продолжать  опыты  с  этим  субъектом,
хотя его и поймали с поличным под самым вашим носом?
   - Разумеется. А почему бы и нет?
   Смизерс принялся объяснять, почему нет, и запутался.
   - Я все же верю, что у этого человека есть особые способности, - сказал
Лэгьюн.
   - Обманывать, - добавил Смизерс.
   - А это придется исключать, - сказал Лэгьюн. - Вы  можете  с  таким  же
успехом отказаться от изучения электричества только потому, что его нельзя
подержать в руках. Всякая новая наука неуловима.  Ни  один  здравомыслящий
исследователь  не  откажется  исследовать  какое-либо  соединение   только
потому,  что  получаются  неожиданные   результаты.   Или   это   вещество
растворяется в кислоте, или мне нет до него никакого дела, так? Прекрасное
исследование!
   И вот тут-то исчезли последние остатки вежливости Смизерса.
   - Мне плевать на то, что вы говорите! - закричал он. - Все это  ерунда,
сплошная  ерунда.  Доказывайте,  если  хотите,  но  разве  вы  кого-нибудь
убедили? Поставить на голосование?
   - Чрезвычайно демократично, - заметил Лэгьюн. - Всеобщие выборы  истины
в полгода раз, а?
   - Не увиливайте, - сказал Смизерс. - Демократия тут ни при чем.
   Раскрасневшийся, но веселый Лэгьюн спускался уже вниз, когда его догнал
Люишем. Люишем был  бледен  и  запыхался,  но  поскольку  лестница  всегда
утомляла Лэгьюна, то он не заметил волнения молодого человека.
   - Интересный разговор, - выдохнул Люишем. - Очень интересный  разговор,
сэр.
   - Искренне рад, что вам понравилось, - ответил Лэгьюн.
   Наступило молчание, а затем Люишем решился на отчаянный шаг.
   - Там у вас была молодая леди... Ваша секретарша...
   Он остановился, ибо у него окончательно перехватило дыхание.
   - Да? - удивился Лэгьюн.
   - Она тоже медиум или что-нибудь в этом роде?
   - Видите ли, - задумался Лэгьюн, - нет, она не медиум. Но... Почему  вы
спрашиваете?
   - О!.. Мне просто интересно.
   - Вы,  наверное,  заметили  ее  глаза.  Она  падчерица  этого  Чеффери,
странная   натура,   но,   бесспорно,   одаренная   медиумической   силой.
Удивительно, что  вы  обратили  на  это  внимание.  Признаться,  я  и  сам
подумывал, что, судя по ее лицу, она обладает даром духовидения.
   - Чего?
   - Духовидения - неразвитым, конечно. Мне это неоднократно  приходило  в
голову. Вот только недавно я говорил о ней с Чеффери.
   - Вот как?
   - Да. Ему  бы,  естественно,  хотелось  видеть  всякий  скрытый  талант
развитым. Но начать, знаете ли, немного трудно.
   - Она не желает, хотите вы сказать?
   - Пока нет. Она хорошая девушка, но в этом отношении несколько робка. В
ней замечается некоторое сопротивление -  какое-то  странное  свойство,  -
можно его назвать, пожалуй, скромностью.
   - Понятно, - сказал Люишем.
   - Его обычно удается преодолеть. Я не теряю надежды.
   - Да, - коротко согласился Люишем. Они был