сьмо матери - Люишему пришлось ей помочь, -
объявив причины своего  героического  бегства  и  обещая  в  самом  скором
времени приехать с визитом. Они отправили письмо с таким  расчетом,  чтобы
его получили не раньше понедельника.
   Этель разделяла мнение Люишема, что только необходимость избавить ее от
участия в медиумическом шарлатанстве заставила их  пожениться  -  взаимное
влечение тут было совершенно ни при  чем.  Как  видите,  у  них  все  было
довольно возвышенно.
   Люишем уговорил ее отложить визит к матери  до  вечера  в  понедельник.
"Пусть  хоть  один  день  медового  месяца,  -  настаивал  он,  -  целиком
принадлежит нам". В своих добрачных размышлениях он совершенно упустил  из
виду, что после женитьбы им придется поддерживать отношения с  мистером  и
миссис Чеффери. Даже  теперь  ему  не  хотелось  смириться  с  этой  явной
неизбежностью. Он предвидел,  хотя  твердо  решился  об  этом  не  думать,
тягостные сцены объяснений. Но все те же возвышенные чувства  помогли  ему
отвлечься от неприятностей.
   - Пусть по крайней мере это время принадлежит нам, - сказал он, и слова
его, казалось, решили дело.
   Если не считать краткости их медового месяца  и  предчувствия  грядущих
неприятностей,  это  было  в  самом  деле  чудесное  время.  Например,  их
совместный обед  -  правда,  когда  они  наконец  в  ту  памятную  субботу
приступили к нему, он оказался немного  холодным,  -  но  какое  это  было
веселье! Нельзя сказать, чтобы они страдали отсутствием аппетита: оба  ели
чрезвычайно  хорошо,  несмотря  на  единение  душ,  передвижение  стульев,
пожатие рук и прочие помехи. Люишем  впервые  как  следует  рассмотрел  ее
руки, пухлые белые ручки с короткими пальчиками, и тут из своего укромного
убежища появилось то самое колечко, которое он когда-то подарил ей в  знак
помолвки, и было надето поверх обручального. Взоры их скользили по комнате
и вновь встречались в улыбке. Движения их были трепетны.
   Этель призналась, что ей страшно нравятся и комнаты и их убранство, она
восхищалась своим положением, а он  был  в  восторге  от  ее  восторга.  В
особенности ее забавляли комод в гостиной и остроты Люишема над туалетными
мешочками и олеографиями.
   Уничтожив  отбивные,  большую   часть   консервированной   лососины   и
свежеиспеченную булку, они с  новым  аппетитом  приступили  к  пудингу  из
тапиоки. Разговор велся отрывками.
   - Ты слышал, она назвала меня "мадам"? "Мадам" - вот как.
   - А сейчас мне придется выйти, сделать кое-какие покупки. Нужно  купить
все необходимое на воскресенье и на утро в понедельник. Я должна составить
список. Нехорошо, если она заметит, как мало я смыслю в  хозяйстве...  Ах,
если бы знать побольше!
   В то время Люишем отнесся к ее  признанию  в  хозяйственном  невежестве
только как к поводу для веселых шуток. А потом, заговорив на другую  тему,
он принялся выражать ей сочувствие по поводу того, как неторжественно была
обставлена их свадьба.
   - И подружек невесты не было, - говорил он, - и  детишки  не  рассыпали
цветы, ни карет, ни  полицейских,  чтобы  охранять  свадебные  подарки,  -
словом, ничего того, что полагается. Не было даже белого платья. Только ты
да я.
   - Только ты да я. О!
   - Все это чепуха, - помолчав, сказал Люишем.
   - А скольких речей мы не услышали!  -  снова  заговорил  он.  -  Только
представь себе: встает шафер и говорит: "Леди и джентльмены,  за  здоровье
новобрачной!" Так, кажется, полагается говорит шаферу?
   Вместо ответа она протянула ему руку.
   - А знаешь ли ты, - продолжал он, уделив ее руке  должное  внимание,  -
что мы даже не были представлены друг другу?
   -  Не  были!  -  подтвердила  Этель.  -  Не  были!  Мы  даже  не   были
представлены!
   По какой-то неведомой  причине  то  обстоятельство,  что  они  не  были
представлены друг другу, привело их в необыкновенный восторг...
   К вечеру, после того, как Люишем распаковал кое-что из  книг  и  прочих
пожитков, его можно было видеть на улице, где он, не таясь  и  пребывая  в
превосходном настроении, нес вслед за Этель ее покупки.  В  руках  у  него
были свертки и фунтики из синей бумаги, свертки из серой оберточной бумаги
и пакет с кондитерскими изделиями, а из бокового кармана его  ист-эндского
пальто торчал хвост завернутой в бумагу пикши. С такими высокими чувствами
и такими убогими средствами начали они свой медовый месяц.
   В воскресенье вечером  они  долго  гуляли  по  тихим  улицам,  пока  не
очутились наконец в Гайд-парке. Вечер ранней весны был мягким и  ясным,  в
небе ласково светила луна. Они смотрели с моста на Серпентайн, на  огоньки
Паддингтона, желтые и далекие. Так  они  стояли,  еле  заметные  маленькие
фигурки, прижавшись друг к другу. Сначала они что-то шептали, потом совсем
смолкли.
   Потом  им  показалось,  что  мимо  кто-то  прошел,  и  Люишем  поспешил
заговорить в своей возвышенной манере. Он сравнил Серпентайн  с  жизнью  и
нашел символическое значение в темных берегах Кенсингтон-гарденс и далеких
ярких огнях.
   - Долгая борьба, - сказал он,  -  и  в  конце  огни,  -  хотя,  что  он
подразумевал под этими огнями в конце, он и сам не знал. Не знала этого  и
Этель, но восторженное чувство его вполне разделяла. - Мы боремся с миром,
- добавил он, ощущая огромное удовольствие  от  этой  мысли.  -  Весь  мир
против нас, и мы боремся с ним.
   - И победить нас нельзя, - сказала Этель.
   - Разве можно нас победить, когда мы вместе? - спросил Люишем.  -  Ради
тебя я готов драться с десятком миров.
   Под ласковым сиянием луны бороться с миром казалось приятно, благородно
и даже легко, ибо отваги у них было хоть отбавляй.


   - Ви, наверное, не ошень тавно замушем, - вкрадчиво улыбаясь,  заметила
мадам Гэдоу, когда отворила дверь Этель, проводившей Люишема до школы.
   - Не очень, - призналась Этель.
   - Ви ошень щастливи, - сказала мадам Гэдоу и вздохнула. - Я  тоже  била
ошень щастлива.



23. МИСТЕР ЧЕФФЕРИ У СЕБЯ ДОМА

   В понедельник, когда мистер и миссис Д.Э.Люишем отправились с визитом к
миссис и мистеру Чеффери, позолоченная завеса сплошного  восторга  немного
приподнялась. Миссис Люишем явно одолевали мрачные  предчувствия,  но  сам
Люишем еще продолжал парить в облаках и держался  бесстрашным  героем.  На
кем была бумажная сорочка с полотняным воротничком и очень красивый черный
атласный  галстук,  который  миссис  Люишем  в  тот  же  день  купила   по
собственной инициативе. Ей, естественно, хотелось, чтобы он  выглядел  как
можно лучше.
   Миссис Чеффери явилась ему в полуосвещенном коридоре  в  виде  грязного
чепца над плечом Этель и двух черных рукавов вокруг ее шеи. Она  оказалась
затем маленькой пожилой женщиной с тонким носом, торчащим из-под  очков  в
серебряной оправе, бесхарактерным ртом и растерянными глазами  -  нелепое,
неряшливое существо, странно похожее лицом на Этель. Она явно  дрожала  от
нервного возбуждения.
   Она  помедлила  в  нерешительности,  вглядываясь  в  Люишема,  затем  с
энтузиазмом его расцеловала.
   - Значит, это и есть мистер Люишем! - воскликнула она.
   За всю жизнь Люишема, начиная с давно забытых  дней  младенчества,  это
была третья целовавшая его женщина.
   - Я так боялась... Вот! - Она истерически рассмеялась. - Извините  меня
за мои слова, но так приятно убедиться,  что  вы...  молоды  и  как  будто
порядочны. Не то, чтобы Этель... Он был просто ужасен; -  добавила  миссис
Чеффери. - Тебе не следовало писать о гипнотизировании. И от  Джейн  такие
письма... Вот! Впрочем, он ждет и слушает...
   - Куда нам идти, мама? Вниз? - спросила Этель.
   - Он ждет вас там, - ответила миссис Чеффери.
   Она взяла тусклую керосиновую лампочку, и по мрачной винтовой  лестнице
они все вместе спустились в подвал, где  находилась  столовая,  освещенная
газом, который горел под матовым стеклянным  абажуром  со  звездами.  Этот
спуск произвел на Люишема гнетущее впечатление. Он шел первым. У двери  он
остановился и глубоко вздохнул. Что, черт побери, собирается говорить этот
Чеффери? Хотя ему-то, разумеется, все равно.
   Чеффери стоял спиной  к  горящему  камину,  подрезая  ногти  перочинным
ножичком. Его очки с позолоченными ободками были  сдвинуты  вниз,  образуя
пятно света на кончике его длинного носа;  он  оглядел  мистера  и  миссис
Люишем поверх очков с... - мистер Люишем на  мгновение  не  поверил  своим
глазам: нет, определенно он улыбался - явно шутливой улыбкой.
   - Итак, ты вернулась, - довольно весело  обратился  он  к  Этель  через
голову Люишема. Говорил он каким-то фальцетом.
   - Она пришла навестить свою мать, - сказал Люишем.  -  Вы,  полагаю,  и
есть мистер Чеффери?
   - Хотелось бы знать, кто вы такой, черт побери? -  воскликнул  Чеффери,
откидывая назад голову, чтобы можно было смотреть сквозь очки, а не поверх
них, и смеясь от души. - Я склонен думать, что в  наглости  вы  не  имеете
себе равных. Уж не тот ли вы самый мистер Люишем, о котором сия  заблудшая
девица упоминает в своем письме?
   - Он самый.
   - Мэгги, - обратился мистер Чеффери к миссис Чеффери, - бывают люди,  с
которыми  деликатничать  бесполезно,  которые   деликатности   просто   не
понимают. У вашей дочери есть брачное свидетельство?
   - Мистер Чеффери! - воскликнул Люишем, а миссис Чеффери вскричала:
   - Джеймс! Как ты можешь?
   Чеффери защелкнул перочинный нож и сунул его в карман жилета. Затем  он
поднял взгляд и снова заговорил тем же ровным голосом:
   - Мне представляется, что мы цивилизованные люди и готовы  решить  наши
дела цивилизованным путем. Моя падчерица проводит  вне  дома  две  ночи  и
возвращается с  так  называемым  мужем.  Я  по  крайней  мере  не  намерен
оставаться в неведении относительно узаконенности ее положения.
   - Вам бы следовало знать ее лучше... - начал было Люишем.
   - К чему споры на этот счет, - весело спросил Чеффери, длинным  пальцем
указуя на невольный жест Этель, - когда свидетельство у нее в  кармане?  С
таким же успехом, я полагаю, она может  предъявить  его.  Вот  видите.  Не
бойтесь вручить его мне.  Всегда  можно  получить  другое  по  номинальной
стоимости в два шиллинга  семь  пенсов.  Благодарю  вас...  Люишем  Джордж
Эдгар. Двадцать один год. И... Тебе тоже двадцать один! Я никогда точно не
знал, сколько тебе лет, дорогая.  Разве  твоя  мать  скажет  когда-нибудь?
Студент! Благодарю вас. Весьма обязан. На душе  у  меня  и  вправду  стало
гораздо легче. А теперь - что вы желаете  сказать  в  свое  оправдание  по
поводу этого столь примечательного события?
   - Вы получили письмо, - ответил Люишем.
   - Я получил письмо с извинениями - выпады в мой  адрес  я  игнорирую...
Да, сэр, письмо с извинениями. Вам, молодые люди, захотелось пожениться, и
вы использовали благоприятный момент. В вашем письме вы даже не упоминаете
о  том  обстоятельстве,  что  вам  просто  захотелось  пожениться.   Какая
скромность!
   - Вы явились сюда, уже став мужем и женой. Это нарушает установленный в
нашем доме порядок, это причиняет нам  бесконечные  волнения,  но  вам  до
этого нет дела! Я не порицаю вас. Порицать следует природу. Ни один из вас
пока не знает, на что вы себя обрекли. Узнаете потом. Вы  муж  и  жена,  и
сейчас это самое важное... (Этель, милочка, вынеси шляпу  и  палку  твоего
мужа за дверь.) А вы, сэр, значит,  изволите  не  одобрять  того  способа,
которым я зарабатываю себе на жизнь?
   - Видите ли... - начал Люишем. - Да. Вынужден заявить, что  это  именно
так.
   - А вас, собственно, никто к подобному заявлению не  вынуждает.  Только
отсутствие опыта служит вам извинением.
   - Да, но это неправильно, это нечестно.
   - Догма, - сказал Чеффери. - Догма!
   - То есть как это догма? - спросил Люишем.
   - Просто догма, и все. Но об этом стоит  поспорить  при  более  удобных
обстоятельствах. В эту пору мы обычно ужинаем, а я не из тех, кто  борется
против свершившихся фактов. Мы породнились. От  этого  никуда  не  уйдешь.
Оставайтесь ужинать, и мы с вами выясним все спорные вопросы.  Мы  связаны
друг с другом, давайте же извлечем из нашего родства максимальную  пользу.
Наши жены - ваша и моя - накроют на стол,  а  мы  тем  временем  продолжим
беседу. Почему бы  вам  не  сесть  на  стул  вместо  того,  чтобы  стоять,
облокотившись о его спинку? Это семейный дом - domus, - а не дискуссионный
клуб,  -  причем  довольно  скромный,  несмотря  на   мое   возмутительное
мошенничество... Так-то лучше. Прежде всего, я надеюсь, надеюсь от души, -
Чеффери вдруг заговорил внушительно, - что вы не диссидент.
   - Что? - переспросил Люишем. - Нет, я не диссидент.
   - Так-то лучше, - сказал мистер Чеффери. - Очень этому рад. А то  я  уж
немного боялся... Что-то в вашем поведении... Не выношу диссидентов. Питаю
к ним особое отвращение. На мой взгляд,  это  огромный  недостаток  нашего
Клэпхема. Видите ли... Я ни  разу  не  встречал  среди  диссидентов  людей
порядочных, ни разу.
   Он сделал гримасу, очки свалились у него с носа и  повисли,  звякнув  о
пуговицы жилета.
   - Очень рад, - повторил он, снова водружая их на место.  -  Терпеть  не
могу диссидентов, нонконформистов, пуритан, вегетарианцев, членов общества
трезвенников и прочих. Мне по  натуре  чуждо  лицемерие  и  формализм.  По
складу своему я истый эллин. Доводилось  ли  вам  читать  Мэтью  Арнольда?
[Мэтью, Арнольд  (1822-1888)  -  английский  поэт,  публицист  и  теоретик
литературы]
   - Кроме книг, нужных мне для занятий...
   - А! Вам следует почитать Мэтью Арнольда. Удивительно ясный ум! У  него
вы можете отыскать то самое качество,  которого  порой  недостает  ученым.
Они, пожалуй, слишком привержены к  феноменализму,  знаете  ли,  несколько
склонны к объективизму. Я же ищу ноумен. Ноумен, мистер  Люишем!  Если  вы
следите за ходом моих мыслей...
   Он умолк, а глаза  его  из-за  очков  мягко-вопросительно  смотрели  на
Люишема. В комнату снова вошла Этель, уже без шляпы  и  жакета,  и  внесла
звеневший у нее в руках квадратный черный поднос, белую скатерть, тарелки,
ножи и стаканы и принялась накрывать на стол.
   - Я слежу, - краснея,  ответил  Люишем.  У  него  не  хватило  смелости
признаться, что он не понимает значения  этого  необыкновенного  слова.  -
Продолжайте, я слушаю.
   - Я ищу ноумен, - с удовольствием повторил Чеффери и сделал рукой жест,
означавший, что все остальное, кроме ноумена, он отметает прочь.  -  Я  не
могу довольствоваться поверхностным и внешним наблюдением. Я принадлежу  к
нимфолептам, знаете ли, к нимфолептам... Я  должен  докопаться  до  истины
вещей. До их неуловимой основы... Я  взял  за  правило  никогда  не  лгать
самому себе, никогда. Немного найдется людей, кто может этим похвастаться.
Я считаю, что правда начинается  в  собственном  доме.  И  большей  частью
только  там  она  и  остается.  Так  безопаснее  и  проще,  знаете  ли!  У
большинства  людей,  однако,  -  у  всех  этих  типичных  диссидентов  par
exellence [преимущественно  (франц.)]  -  правда  только  и  таскается  по
улицам, нанося визиты соседям. Вам понятна моя точка зрения?
   Он взглянул на Люишема, которому казалось, что в голове у него сплошной
туман. "Нужно быть внимательным, - подумал Люишем, - по возможности  более
внимательным".
   - Видите ли, - осторожно начал он, -  для  меня  несколько  неожиданно,
если можно так выразиться, при всем том, что было, услышать, как вы...
   - Рассуждаю о правде? Вовсе нет, если вы поймете мою точку зрения.  Мою
принципиальную позицию. Вот о  чем  я  говорю.  Вот  что  я,  естественно,
стараюсь объяснить вам, поскольку мы породнились и вы стали  как  бы  моим
пасынком. Вы молоды, очень молоды, а потому суровы и  скоры  в  суждениях.
Только годы учат правильно мыслить, смягчают глянец образования. Из вашего
письма да и по вашему лицу мне ясно, что вы были в числе  присутствовавших
во время того небольшого происшествия в доме Лэгьюна.
   Он поднял палец, словно только что сообразив нечто новое.
   - Кстати, это объясняет и поведение Этель! - воскликнул он.
   Этель со стуком поставила на стол горчицу.
   - Разумеется, - отозвалась она, но не очень громко.
   - Но вы знали ее и раньше? - спросил Чеффери.
   - По Хортли, - ответил Люишем.
   - Понятно, - сказал Чеффери.
   - Я участвовал... Я был в числе  тех,  кто  способствовал  разоблачению
обмана, - сказал Люишем. - А теперь, поскольку вы затронули этот вопрос, я
считаю своим долгом сказать...
   - Я знаю, - перебил его  Чеффери.  -  Но  каким  ударом  это  было  для
Лэгьюна! - Мгновение, поджав губы, он рассматривал носки своих ботинок.  -
А фокус с рукой, знаете ли, был недурной затеей, - добавил он со  странной
усмешкой в сторону.
   Несколько секунд Люишем мучительно  размышлял  над  последними  словами
Чеффери.
   - Мне все это представляется в несколько ином свете,  -  наконец  изрек
он.
   - Не можете отказаться от своего пристрастия к морали, а? Ну ничего. Об
этом  мы  еще  потолкуем.  Но,  если   оставить   в   стороне   вопрос   о
нравственности, просто как артистически  выполненный  фокус,  -  это  было
сделано недурно.
   - Я не очень разбираюсь в фокусах...
   - Как все, кто принимается за разоблачения. Признайтесь, что вы никогда
не слыхали и не думали об этом прежде, я говорю  о  пузыре.  А  между  тем
ясно,  как  дважды  два,  что  медиум,  у  которого  руки  заняты,   может
действовать только зубами, а что может быть лучше пузыря, запрятанного под
лацкан пиджака? Что,  я  вас  спрашиваю?  Но,  хотя  я  неплохо  знаком  с
медиумической литературой, там нигде об этом даже не упоминается. Ни разу.
Меня всегда удивляло, как много упускают исследователи. Право, они никогда
не учитывают, на чьей стороне преимущество, и это с самого  начала  ставит
их в невыгодное положение. Вот смотрите! Я по натуре своей человек ловкий.
Все  свободное  время  я  придумываю  разные  фокусы  и,  стоя  или  сидя,
практикуюсь в выполнении их, потому что это очень меня забавляет. Неплохое
развлечение, а? И что же в результате? Возьмем хотя бы одно: мне  известны
сорок восемь способов производить стук, из которых десять по крайней  мере
являются оригинальными. Десять никому не  известных  способов  производить
стук. - Тон его был весьма выразителен. - Иные из них просто  превосходны.
Вот!
   Как бы в подтверждение его слов раздался стук - где-то между Люишемом и
Чеффери.
   - Ну как? - спросил Чеффери.
   Каминная доска открыла беглый огонь, а стол под самым носом  у  Люишема
хлопал, как шутиха.
   - Видите? - спросил Чеффери, закладывая руки под фалды сюртука.
   Некоторое время Люишему казалось, что вся комната щелкает пальцами.
   - Отлично, а теперь возьмем другое.  Например,  самый  серьезный  опыт,
который я с честью выдержал. Два почтенных профессора физики - не Ньютоны,
разумеется, но вполне достойные, почтенные, важные  профессора  физики,  -
затем дама, стремившаяся  доказать,  что  загробная  жизнь  существует,  и
журналист, который нуждался в  материале  для  статьи,  то  есть  человек,
который, как и я, зарабатывает на жизнь  спиритизмом,  решили  подвергнуть
меня испытанию. Испытывать меня!.. У них, разумеется,  есть  своя  работа:
преподавание физики, проповедование  религии,  организация  опытов  и  так
далее. Они и часа-то в день не уделяют моему ремеслу, большинство из них в
жизни своей никого не  обманывали  и,  хоть  убей,  неспособны  трех  миль
проехать без билета, чтобы не быть пойманными. Ну, понятно вам теперь,  на
чьей стороне преимущество?
   Он умолк. В Люишеме шла, казалось, какая-то внутренняя борьба.
   - Знаете, - снова заговорил Чеффери, - поймали-то  вы  меня  совершенно
случайно. Просто надувная рука выскочила у меня  изо  рта.  А  иначе  тому
вашему приятелю с резким голосом никогда бы  это  не  удалось.  Решительно
никогда.
   С трудом, как человек, которому приходится  поднимать  тяжести,  Люишем
сказал:
   -  Видите  ли,  речь  ведь  не  об  этом.  Я  не  сомневаюсь  в   ваших
способностях. Дело в