тый всеми Бледерли.
   - Вы должны согласиться, что требуете слишком  многого,  когда  хотите,
чтобы девушка... - начал Парксон.
   - Не так уж много. Если  девушка  остановила  свой  выбор  на  каком-то
человеке и он тоже выбрал ее, место ее рядом с ним. Что пользы  от  пустых
мечтаний? Да еще совместных? Боритесь вместе.
   - Замечательно сказано! - воскликнул взволнованный Люишем. - Ваши слова
- речь мужчины, Данкерли. Пусть меня повесят, если это не так.
   - Место женщины, - настаивал Парксон, -  у  домашнего  очага.  А  когда
домашнего очага нет... Я  убежден,  что  в  случае  необходимости  мужчина
должен, обуздывая свои страсти, трудиться в поте лица, как  трудился  семь
лет ради Рахили Иаков, и создать для женщины удобный и уютный дом...
   - Клетку для красивой птички? - перебил его Данкерли. - Нет. Я говорю о
женитьбе  на  женщине.  Женщины  всегда  принимали  участие  в  борьбе  за
существование - большой беды от этого  пока  не  было  -  и  всегда  будут
принимать. Потрясающая идея - это борьба  за  существование.  Единственная
разумная мысль из всего, что вы  говорили,  Люишем.  Женщина,  которая  не
борется по мере сил своих бок о бок с мужчиной, женщина, которую содержат,
кормят и ласкают, это... - Он не решился докончить.
   Юноша с прыщеватым лицом и короткой трубкой в зубах подсказал ему слово
из библии.
   - Это уж чересчур, - ответил Данкерли. - Я хотел сказать: "наложница  в
гареме".
   Юноша на мгновение смутился.
   - Лично я - курящий, - сказал он.
   - От крепкого табака может стошнить, - возразил Данкерли.
   - Чистоплюйство  вульгарно,  -  последовал  запоздалый  ответ  любителя
крепкого табака.
   Для Люишема эта часть вечера  была  по-настоящему  интересна.  Вскочив,
Парксон  принес  "Сезам  и  лилии"  и  заставил  всех  выслушать   длинный
сладкозвучный  отрывок,  который,  словно  машиной  для  стрижки  газонов,
прошелся по спору, утихомирив страсти, а затем центром нового  спора  стал
Бледерли, обруганный и оставшийся  в  одиночестве.  Со  стороны  студентов
Южно-Кенсингтонского  колледжа,   по   крайней   мере,   институту   брака
непосредственная опасность не угрожала.
   В половине одиннадцатого Парксон  вышел  вместе  со  всеми  остальными,
чтобы немного пройтись. Вечер для  февраля  был  теплый,  а  молодая  луна
яркой. Парксон пристроился к Люишему и Данкерли, к великому неудовольствию
Люишема, который намеревался в этот вечер обсудить кое-какие  личные  темы
со своим решительным другом. Данкерли жил в северной части города, поэтому
они втроем направились по Эгсибишн-роуд к  Хай-стрит  в  Кенсингтоне.  Там
Люишем и Парксон расстались с Данкерли и пошли в Челси, где была  квартира
Люишема.
   Парксон был одним из тех поборников добродетели, для которых  разговоры
об отношениях полов представляют собой  непреодолимый  соблазн.  Во  время
дебатов в гостиной ему не удалось наговориться вволю. В споре  с  Данкерли
он стремился затронуть самые деликатные вопросы,  и  теперь,  оставшись  с
Люишемом  наедине,  изливал  на  него   поток   все   более   откровенного
красноречия. Люишем был в отчаянии. Он не шел, а бежал и  думал  только  о
том, как бы ему отделаться от Парксона. Парксон же, в свою очередь,  думал
только о том, как бы рассказать Люишему побольше "интересных"  секретов  о
себе и об одной особе с душой необыкновенной чистоты, о которой Люишем уже
слыхал прежде.
   Прошла, казалось, целая вечность.
   Внезапно Люишем сообразил, что  стоит  под  фонарем  и  ему  показывают
чью-то фотографию. На  снимке  было  изображено  лицо  с  неправильными  и
удивительно невыразительными чертами, верх весьма претенциозного туалета и
завитая челка. При этом ему внушалось, что девушка на фотографии - образец
чистоты и что она составляет неотъемлемую собственность Парксона.  Парксон
горделиво поглядывал на Люишема, видимо, ожидая приговора.
   Люишем боролся с желанием сказать правду.
   - Интересное лицо, - наконец вымолвил он.
   - Поистине прекрасное лицо, - спокойно, но с убеждением заявил Парксон.
- Вы заметили ее глаза, Люишем?
   - О да, - ответил Люишем. - Да. Глаза я заметил.
   - Они олицетворение... невинности. Это глаза младенца.
   - Да, пожалуй. Очень славная девушка, старина. Поздравляю вас. Где  она
живет?
   - Такого лица вы в Лондоне не видели, - сказал Парксон.
   - Не видел, - решительно подтвердил Люишем.
   - Эту фотографию я бы показал далеко не каждому, - сказал Парксон. - Вы
вряд ли представляете себе,  что  значит  для  меня  эта  чистая  сердцем,
изумительная девушка!
   Глядя на Люишема с видом человека, совершившего обряд побратимства,  он
торжественно вложил фотографию обратно в конверт. Затем  по-дружески  взяв
его под руку - чего Люишем терпеть  не  мог,  -  пустился  в  многословные
рассуждения о любви с эпизодами из жизни своего  Идеала  для  иллюстрации.
Это было довольно близко направлению мыслей самого Люишема,  и  потому  он
невольно прислушивался. Время от времени ему приходилось подавать реплики,
и он испытывал нелепое желание - хотя ясно сознавал,  что  оно  нелепо,  -
ответить откровенностью на откровенность. Необходимость бежать от Парксона
становилась  все  очевиднее  -  Люишем  терял   самообладание   от   столь
противоречивых желаний.
   - Каждому человеку нужна путеводная звезда, - говорил Парксон, и Люишем
выругался про себя.
   Дом, где жил Парксон, теперь находился совсем близко слева  от  них,  и
Люишему пришло в голову, что если он проводит Парксона  домой,  то  скорее
сумеет от него отделаться. Парксон, продолжая  свои  излияния,  машинально
согласился.
   - Я часто видел вас  беседующим  с  мисс  Хейдингер,  -  сказал  он.  -
Извините меня за нескромность...
   - Мы с ней большие друзья, - подтвердил Люишем. - Ну, вот мы и дошли до
вашей берлоги.
   Парксон воззрился на свою "берлогу".
   - Но мне еще очень о  многом  нужно  с  вами  поговорить.  Я,  пожалуй,
провожу вас до Баттерси. Ваша мисс Хейдингер, хотел я сказать...
   С этого места он все  время  делал  случайные  намеки  на  воображаемую
близость Люишема к мисс Хейдингер, и каждый такой намек раздражал  Люишема
все больше и больше.
   -  Увидите,  Люишем,  пройдет  немного  времени,  и  вы  тоже   начнете
познавать, как бесконечно очищает душу невинная любовь...
   И тут, неизвестно почему, смутно надеясь, впрочем, приостановить  таким
образом неистощимую болтовню Парксона, Люишем пустился в откровенность.
   - Я знаю, - сказал он. - Вы говорите со мной, словно... Уже  три  года,
как судьба моя решена.
   Как только он высказался, желание быть откровенным умерло.
   - Неужели вы хотите сказать, что мисс Хейдингер... - спросил Парксон.
   - К черту мисс Хейдингер! - вскричал Люишем и  вдруг  невежливо,  ни  с
того, ни с сего повернулся к Парксону спиной и зашагал  в  противоположном
направлении, бросив своего спутника на перекрестке с  неоконченной  фразой
на устах.
   Парксон изумленно поглядел ему вслед, а потом  вприпрыжку  бросился  за
ним, чтобы выяснить причину его странного поступка. Некоторое время Люишем
молча шагал с ним рядом. Потом  внезапно  повернулся.  Лицо  у  него  было
совершенно белое.
   - Парксон, - усталым голосом сказал он, - вы дурак!.. У вас не лицо,  а
морда овцы, манеры буйвола, а говорить с вами - сплошная тоска. Чистота!..
У девушки, фотографию которой вы мне показали, просто косоглазие.  И  сама
она совершенная уродина, впрочем, иного от вас и не приходится  ожидать...
Я не шучу... Уходите!
   Дальше Люишем шагал в южном направлении один. Он не пошел прямо к  себе
домой в Челси, а провел несколько часов на улице  в  Баттерси,  разгуливая
взад и вперед перед одним домом. Он уже больше не  бесился,  но  испытывал
тоску и нежность. Если бы он мог нынче же вечером увидеть  ее!  Теперь  он
знал, чего хочет. Завтра же он плюнет на занятия и  выйдет  встретить  ее.
Слова Данкерли придали его мыслям удивительно новое направление.  Если  бы
только увидеть ее сейчас!
   Его желание исполнилось. На углу улицы его обогнали две фигуры. Высокий
мужчина  в  очках  и  шляпе,  похожей  на  головной  убор  священника,   с
воротником, поднятым до седых бакенбард, был  сам  Чеффери,  его  спутница
тоже была хорошо известна Люишему. Пара прошла мимо, не заметив его, но на
мгновение свет уличного фонаря осветил  ее  лицо,  и  оно  показалось  ему
бледным и усталым.
   Люишем замер на углу, в немом изумлении глядя вслед этим двум  фигурам,
удалявшимся под тусклым светом фонарей. Он был  ошеломлен.  Часы  медленно
пробили полночь. Издалека донесся стук захлопнувшейся за ними двери.
   Еще долго после того, как замерло эхо,  стоял  он  там.  "Она  была  на
сеансе, она нарушила обещание. Она была на сеансе, она нарушила обещание",
- бесконечно повторяясь, стучало у него в мозгу.
   Объяснение не заставило себя ждать: "Она поступила так, потому что я ее
бросил. Мне следовало бы это понять из ее писем. Она поступила так, потому
что считает, что я отношусь к ней несерьезно, что моя любовь - всего  лишь
ребячество...
   Я знал, что она никогда меня не поймет!"



19. ЛЮИШЕМ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

   На следующее утро Лэгьюн подтвердил догадку Люишема о том,  что  Этель,
уступив уговорам, согласилась наконец испробовать свои силы  в  угадывании
мыслей.
   - Начало есть, - рассказывал Лэгьюн, потирая руки. - Мы с ней  поладим,
я уверен. У нее определенно имеются способности. Я всегда  чувствовал  это
по ее лицу. У нее есть способности.
   - И долго ее пришлось... уговаривать? - с трудом выговорил Люишем.
   - Да, признаться, нам было нелегко. Нелегко. Однако я  дал  ей  понять,
что едва ли она сможет  остаться  у  меня  в  должности  секретарши,  если
откажется проявить интерес к моим исследованиям.
   - Вы так и сказали?
   -  Пришлось.  К  счастью,  Чеффери  -  это  была  его   мысль,   должен
признаться...
   От  удивления  Лэгьюн  запнулся  на  полуслове.  Люишем  как-то  нелепо
взмахнул руками, повернулся  и  побежал  прочь.  Лэгьюн  вытаращил  глаза,
впервые столкнувшись с таким психическим  явлением,  которое  выходило  за
пределы его понимания.
   - Странно! - пробормотал он и начал распаковывать свой портфель.  Время
от времени он останавливался и озирался на Люишема, который сидел на своем
месте и барабанил по столу пальцами.
   В это время из препаратной вышла мисс Хейдингер и обратилась к молодому
человеку  с  каким-то  замечанием.  Он  ответил,  по-видимому,   предельно
коротко, затем встал, мгновение  помешкал,  выбирая  между  тремя  дверями
лаборатории, и, наконец, исчез за той, что вела на лестницу черного  хода.
До вечера Лэгьюн больше его не видел.
   В тот вечер Этель снова возвращалась в Клэпхем в сопровождении Люишема,
и разговор их был, по-видимому, серьезным. Она не  пошла  прямо  домой,  а
вместе с Люишемом мимо газовых  фонарей  направилась  на  темные  просторы
Клэпхемского пустыря,  где  можно  было  поговорить  без  помехи.  И  этот
вечерний разговор явился решающим для них обоих.
   - Почему вы нарушили свое обещание? - спросил Люишем.
   Ее оправдания были путаными и неубедительными.
   - Я думала, что вам теперь уж безразлично, - говорила она. -  Когда  вы
перестали приходить на наши прогулки, мне показалось, что теперь  уже  все
равно. Кроме того, это совсем не то, что спиритические сеансы...
   Сначала Люишем был беспощаден  в  своем  гневе.  Злость  на  Лэгьюна  и
Чеффери ослепляла его, и он не видел, как она страдает. Все ее  возражения
он отвергал.
   - Это обман, - говорил он. - Даже если то, что вы делаете, и не  обман,
все равно это - заблуждение, то есть бессознательный обман.  Даже  если  в
этом есть хоть частица истины, все равно это плохо. Правда или нет  -  все
равно плохо. Почему они не читают мысли друг у друга? Зачем им  нужны  вы?
Ваш разум принадлежит только вам. Он священен. Производить над вами опыты?
Я этого не позволю! Я этого  не  позволю!  На  это,  по  крайней  мере,  я
полагаю, у меня есть право. Подумать не  могу,  как  вы  там  сидите...  с
завязанными глазами. И этот старый дурак кладет  вам  на  затылок  руку  и
задает вопросы. Я этого не позволю! Я лучше убью вас, чем допущу это!
   - Ничего подобного они не делают!
   - Все равно еще будут делать. Повязка на глаза - только начало.  Нельзя
зарабатывать на жизнь таким путем. Я много думал над  этим.  Пусть  читают
мысли своих дочерей, гипнотизируют своих тетушек, но оставят в покое своих
секретарш.
   - Но что же мне делать?
   - Только не это. Есть вещи, которые, что бы ни было, нельзя  позволять.
Честь! Только потому, что мы бедны... Пусть он уволит вас!  Пусть  он  вас
уволит! Вы найдете себе другое место...
   - Но мне не будут платить гинею в неделю.
   - Будете получать меньше.
   - Но я же отдаю каждую неделю шестнадцать шиллингов.
   - Это не имеет значения.
   Она подавила рыдание.
   - Покинуть Лондон... Нет, не могу. Не могу.
   - Почему покинуть Лондон? - Люишем изменился в лице.
   - О, жизнь так жестока! - всхлипнула она. -  Не  могу.  Они...  Они  не
позволят мне остаться в Лондоне.
   - О чем вы говорите?
   Она рассказала, что, если  Лэгьюн  ее  уволит,  ей  придется  уехать  в
деревню к тетке,  сестре  Чеффери,  которой  нужна  компаньонка.  На  этом
настаивает Чеффери.
   - Ей нужна компаньонка, говорят они. Не компаньонка, а прислуга, у  нее
нет прислуги. Мама только плачет, когда я пытаюсь с ней поговорить. Она не
хочет, чтобы я от нее уезжала. Но она его боится. "Почему  ты  не  делаешь
того, что он хочет?" - спрашивает она.
   Этель смотрела прямо перед собой в сгущающуюся тьму.
   - Мне очень бы не хотелось рассказывать вам об этом, - снова заговорила
она бесцветным голосом. - Это все вы...  Если  бы  вы  не  рассердились...
Из-за вас все стало по-другому. Если бы не вы, я могла  бы  выполнить  его
желание. Я... Я  помогала...  Я  пошла  помочь,  если  у  мистера  Лэгьюна
что-нибудь получится не так. Да... В тот вечер. Нет... не  нужно!  Слишком
тяжело мне рассказывать вам. Но раньше, до того как  увидела  вас  там,  я
этого не чувствовала. Тогда я вдруг сразу показалась себе жалкой и лживой.
   - И что же? - спросил Люишем.
   - Вот и все. Пусть я действительно занималась угадыванием мыслей, но  с
тех пор я больше не  обманывала...  ни  разу...  Если  бы  вы  знали,  как
трудно...
   - Вам следовало рассказать мне все это раньше.
   - Я не могла. До вашего появления все было по-другому. Он потешался над
людьми, передразнивал Лэгьюна, и мне  было  смешно.  Это  казалось  просто
шуткой. - Она вдруг остановилась. -  Зачем  вы  тогда  пошли  за  мной?  Я
сказала вам, чтобы вы не ходили. Помните, я говорила?
   Она готова была вот-вот зарыдать. С минуту она молчала.
   - Я не могу поехать к  его  сестре!  -  выкрикнула  она.  -  Пусть  это
трусость, но я не могу.
   Молчание. И вдруг Люишем отчетливо и  ясно  представил  себе,  что  ему
надлежит делать. Его тайное желание  внезапно  превратилось  в  неотложный
долг.
   - Послушайте, - сказал он, не глядя на нее и дергая себя за усы, - я не
желаю, чтобы вы продолжали заниматься этим  проклятым  мошенничеством.  Вы
больше не будете пятнать себя. И я не желаю, чтобы вы уезжали из Лондона.
   - Но что же мне делать? - Она почти кричала.
   - Есть одно, что можно сделать. Если вы решитесь.
   - Что именно?
   Несколько секунд он молчал. Затем повернулся и взглянул на  нее.  Глаза
их встретились...
   Мрак его души стал рассеиваться. Ее  лицо  было  белым,  как  мел,  она
смотрела на  него  в  страхе  и  замешательстве.  В  нем  возникло  новое,
неведомое до тех пор чувство нежности к  ней.  Раньше  его  привлекала  ее
миловидность и живость - теперь же она была бледна, а  глаза  ее  смотрели
устало. Ему казалось, будто он забыл ее, а потом неожиданно вспомнил. Одна
мысль овладела всем его существом.
   - Что же еще я могу сделать?
   Удивительно трудно было ответить.  В  горле  появился  какой-то  комок,
мышцы лица напряглись, ему хотелось одновременно  и  плакать  и  смеяться.
Весь мир исчез перед  его  страстной  мечтой.  Он  боялся,  что  Этель  не
решится, что она не примет всерьез его слов.
   - Что же это такое? - переспросила она.
   - Разве вы не понимаете, что мы  можем  пожениться?  -  сказал  он  под
внезапным  наплывом  решимости.  -  Разве  вы  не   понимаете,   что   это
единственный для нас выход? Из тупика, в котором мы находимся!  Вы  должны
отказаться от своего участия в обмане, а я - от своей зубрежки. И мы... мы
должны пожениться.
   Он помолчал, а потом вдруг стал небывало красноречив.
   - Мир против нас, против... нас. Вам он предлагает деньги за обман,  за
бесчестные поступки. Ибо это - бесчестье! Он  предлагает  вам  не  честный
труд, а  грязную  работу.  И  отнимает  вас  у  меня.  Меня  же  прельщают
обещаниями успеха при условии, что я покину вас... Вам  не  все  известно.
Нам придется ждать, быть может, годы, целую вечность, если мы будем  ждать
обеспеченной жизни. Нас могут разлучить... Мы можем совсем  потерять  друг
друга... Давайте бороться против этого. Почему мы должны разлучаться? Если
только  истинная  любовь  не  пустые  слова,  как   все   остальное.   Это
единственный выход. Будем вместе, ибо мы принадлежим Друг другу.
   Она смотрела на него, смущенная этой новой для нее мыслью, а сердце  ее
рвалось из груди.
   - Мы так молоды, - сказала она. - И на  что  мы  будем  жить?  Ведь  вы
получаете всего одну гинею.
   - Я буду получать больше, я сумею заработать деньги. Я все обдумал. Уже
два дня, как я не перестаю  об  этом  думать.  О  том,  что  мы  могли  бы
предпринять. У меня есть деньги.
   - Есть деньги?
   - Почти сто фунтов.
   - Но мы так молоды... И моя мать...
   - Мы не станем ее спрашивать. Мы никого не будем спрашивать.  Это  наше
личное дело, Этель! Это наше личное дело. Тут вопрос,  не  в  средствах...
Еще раньше... Я думал... Дорогая, разве вы не любите меня?
   Но она не поддалась  его  восторгу.  Она  смотрела  на  него  смятенным
взглядом,  еще  занятая  практической  стороной  дела,  еще  сводя  все  к
арифметическим подсчетам.
   - Если бы у меня была машинка, я могла бы печатать. Я слышала...
   - Вопрос не в средствах, Этель... Я мечтал...
   Он замолчал. Она смотрела ему  в  лицо,  в  глаза,  полные  нетерпения,
красноречиво говорящие обо всем том, что осталось невысказанным.
   - Решитесь ли вы пойти со мной? - прошептал он.
   Внезапно мир открылся перед ней наяву, как не раз открывался в заветных
мечтах. И она дрогнула. Она отвела взгляд, опустила глаза. Она была готова
вступить в заговор.
   - Но как?..
   - Я придумаю, как. Доверьтесь мне. Ведь мы  теперь  хорошо  знаем  друг
друга. Подумайте! Мы вдвоем...
   - Но я никогда не ожидала...
   - Я сниму для нас квартиру. Это так легко. И только  подумайте,  только
подумайте, какая это будет жизнь!
   - Но как можно?..
   - Вы пойдете?
   Она в смятении смотрела на него.
   - Вы же знаете, - сказала она,  -  вы  не  можете  не  знать,  что  мне
хотелось бы... мне бы очень хотелось...
   - Вы пойдете.
   - Но, милый... Милый, если вы настаиваете...
   - Да! - торжествующе вскричал Люишем. - Вы пойдете. -  Он  оглянулся  и
понизил голос. - О любимая! Моя любимая!
   Голос  его  перешел  в  неразборчивый  шепот.  Но   лицо   красноречиво
свидетельствовало о его чувствах. Мимо, как раз вовремя,  чтобы  напомнить
ему, что он находится в общественном месте,  направляясь  домой  и  болтая
между собой, прошли два клерка.



20. ДВИЖЕНИЕ ВПЕРЕД ПРИОСТАНОВЛЕНО

   В следующую среду днем -  уже  перед  самым  экзаменом  по  ботанике  -
Смизерс увидел Люишема в зале Педагогической библиотеки за чтением  одного
из томов Британской энциклопедии. Рядом  лежали  Уитекеровский  ежегодник,
открытая  записная  книжка,  брошюра  из  серии  "Современная   наука"   и
справочник факультета  Наук  и  Искусств.  Смизерс,  который  с  почтением
относился к таланту Люишема отыскивать  во  время