ъяснил ему Блендершин. - Не забивайте себе голову
разными педагогическими методами.  Они  только  мешают  учителям.  Впишите
рисование. Затем стенография...
   - Постойте! - возмутился Люишем.
   -  Стенография,  французский,  бухгалтерия,   коммерческая   география,
землемерное дело...
   - Но я не умею преподавать эти предметы!
   - Послушайте, - начал Блендершин, но остановился. - У вас или  у  вашей
жены есть состояние?
   - Нет, - ответил Люишем.
   - Так в чем же дело?
   Молчание - и снова головокружительный спуск с крутых  моральных  высот,
пока - трах! - на пути не возникло препятствие.
   - Но меня быстро разоблачат, - сказал он.
   Блендершин улыбнулся.
   - Видите ли, здесь речь идет не столько об умении, сколько о желании. И
никто вас не разоблачит. Те директора школ, с которыми мы имеем  дело,  не
способны кого-либо разоблачить. Они сами не умеют преподавать эти предметы
и, следовательно, считают, что сие вообще  невозможно.  Толкуй  с  ними  о
педагогике - они будут ссылаться на практику.  Но  в  свои  программы  они
включают все эти предметы,  а  потому  хотят  иметь  их  и  в  расписании.
Некоторые из этих предметов... Ну, скажем, коммерческая  география...  Что
такое коммерческая география?
   - Болтовня, - пояснил помощник, кусая кончик пера, и задумчиво добавил:
- И вранье.
   - Сплошной вымысел, - сказал Блендершин, - чистый вымысел. Газеты мелют
вздор о коммерческом образовании, герцог Девонширский его  подхватывает  и
плетет еще большую чепуху, представляется, будто сам все это  придумал,  -
очень ему надо! - родители  же  рады  ухватиться,  вот  директора  школ  и
вынуждены включить этот предмет в программу,  а  значит,  и  учителям  его
полагается знать. Вот вам и вся недолга!
   - Ладно, - согласился Люишем, у которого от стыда перехватило  дыхание.
- Вставьте эти предметы. Только помните: место приходящего преподавателя.
   - Быть может, -  сказал  Блендершин,  -  вам  и  сослужат  службу  ваши
естественные науки. Но, предупреждаю, дело не из легких. Разве что на  вас
польстится какая-нибудь школа, зарабатывающая  себе  финансовую  поддержку
графства. Больше, я полагаю, рассчитывать не на что. Запишите адрес...
   Помощник  буркнул  что-то,  отдаленно  напоминающее  слово   "гонорар".
Блендершин глянул на Люишема и неуверенно кивнул головой.
   - За занесение в список полкроны, -  объявил  помощник.  -  И  полкроны
вперед - на почтовые расходы.
   Но тут Люишем припомнил совет, который дал ему Данкерли еще  в  Хортли.
Он заколебался.
   - Нет, - сказал он. -  Платить  я  не  буду.  Если  вы  мне  что-нибудь
подыщете, я заплачу за комиссию... Если же нет...
   - Мы несем потери, - подсказал помощник.
   - Приходится, - сказал Люишем. - Игра должна быть честной.
   - Живет в Лондоне? - спросил Блендершин.
   - Да, - ответил клерк.
   - Ладно, - согласился Блендершин, - в таком случае на почтовые  расходы
мы с вас не возьмем. Правда, сейчас неподходящее время, поэтому на  многое
рассчитывать не приходится. Но иногда на пасху бывают перемещения...  Все.
Будьте здоровы. Есть там еще кто-нибудь, Бинкс?
   Господа Маскилайн, Смит и Трамс работали  по  более  высокому  разряду,
нежели  Блендершин,  который  специализировался  на  второсортных  частных
школах и казенных учебных заведениях победнее.  Такими  важными  господами
были  Маскилайн,  Смит  и  Трамс,  что  они  привели  Люишема  в   ярость,
отказавшись сначала даже внести его фамилию в свои списки. Принимавший его
молодой человек, одетый и говоривший с вызывающей  безукоризненностью,  не
отрывал взора от его непромокаемого воротничка.
   - Едва ли это по нашей части, -  объявил  он,  бросив  Люишему  анкету,
которую надлежало заполнить. - У нас в основном аристократические колледжи
и начальные школы.
   Пока  Люишем  заполнял  анкету  своими  многочисленными   "логиями"   и
"графиями", в комнату вошел,  дружески  поздоровавшись  с  безукоризненным
молодым человеком, юноша с наружностью герцога. Склонившись  над  бумагой,
Люишем  успел  заметить,  что  на  его  сопернике  был   длинный   сюртук,
лакированные ботинки и великолепнейшие  серые  брюки.  Понятия  Люишема  о
конкуренции сразу расширились. Безукоризненный  молодой  человек  взглядом
указал новоприбывшему на непромокаемый воротничок Люишема, и тот  в  ответ
удивленно поднял брови и выразительно поджал губы.
   - Этот субъект из  Каслфорда  мне  ответил,  -  произнес  новоприбывший
приятным звучным голосом. - Что у него там, прилично?
   Когда  обсуждение  субъекта  из  Каслфорда  закончилось,  Люишем  подал
заполненную анкету, и  безукоризненный  молодой  человек,  по-прежнему  не
спуская глаз с непромокаемого воротничка, взял ее с  таким  видом,  словно
протянул руку через пропасть.
   - Сомневаюсь, чтобы мы сумели вам помочь, - заверил он Люишема. - Разве
что представится место преподавателя английского языка. Естественные науки
в наших школах не в большом почете. Классические языки и спорт - вот что у
нас главное.
   - Понятно, - отозвался Люишем.
   - Спорт, хорошие манеры и тому подобное.
   - Понятно, - повторил Люишем.
   - Вы сами учились  не  в  закрытой  школе?  -  спросил  безукоризненный
молодой человек.
   - Нет, - ответил Люишем.
   - А где вы получили образование?
   Лицо Люишема запылало.
   - Какое это имеет значение? - спросил он, глядя на  великолепные  серые
брюки.
   - В наших школах большое. Это, знаете ли, вопрос хорошего тона.
   - Понятно, - в третий раз повторил Люишем,  обнаруживая  в  себе  новые
недостатки. Больше всего ему сейчас хотелось уйти,  чтобы  этот  элегантно
одетый учитель не мог его рассматривать. - Вы, я надеюсь, напишете, если у
вас найдется что-либо для меня? - спросил он,  и  безукоризненный  молодой
человек поспешил, утвердительно кивнув, раскланяться с ним.
   - Часто такие попадаются? - спросил элегантно  одетый  молодой  человек
после ухода Люишема.
   - Довольно часто. Ну, не  совсем  такие,  как  этот.  Вы  заметили  его
непромокаемый  воротничок?  Уф!  И  его  "понятно"?  А  хмурый  взгляд   и
неуклюжесть? У него, конечно, нет приличного платья - он явится  на  новое
место с одним обитым жестью сундучком! Но такие, как он, да  еще  учителя,
живущие при школах, пролезают повсюду! Только на днях здесь был Роутон.
   - Роутон из Пиннера?
   - Он самый. И прямо заявил, что ему нужен живущий учитель.  "Мне  нужен
человек, который умеет преподавать арифметику", - сказал он.
   Он рассмеялся. Элегантно одетый молодой человек  задумчиво  разглядывал
набалдашник своей трости.
   - Такой субъект все равно там не уживется, - сказал он.  -  Если  он  и
попадет в приличную школу, все равно ни один порядочный человек не захочет
с ним знаться.
   - Слишком толстокож, я  думаю,  чтобы  его  трогали  подобные  вещи,  -
заметил  агент.  -  Новый  тип  учителя.  Южно-Кенсингтонский  колледж   и
политехникумы пекут их сотнями.
   Новое открытие, что  учителю  следует  быть  хорошо  одетым,  заставило
Люишема забыть свое возмущение необходимостью лгать  в  вопросах  религии.
Теперь он шел, не спуская глаз с витрин, в которых отражалась его  фигура.
Спорить не приходилось: брюки его стали совсем мешковатыми, они хлопали по
ботинкам и пузырились на коленях, а ботинки были  не  только  изношены  до
безобразия, но еще и прескверно почищены. Кисти рук  уродливо  торчали  из
рукавов пальто, воротник  куртки  заметно  асимметричен,  красный  галстук
плохо вывязан и  перекошен,  не  говоря  уж  о  непромокаемом  воротничке.
Воротничок лоснился, пожелтел, стал вдруг холодным и  липким.  Ну  что  из
того, что он достаточно образован и может преподавать естествознание?  Это
еще ничего не значит. Он стал подсчитывать, во  сколько  обошелся  бы  ему
полный гардероб. Такие серые брюки, какие он видел, не купить дешевле, чем
за шестнадцать шиллингов, а сюртук стоит, самое меньшее,  сорок,  а  то  и
больше. Он знал, что хорошая одежда дорога. У дверей  Пула  он  постоял  в
нерешительности и повернул прочь. Нечего об  этом  и  думать.  Он  пересек
Лейстер-сквер и пошел по Бедфорд-стрит, ненавидя всех попадавшихся ему  на
пути хорошо одетых людей.
   Господа Дэнкс и Уимборн размещались в  похожем  на  банк  здании  возле
Ченсери-лейн  и  без  разговоров  вручили  ему  анкету   для   заполнения.
"Религия?"  -  гласил  один  из  вопросов.  Люишем  помедлил  и   написал:
"Англиканская церковь".
   Отсюда  он   проследовал   в   Педагогический   колледж   в   Холборне.
Педагогический  колледж  предстал  перед  ним  в  образе   длиннобородого,
дородного, спокойного господина с тоненькой золотой цепочкой  от  часов  и
пухлыми руками.  У  него  были  очки  в  позолоченной  оправе  и  ласковое
обращение, которое послужило целительным бальзамом для оскорбленных чувств
Люишема. Снова были выписаны  все  "логии"  и  "графии",  вызвав  любезное
изумление своим количеством.
   - Вам бы нужно получить один из  наших  дипломов,  -  заметил  дородный
господин. - Это не составило бы для вас труда. Никакой конкуренции. И есть
премии, несколько денежных премий.
   Люишем не знал, что его непромокаемый воротничок на  сей  раз  встретил
сочувствующего наблюдателя.
   - Мы читаем курс лекций и  принимаем  экзамены  по  теории  и  практике
обучения. У нас единственное в стране учебное  заведение,  где  проводятся
экзамены по теории и  практике  обучения.  Для  преподавателей  средних  и
старших классов. Не считая экзаменов на диплом учителя. Но у нас так  мало
слушателей - не более двухсот  человек  в  год.  В  основном  гувернантки.
Мужчины, знаете  ли,  предпочитают  преподавать  кустарным  способом.  Это
характерно для англичан - кустарный способ. Говорить об этом,  правда,  не
полагается,  но  все  равно  придется,  когда  что-нибудь  произойдет,   а
неприятности   начнутся   обязательно,   если   все   будет   продолжаться
по-прежнему. Американские школы становятся  лучше,  да  и  немецкие  тоже.
Старые методы теперь не подходят. Я говорю это  только  вам,  а  вообще-то
говорить  это  не  полагается.  Ничего  нельзя  сделать.  Слишком   многое
приходится принимать  во  внимание.  Однако...  Но  вам  бы  неплохо  было
получить  наш  диплом.  Станете  хорошим  педагогом.  Правда,  тут  уж   я
заглядываю вперед.
   Он добродушно рассмеялся, как бы извиняясь за свою слабость,  а  затем,
отставив в сторону все эти мудреные материи, объяснил Люишему возможности,
которые дает диплом колледжа, после чего перешел и к другим возможностям.
   - Можно давать частные уроки, -  сказал  он.  -  Вы  бы  не  отказались
позаниматься  с  отстающим  учеником?  Кроме  того,  иногда   нас   просят
рекомендовать приходящего преподавателя. В основном в женские школы. Но им
требуются люди постарше, женатые, знаете ли.
   - Я женат, - сказал Люишем.
   -  Что?  -  переспросил  пораженный  до  глубины   души   представитель
Педагогического колледжа.
   - Я женат, - повторил Люишем.
   - Боже мой! - воскликнул представитель  Педагогического  колледжа  и  с
головы до ног оглядел мистера Люишема поверх очков в позолоченной  оправе.
- Боже мой! А я старше вас более чем вдвое и не женат. Двадцать один  год!
Вы... Вы давно женаты?
   - Несколько недель, - ответил Люишем.
   - Удивительно, - сказал представитель Педагогического колледжа. - Очень
интересно... В самом деле! Ваша жена, должно быть, очень  храбрая  молодая
особа... Извините меня. Вы знаете... Вам действительно нелегко будет найти
себе место. Однако... Тем самым вы становитесь пригодным к преподаванию  в
женских школах; это во всяком случае. То есть в какой-то степени.
   Явно возросшее уважение  представителя  Педагогического  колледжа  было
приятно   Люишему.   Зато   визит   в   медицинско-учительско-канцелярскую
посредническую контору, расположенную за мостом Ватерлоо, вновь поверг его
в уныние, и он решил повернуть домой. Еще задолго до дома он  почувствовал
усталость, а простодушная гордость тем, что он женат и активно  борется  с
жестоким миром, исчезла. Уступка, сделанная им религии,  оставила  в  душе
горький осадок; а вопрос об обновлении  гардероба  был  просто  мучителен.
Правда, он еще отнюдь не смирился с мыслью,  что  в  лучшем  случае  может
рассчитывать на сто  фунтов  в  год,  а  вернее,  и  того  меньше,  однако
постепенно эта истина проникала в его сознание.
   День был серенький, с унылым, холодным ветром, в  одном  ботинке  вылез
гвоздь и отравлял  существование.  Нелепые  промахи  и  глупейшие  ошибки,
допущенные им на недавнем экзамене по  ботанике,  о  которых  ему  удалось
некоторое время не думать, теперь не выходили у него из головы. Впервые со
дня женитьбы его охватило предчувствие неудачи.
   Придя домой, он хотел сразу устроиться  в  маленьком  скрипучем  кресле
возле камина, но Этель выскочила из-за стола, на  котором  стояла  недавно
купленная машинка, и кинулась к нему с распростертыми объятиями.
   - Как мне было скучно! - воскликнула она.
   Но он не почувствовал себя польщенным.
   - Я не так уж весело провел время, чтобы ты могла жаловаться на  скуку,
- возразил он совершенно новым для нее тоном.
   Он освободился из ее объятий и сел. Потом, заметив выражение  ее  лица,
виновато добавил:
   - Я просто устал. И этот проклятый гвоздь в ботинке, его нужно  забить.
Ходить по агентствам довольно утомительно, но ничего не поделаешь.  А  как
ты тут была без меня?
   - Ничего, - ответила она, не сводя с него глаз. - Ты и  вправду  устал.
Сейчас мы выпьем чаю. А пока... Позволь мне снять с тебя ботинки. Да,  да,
непременно.
   Она позвонила, выбежала из комнаты, крикнула вниз,  чтобы  подали  чай,
прибежала обратно, принесла из спальни какую-то подушечку из запасов мадам
Гэдоу и, встав на нее  коленями,  принялась  расшнуровывать  ему  ботинки.
Настроение у Люишема сразу изменилось.
   - Ты молодец, Этель, - сказал он. - Пусть меня  повесят,  если  это  не
так.
   Она потянула шнурки, а он наклонился и поцеловал ее в ухо. После  этого
расшнуровка  была  приостановлена,  уступив  место  взаимным   изъявлениям
нежности...
   Наконец, обутый в домашние туфли, он сидел у  камина  с  чашкой  чая  в
руке, а Этель, стоя на коленях на коврике у его ног - блики огня играли на
ее лице, - принялась рассказывать ему о том, что днем она получила  письмо
в ответ на свое объявление в "Атенеуме".
   - Очень хорошо, - одобрил Люишем.
   - От одного романиста, - продолжала она с огоньком гордости в глазах  и
подала ему письмо. - Лукас Холдернесс,  автор  "Горнила  греха"  и  других
вещей.
   - Да это просто отлично, - не без зависти  сказал  Люишем  и  нагнулся,
чтобы при свете камина прочесть письмо.
   Письмо с обратным адресом "Джад-стрит,  Юстон-роуд"  было  написано  на
хорошей  бумаге  красивым  круглым  почерком,  каким,   по   представлению
смертных, и  должны  писать  романисты.  "Уважаемая  сударыня,  -  гласило
письмо, - я намерен  выслать  вам  заказной  почтой  рукопись  трехтомного
романа. В  рукописи  около  90.000  слов,  но  более  точно  вам  придется
подсчитать самой".
   - Как это подсчитывают, я не знаю, - сказала Этель.
   - Я покажу тебе, - ответил  Люишем.  -  Ничего  сложного.  Пересчитаешь
слова на трех-четырех страницах,  найдешь  среднюю  цифру  и  умножишь  на
количество страниц.
   "Но,  разумеется,  прежде  чем  выслать  рукопись,   я   должен   иметь
достаточные гарантии в том, что вы не злоупотребите моим  доверием  и  что
качество работы будет удовлетворять самым высоким требованиям".
   - Ах ты, - сказал Люишем, - какая досада!
   "А потому прошу вас представить мне рекомендации".
   - Вот это может быть настоящим препятствием, - сказал  Люишем.  -  Этот
осел Лэгьюн, наверное... Но что здесь за приписка? "Или, если  таковых  не
имеется, в качестве залога..." Что ж, по-моему, это справедливо.
   Залог требовался весьма умеренный - всего одна гинея. Даже  если  бы  у
Люишема и зародились сомнения,  один  лишь  вид  Этель,  жаждущей  помочь,
стремящейся получить работу, заставил бы забыть их навсегда.
   - Пошлем ему чек, пусть видит, что у нас есть счет в  банке,  -  сказал
Люишем (он до сих пор еще гордился своей банковской книжкой). - Пошлем ему
чек. Это его успокоит.
   В тот же вечер, после  того  как  был  отправлен  чек  на  одну  гинею,
произошло еще одно приятное событие: прибыло письмо  от  господ  Дэнкса  и
Уимборна. Оно было прескверно  отпечатано  на  ротапринте  и  извещало  об
имевшихся вакансиях. Всюду требовались учителя,  живущие  при  школе,  что
явно не подходило для Люишема, но все равно получение этого письма внушило
бодрость и уверенность в том, что дела идут и что  в  обороне  осажденного
ими мира есть свои бреши и слабые места. После этого, отрываясь  время  от
времени от работы, чтобы оказать Этель ласковое внимание, Люишем  принялся
просматривать свои прошлогодние тетради, ибо теперь,  с  окончанием  курса
ботаники, на очереди стоял  повышенный  курс  зоологии  -  последний,  так
сказать, этап в состязании за медаль Форбса.  Этель  принесла  из  спальни
свою  лучшую  шляпку,  чтобы  внести  кое-какие  усовершенствования  в  ее
отделку, и села в маленькое кресло у  камина,  а  Люишем,  разложив  перед
собой записи, устроился за столом.
   Расположив для пробы совсем по-новому васильки  на  своей  шляпке,  она
подняла глаза и обнаружила, что Люишем  больше  не  читает,  а  беспомощно
смотрит в какую-то точку на застланном скатертью столе  и  взгляд  у  него
очень несчастный. Позабыв о своих васильках, она глядела на него.
   - О чем ты? - спросила она немного погодя.
   Люишем вздрогнул и оторвал глаза от скатерти.
   - Что?
   - Отчего у тебя такой несчастный вид? - спросила она.
   - У меня несчастный вид?
   - Да. И злой!
   - Я думал  о  том,  что  хорошо  бы  живьем  окунуть  в  кипящее  масло
какого-нибудь епископа.
   - О боже!
   - Им прекрасно известны те положения,  против  которых  они  направляют
свои проповеди, они знают, что не верить - это не значит быть безумцем или
бандитом, это не значит причинять вред другим; им прекрасно известно,  что
человек может быть честным, как сама честность, искренним, да, искренним и
порядочным во всех отношениях, и не верить в то, что они  проповедуют.  Им
известно, что  человеку  нужно  лишь  немного  поступиться  честью,  я  он
признает любую веру. Любую. Но они об этом молчат. Мне кажется, они хотят,
чтобы все были бесчестными. Если человек достаточно состоятелен,  они  без
конца раболепствуют перед ним, хоть он и смеется над всеми их проповедями.
Они готовы принимать  сосуды  на  алтарь  от  содержателей  увеселительных
заведений и ренту с трущоб.  Но  если  человек  беден  и  не  заявляет  во
всеуслышание о своей вере в то, во что они сами едва ли верят, тогда они и
мизинцем не  шевельнут,  чтобы  помочь  ему  в  борьбе  с  невежеством  их
последователей. В этом твой отчим прав. Они  знают,  что  происходит.  Они
знают, что людей обманывают, что люди лгут, но их это ничуть не  тревожит.
Да  и  к  чему  им  тревожиться?  Они  ведь  убили  в  себе  совесть.  Они
беспринципны, так почему же не быть беспринципными нам?
   Избрав епископов в качестве козлов отпущения за свой позор, Люишем  был
склонен даже гвоздь в ботинке приписать их коварным проискам.
   Миссис Люишем была озадачена. Она осознала смысл его речей.
   - Неужели ты, - голос ее упал до шепота, - неверующий?
   Люишем угрюмо кивнул.
   - А ты нет? - спросил он.
   - О нет! - вскричала миссис Люишем.
   - Но ведь ты не ходишь в церковь, ты не...
   - Не хожу, - согласилась миссис Люишем и добавила еще увереннее: - Но я
верующая.
   - Христианка?
   - Наверное, да.
   - Но христианство... Во что же ты веришь?
   - Ну, в то, чтобы говорить правду и поступать честно, не обижать людей,
не причинять им боли.
   - Это еще не христианство. Христианин - это тот, кто верит.
   - А я это понимаю под христианством, - заявила миссис Люишем.
   - В таком  случае,  любой  может  с