ном Люишем заметил морскую
фуражку с золотым  галуном,  другой  явился  в  митенках,  а  третий  -  в
элегантных серых лайковых перчатках. Тут же в  толпе  крутился  Граммет  -
бессменный библиотекарь.
   - Der Zozalist! [социалист (испорч. нем.)] - сострил кто-то.
   Люишем сделал вид, будто не слышит, но краска разлилась у него по лицу.
Хорошо бы отучиться от этой привычки краснеть, ведь ему уже двадцать  один
год. Он старательно не глядел на доску  объявлений  Дискуссионного  клуба,
которая извещала, что в следующую пятницу состоится доклад  "Д.Э.Люишем  о
социализме", и пробирался через вестибюль туда, где должен был расписаться
в книге прихода и ухода. Но его окликнули,  потом  еще  раз.  На  какое-то
время  его  задержали  рукопожатия  и  неуклюжие  дружеские  шуточки   его
"коллег".
   Один из студентов указал на него своему земляку - первокурснику:
   - Эта скотина Люишем - ужасный зубрила. В прошлом году он  был  вторым.
Долбит изо всех сил. Но все  эти  зубрилы  -  страшно  ограниченные  люди.
Экзамены, Дискуссионный клуб, снова экзамены. Они, наверное, и  слыхом  не
слыхали, как живут люди.  За  целый  год  и  близко-то  к  мюзик-холлу  не
подойдут.
   Люишем услышал пронзительный свист, бросился к лифту и успел вскочить в
кабину перед самым отправлением. Света в кабине не  было,  но  зато  полно
черных теней; различить можно было только лифтера. Пока Люишем вглядывался
в смутно белеющие перед ним лица, пытаясь  догадаться,  кто  стоит  рядом,
женский голос назвал его имя.
   - Это вы, мисс Хейдингер? - спросил он. - Я вас не разглядел.  Надеюсь,
вы хорошо провели каникулы?



9. ЭЛИС ХЕЙДИНГЕР

   Когда лифт остановился на верхнем этаже,  Люишем  отступил  в  сторону,
чтобы  дать  возможность  выйти  из  кабины  последнему  оставшемуся   там
пассажиру. Это и была та самая мисс Хейдингер, которая окликнула его,  она
же владелица обернутой в коричневую бумагу книги с золотым обрезом. Больше
никто   не   поднялся   наверх.   Все   остальные   пассажиры   вышли   на
"астрономическом" и "химическом" этажах, лишь двое наших героев выбрали на
третий год обучения курс зоологии,  а  зоология  размещалась  в  чердачном
помещении. Они вышли из кабины  на  свет,  и  ее  щеки  залил  непривычный
румянец. Люишем обратил внимание и на перемену в ее туалете. Впрочем, она,
вероятно, и ожидала увидеть мелькнувшее на его лице удивление.
   На предыдущем курсе - их дружба длилась уже почти год  -  Люишему  и  в
голову не приходило, что она может быть хорошенькой. Во время  каникул  он
более или менее отчетливо помнил о ней лишь  одно:  волосы  ее  не  всегда
бывали аккуратно причесаны, и даже когда они были в порядке, она все равно
беспокоилась о своей прическе: она не доверяла своим волосам. Он запомнил,
как, разговаривая, она то и дело  ощупывает  их  и  приглаживает  -  очень
неприятная привычка. Мог бы он сказать и какого цвета они у нее: в  общем,
довольно светлые, каштановые. Но вот какой у нее рот, он позабыл, забыл, и
какие у  нее  глаза.  Она,  правда,  носила  очки.  И  платье  ее  ему  не
запомнилось - какое-то бесцветное и бесформенное.
   А между тем они часто виделись. Сначала  они  слушали  разные  курсы  и
познакомились на  заседании  Дискуссионного  клуба.  Люишем  тогда  только
открывал для себя социализм. Это послужило  поводом  для  беседы,  началом
дружбы. Она, видимо, заинтересовалась его своеобразным взглядом на вещи, и
по воле случая он  частенько  встречал  ее  в  коридорах  школы,  в  залах
Педагогической библиотеки и  в  Музее  искусств.  Спустя  некоторое  время
встречи эти перестали казаться случайными.
   Впервые в жизни Люишем вообразил, что одарен талантом красноречия.  Она
решила подогреть его честолюбие - задача не из трудных. Она нашла,  что  у
него  исключительные  способности  и  что  она  сумеет  направлять  их;  в
действительности ей удалось лишь разжечь его тщеславие. Она тоже числилась
при Лондонском университете,  и  в  июле  они  вместе  держали  переходный
экзамен по естественным наукам - с ее стороны это был не  совсем  разумный
шаг, - что послужило, как и всегда в подобных случаях,  к  их  дальнейшему
сближению. Она провалилась на экзамене, что, впрочем,  никоим  образом  не
уменьшило уважения к ней Люишема. В дни экзаменов они беседовали о  дружбе
вообще и прочих вещах, прогуливаясь во время перерыва  по  Берлингтонскому
пассажу, а  Берлингтонский  пассаж  откровенно  потешался  над  ее  ученой
невзрачностью и его красным галстуком, и среди прочего она  упрекнула  его
за то, что он не читает стихов. После окончания экзаменов, расставаясь  на
Пикадилли, они обещали во время каникул писать друг другу  о  поэзии  и  о
себе, и она,  чуть  поколебавшись,  одолжила  ему  томик  стихов  Россетти
[Россетти, Данте  Габриэль  (1828-1882)  -  английский  поэт  и  художник,
выразитель взглядов прерафаэлитов].  Он  начал  уже  забывать  то,  что  с
первого раза было ему вполне очевидно, а именно: что  она  старше  его  на
три-четыре года.
   Люишем провел каникулы в обществе  своего  не  очень-то  любезного,  но
доброго дядюшки, который был водопроводчиком  и  плотником.  Дядюшка  имел
шестерых  детей,  старшему  исполнилось   одиннадцать;   Люишем   старался
понравиться детям, но в то же время  не  забывал  о  своем  педагогическом
призвании. Кроме того, он усиленно готовился к  третьему,  заключительному
году занятий (в течение которого задался целью свершить нечто  великое)  и
сверх всего освоил еще искусство езды на велосипеде. Думал  он  и  о  мисс
Хейдингер, и она, как можно судить, думала о нем.
   Он  спорил  на  социальные  темы  со  своим  дядюшкой,  первым  местным
консерватором.  Дискуссионные  приемы   его   дядюшки   были   чрезвычайно
вульгарны. Все социалисты, заявлял  он,  -  воры.  Их  цель  -  забрать  у
человека то, что он заработал,  и  отдать  это  "наглым  лентяям".  А  без
богачей не обойтись, утверждал он.
   - Не будь людей состоятельных, откуда бы я, по-твоему, мог добыть  себе
пропитание? А? И где ты был бы тогда?
   Социализм, убеждал его дядюшка, придумали агитаторы. Они  тянут  деньги
из подобных ему юнцов и тратят их на шампанское.
   После этого разговора на все доводы мистера Люишема  он  отвечал  одним
словом: "Шампанское!" - и с издевательским смаком тянул губами воздух.
   Люишем, естественно, чувствовал себя немного одиноко, что, возможно, он
несколько подчеркивал в своих письмах к мисс  Хейдингер.  Выяснилось,  что
она тоже довольно одинока.  Они  обсудили  вопрос  об  истинной  дружбе  в
отличие  от  дружбы  обыкновенной,  а  от  него  перешли  к  Гете  и   его
"Родственным натурам". Он сообщил, что с нетерпением ждет ее писем, и  они
стали приходить чаще. Письма ее были, бесспорно, хорошо написаны. Будь  он
журналистом и знай людей лучше, он бы  понял,  что  на  сочинение  каждого
такого  письма   уходит   целый   день.   После   расспросов   практичного
водопроводчика о том, что он намерен делать  со  своей  никчемной  наукой,
перечитывание ее писем было бальзамом для души. Ему понравился Россетти  -
изысканное ощущение разлуки в "Небесной подруге" тронуло его. Но  в  целом
он был немного удивлен поэтическим вкусом мисс Хейдингер.  Россетти  писал
так витиевато, так цветисто! Он совсем этого не ожидал.
   А в общем, он вернулся в Лондон, несомненно, более заинтересованный ею,
чем когда они расставались. И смутное воспоминание о ее  внешности  как  о
чем-то странно небрежном и неряшливом исчезло, как  только  она  вышла  на
свет из кабины лифта. Прическа ее  была  в  порядке,  а  когда  луч  света
скользнул по ее волосам, они показались ему даже красивыми; одета она была
в хорошо сшитое темно-зеленое с черным платье, падавшее по моде  тех  дней
свободными складками; его темный тон  придавал  ее  лицу  нежный  оттенок,
которого ей недоставало. Шляпа ее тоже отличалась от бесформенных головных
уборов прошлого года; женский взгляд тотчас заметил бы, что она  подобрана
к лицу и к платью. Шляпа ей шла, но эти подробности  уже  вне  компетенции
мужчины-романиста.
   - Я принес вашу книгу, мисс Хейдингер, - сказал он.
   - Я очень рада, что вы наконец  подготовили  реферат  о  социализме,  -
ответила она, беря у него обернутый в коричневую бумагу том.
   Бок о бок они прошли маленьким коридором к биологической лаборатории, и
она остановилась возле вешалки, чтобы снять шляпу. В  Школе  царили  такие
"ужасные" порядки: студентке приходилось у всех на виду снимать шляпу и  у
всех на виду надевать полотняный фартук, который  должен  предохранять  ее
платье на время работы в лаборатории. Даже нет зеркала!
   - Я приду послушать ваш доклад, - сказала она.
   -  Надеюсь,  он  вам  понравится,  -  отозвался  Люишем  уже  в  дверях
лаборатории.
   - Во время каникул я продолжала собирать  доказательства  существования
духов, - помните наши споры? Хотя и не писала вам об этом в письмах.
   - Жаль, что вы все продолжаете упорствовать, - сказал Люишем. - А  я-то
думал, что вы уже с этим покончили.
   - Вы читали "Взгляд назад"? [утопический роман  американского  писателя
Э.Беллами (1850-1898)]
   - Нет, но очень бы хотел.
   - Эта книга у меня с собой. Если хотите, я вам ее одолжу. Дайте  только
добраться до моего стола. У меня руки заняты.
   Они вошли в лабораторию вместе, причем Люишем галантно распахнул  перед
ней дверь, а мисс Хейдингер на всякий случай поправила волосы. Возле двери
стояли четыре  студентки,  к  которым  присоединилась  и  мисс  Хейдингер,
стараясь как можно незаметнее держать книгу в коричневой обертке. Трое  из
них  учились  вместе  с  ней  и  на  предыдущих  двух  курсах,  а  потому,
здороваясь,   назвали   ее   по   имени.   Они   уже   успели   обменяться
многозначительными взглядами при ее появлении в обществе Люишема.
   Угрюмый почтенного вида  молодой  ассистент  при  виде  Люишема  тотчас
просветлел.
   - Ну, один приличный студент у нас уже есть,  -  заметил  этот  угрюмый
почтенного вида молодой ассистент, который, очевидно, вел учет приходящих,
и снова просветлел, увидев нового студента: - А вот и Смизерс.



10. В ГАЛЕРЕЕ СТАРИННОГО ЛИТЬЯ

   Когда входишь с  Бромтон-роуд  в  Южно-Кенсингтонский  музей  искусств,
галерея старинного литья находится  как  раз  над  вестибюлем  справа,  но
дорога туда чрезвычайно путаная, да и показывают  ее  далеко  не  каждому,
поскольку постигающие там науки и искусства молодые люди ревниво  охраняют
уединенность этой галереи. Длинная, узкая и темная, галерея вся  заполнена
железными решетками, коваными  сундуками,  замками,  щеколдами,  засовами,
чудовищно огромными ключами и тому подобными вещами, но зато, перегнувшись
через  балюстраду,  там  можно  вести  беседы  о  возвышенных  чувствах  и
любоваться микеланджеловским рогатым Моисеем  или  Траяновой  колонной  (в
гипсе), которая вздымается из нижнего зала и уходит выше галереи под самую
крышу. Именно здесь оказались Люишем и мисс Хейдингер под вечер  в  среду,
после того, как был прочитан доклад  о  социализме,  о  котором  оповещала
студентов доска объявлений при входе.
   Доклад, весьма убедительный и прочитанный со сдержанным волнением, имел
огромный успех. Грозный Смизерс  был  практически  обращен,  а  ответы  на
вопросы  во  время   обсуждения   доклада   отличались   методичностью   и
обстоятельностью, хотя у докладчика,  возможно,  и  наблюдались  некоторые
симптомы лихорадочного возбуждения, про которое в  простонародье  говорят:
"В голову ударило".
   Разглядывая Моисея, Люишем  разглагольствовал  о  своем  будущем.  Мисс
Хейдингер большей частью смотрела ему в лицо.
   - А потом? - спросила мисс Хейдингер.
   -  Необходимо  широко  пропагандировать  эти  взгляды   в   народе.   Я
по-прежнему верю в памфлеты.  Я  думал...  -  Тут  Люишем  замолчал,  надо
надеяться, из скромности.
   - О чем? - вопросительно отозвалась мисс Хейдингер.
   - Я думал о Лютере. Мне кажется, социализму нужен новый Лютер.
   - Да, - подтвердила мисс Хейдингер, обдумывая его мысль. - Да. Это было
бы великое дело.
   В те дни так казалось многим. Но вот уже  больше  семи  лет  выдающиеся
реформаторы ходят вокруг стен социального Иерихона, дуют в  свои  трубы  и
кричат, а толку от всего этого, не считая вспышек злобы за стенами  града,
так немного, что трудно вернуть теперь радужные надежды тех ушедших дней.
   - Да, - повторила мисс Хейдингер. - Это было бы великое дело.
   Люишем почувствовал в ее голосе волнение. Он  посмотрел  ей  в  лицо  и
прочел нескрываемое восхищение в ее глазах.
   - Это было бы подвигом, - сказал он и скромно добавил: - Если бы только
удалось его осуществить.
   - Вы могли бы это сделать.
   - Вы так думаете?
   Люишем вспыхнул от удовольствия.
   - Да. Во всяком случае, вы  могли  бы  начать  это  дело.  Даже  полная
неудача и то будет подвигом. Бывают случаи...
   Она остановилась в нерешительности. Он весь превратился в слух.
   - По-моему, бывают случаи, когда неудача - еще больший  подвиг,  нежели
успех.
   - Не знаю, - ответил будущий Лютер, и  взгляд  его  вновь  обратился  к
Моисею.
   Она хотела еще что-то сказать, но раздумала. Они молчали, размышляя.
   - А что будет потом,  когда  людям  станут  известны  ваши  взгляды?  -
наконец спросила она.
   -  Тогда,  мне  кажется,  мы  должны  будем  образовать   партию   и...
осуществить задуманное.
   Снова молчание, полное, без сомнения, возвышенных дум.
   - Знаете, - вдруг сказал Люишем, - у вас есть умение вселить в человека
бодрость. Если бы не вы, я бы никогда не сумел  написать  этот  реферат  о
социализме. - Он повернулся и, стоя спиной к Моисею, улыбнулся ей.  -  Да,
вы умеете помочь человеку.
   То был один из самых значительных  моментов  в  жизни  мисс  Хейдингер.
Краска сбежала с ее лица.
   - Правда? - переспросила она, неловко выпрямившись и глядя ему в  лицо.
- Я очень... рада.
   - Я еще не поблагодарил вас за письма, - сказал Люишем. - И я думаю...
   - Да?
   - Мы настоящие друзья, правда? Лучшие из лучших.
   Она протянула ему руку и вздохнула.
   - Да, - сказала она, отвечая на его рукопожатие.
   Он был в нерешительности, не зная, задержать ли ее  руку  в  своей.  Он
смотрел ей в глаза, и в эту минуту она отдала бы три  четверти  оставшихся
ей лет за то, чтобы обладать чертами лица, способными выразить всю глубину
ее души. Но нет, она чувствовала,  лицо  ее  застыло,  уголки  рта  начали
невольно подергиваться, а  глаза,  наверное,  от  застенчивости  приобрели
лживое выражение.
   - Я хочу сказать, - продолжал Люишем, -  что  это  навечно.  Мы  всегда
будем друзьями, всегда будем рядом.
   - Всегда. Если я могу хоть чем-нибудь помочь вам, я готова это сделать.
И пока в моих силах, я буду помогать вам.
   - Мы будем действовать вдвоем! - воскликнул Люишем, еще раз пожимая  ей
руку.
   Ее лицо светилось. А глаза от охватившего ее чувства на мгновение стали
прекрасными.
   - Вдвоем! - повторила она, губы ее задрожали, и комок подкатил к горлу.
   Она вдруг вырвала у него свою руку и отвернулась. А потом  чуть  ли  не
бегом бросилась в противоположный конец галереи,  и  он  увидел,  как  она
роется в складках своего черно-зеленого платья, доставая носовой платок.
   Да она вот-вот расплачется!
   Люишем  только  подивился  такому  совершенно  неуместному   проявлению
чувств.
   Он последовал за ней и стал рядом. Откуда слезы?  Только  бы  никто  не
вошел в галерею до тех пор, пока она не уберет свой платок. Тем  не  менее
он чувствовал себя немного польщенным. Наконец она овладела собой, вытерла
слезы и храбро улыбнулась ему, глядя на него покрасневшими глазами.
   - Извините меня, - сказала она, все еще всхлипывая. -  Я  так  рада!  -
объяснила она. - Да, мы будем бороться вместе. Мы вдвоем. Я постараюсь вам
помочь. Я знаю, что могу это сделать. А на свете столько работы!
   - Вы очень  добры  ко  мне,  -  произнес  Люишем  фразу,  которая  была
подготовлена до того,  как  мисс  Хейдингер  расчувствовалась  у  него  на
глазах.
   - О, нет!
   - Приходило ли вам когда-нибудь в голову, - вдруг спросила она,  -  как
мало может сделать женщина, если она одна на свете?
   - И мужчина, - ответил он, минуту подумав.
   Так Люишем приобрел первого союзника по делу, символом которого  служил
красный галстук и которое в ближайшем будущем  должно  было  принести  ему
Величие. Первого союзника, ибо до сих пор,  если  не  считать  не  слишком
скромных изречений на стенах его жилища, он никогда еще не открывал никому
своих честолюбивых замыслов. Даже во время  той,  теперь  уже  полузабытой
любовной истории в  Хортли,  несмотря  на  всю  возникшую  тогда  душевную
близость, он и словом не обмолвился о своей карьере.



11. СПИРИТИЧЕСКИЙ СЕАНС

   Мисс  Хейдингер  склонна   была   верить   в   бессмертие   души;   это
обстоятельство и вызвало острый спор, разгоревшийся в лаборатории во время
чаепития.  Студентки,  которые  в  том  году  составляли  большинство   по
сравнению с представителями сильного пола, в промежутке  между  окончанием
занятий в четыре часа и  приходом  в  пять  сторожа  организовывали  общее
чаепитие. Иногда на эти чаепития приглашались и студенты. Но  одновременно
за столом сидело не больше двух мужчин,  потому  что  остались  всего  две
лишние чашки после того, как противный Симмонс разбил третью.
   Студент Смизерс, человек с квадратной головой и суровым взглядом  серых
глаз, отрицал существование духов с непримиримой убежденностью, в то время
как Бледерли, отличительными чертами которого  были  оранжевый  галстук  и
копна давно не стриженных прямых волос, рассуждал туманно и чистосердечно.
   - Что такое любовь? - спрашивал Бледерли. - Уж она-то во всяком  случае
бессмертна.
   Но его довод был сочтен неубедительным и отвергнут.
   Люишем  как  самый  многообещающий  студент  курса  был  арбитром:   он
взвешивал доказательства всесторонне и обстоятельно. Спиритические сеансы,
заявил он, - это мошенничество.
   - Глупость и жульничество! - громко  подтвердил  Смизерс,  краем  глаза
поглядывая, достиг ли цели брошенный им вызов.
   А мишенью его был седой старичок с большими серыми глазами на маленьком
лице, который,  пока  его  не  захватил  спор,  стоял  у  одного  из  окон
лаборатории с видом полнейшего равнодушия. Он носил  коричневую  бархатную
куртку и был, по слухам, очень богат. Фамилия его была Лэгьюн. Он  не  был
настоящим студентом, а принадлежал к тем вольнослушателям, что допускаются
в лаборатории при наличии там свободных мест. Он  имел  известность  ярого
сторонника спиритов, говорили даже, что он  вызывал  Хаксли  на  публичный
диспут о материализме. Он посещал лекции по биологии и  время  от  времени
работал в лаборатории, для того чтобы,  как  он  признавался,  бороться  с
неверием его же собственным оружием. Он с жадностью  клюнул  на  брошенную
ему Смизерсом приманку спора.
   - Нет, говорю я! - воскликнул он на всю  узкую  комнату  и  поспешил  к
столу вслед за своей репликой. Он чуть заметно шепелявил. - Извините,  что
перебиваю вас, сэр, но этот вопрос глубоко меня  интересует.  Надеюсь,  вы
простите мое вмешательство,  сэр?  Внесем  в  ваше  утверждение  некоторую
субъективность. Скажем, я... дурак или жулик?
   -  Ну,  знаете  ли,  -  отозвался   Смизерс   с   грубоватой   прямотой
кенсингтонского студента, - это уж чересчур лично.
   - Вы допускаете, сэр, что я человек честный?
   - Предположим.
   - Я видел духов, слышал духов, чувствовал прикосновение духов.
   И он широко раскрыл свои бесцветные глаза.
   - Значит, дурак, - пробормотал Смизерс, но заключение его  не  достигло
ушей спирита.
   - Возможно, вы  были  обмануты,  -  несколько  по-иному  изложил  мысль
Смизерса Люишем.
   - Уверяю вас...  И  другие  могут  видеть,  слышать  и  чувствовать.  Я
проверил это, сэр! Проверил! Я кое-что понимаю в науке и сам ставил опыты.
Абсолютно исчерпывающие опыты на научной основе.  Всевозможные.  Разрешите
спроси