Порой, правда, нерегулярно, на  него  вдруг  нападали  приступы  бурной
деятельности, приносившей плоды, но они, подобно дешевой краске, мгновенно
выгорающей  на  солнце,  быстро  угасали.  В  моменты   особенно   острого
безденежья  в  нем  выработалась  даже  расчетливость.  Но   угнаться   за
энергичными юнцами, от природы наделенными деловой жилкой и чувствовавшими
себя в торговле, как рыба в воде, он не мог.
   Покидал он Кентербери с сожалением. В одно из воскресений мистер  Полли
вместе с еще одним представителем  славной  профессии  торговцев  взяли  в
Старри-он-дестор лодку и, подгоняемые попутным  западным  ветром,  поплыли
вниз по реке. Они никогда прежде не занимались греблей, и этот вид  спорта
показался  им  наиприятнейшим  в  мире.  Когда  они   повернули   обратно,
оказалось, что ветер дует им навстречу, а река вдруг стала слишком  узкой,
чтобы можно было идти галсами. К тому же начался отлив.  Шесть  часов  (за
первый час надо было платить шиллинг, за каждый следующий  -  полшиллинга)
они боролись с течением, делая полмили в час. Спас их  начавшийся  прилив.
Из Старри им пришлось идти пешком, так  что  в  Кентербери  они  добрались
только  под  утро.  Но  оказалось,  что  там  им  уже  нечего  делать:  их
безжалостно выставили за дверь.
   Кентерберийский хозяин был человеком незлым  и  очень  религиозным,  и,
возможно, он не уволил бы мистера Полли, если бы не его несчастная страсть
к острословию.
   - Отлив есть отлив, сэр, - сказал мистер Полли в свое оправдание, - а я
не луна, то есть не лунатик, чтобы на него влиять.
   Не было никакой возможности убедить хозяина, что эта фраза была сказана
в шутку, а не из неуважения и святотатства.
   - К тому же, - прибавил хозяин, - что от вас толку нынче,  когда  вы  и
пальцем шевельнуть не можете?
   Итак, мистер Полли  опять  возобновил  свои  наблюдения  в  конторе  на
Вуд-стрит, опять потянулись для него унылые дни. Косяк плотвы,  охотящейся
за крошками трудового пирога, заметно увеличился.
   Он стал задумываться о своем положении.  Может,  ему  бросить  торговлю
галантереей? Уже сейчас он то и дело терпит поражение, а что будет,  когда
пройдет молодость, иссякнут силы? Что еще он умеет делать?
   Он ничего не мог придумать. Однажды вечером он побывал на представлении
в мюзик-холле, после чего ему пришла в голову  смутная  мысль  испробовать
себя в амплуа клоуна. Актеры на сцене показались ему все грубыми,  глупыми
и насмешливыми. Но, вообразив себя наедине с  зияющей  чернотой  огромного
зала, он понял, что тонкая душевная организация не позволяет ему  вступить
на подмостки. В другой раз его привлекла продажа овощей с аукциона в одной
из лавок неподалеку от Лондонского моста, но, присмотревшись,  он  увидел,
что и здесь нужны  специальные  навыки  и  знание  терминологии.  Он  стал
наводить справки о возможности поехать в колонию, но оказалось, что  нигде
не нужны приказчики, не имеющие  собственного  капитала.  И  он  продолжал
ходить на Вуд-стрит.
   Он снизил свои притязания до пяти фунтов стерлингов  в  год  и  наконец
нашел место в большом магазине готового платья  в  Клэпеме,  торгующем  по
субботам  до  двенадцати  часов.  Приказчики  этого  заведения  обедали  в
столовой, находившейся в подвальном этаже. Диспепсия  его  ухудшилась,  он
перестал спать по ночам и лежал, размышляя о жизни. Солнце и веселый смех,
казалось, были навсегда потеряны для него. Куда девалось счастливое  время
пикников и прогулок при лунном свете?
   Старший администратор невзлюбил его и без конца придирался. "Эй, Полли,
проснитесь!" - слышалось то и дело. "На вид хоть куда молодец,  -  говорил
старший администратор, - но нет в нем огонька! Нет огонька! Нет  изюминки!
Что с ним такое?"
   Во  время  ночных   бдений   у   мистера   Полли   появлялось   чувство
безнадежности,  как  у  кролика,  который  после  прогулок  в  пронизанных
солнечным светом рощах, удачных набегов  на  пшеничное  поле  и  волнующих
уходов от глупых собак вдруг попался в западню и, промучившись всю ночь  в
ненавистной тюрьме, понял, что попался и что это неволя на всю жизнь.
   Мистер Полли, сколько ни бился, не мог поставить диагноз своему недугу.
Может, и правда, во всем виновата лень и надо встряхнуться, взять  себя  в
руки? Нет, мистер Полли не чувствовал себя лентяем.  Во  многом  он  винил
отца - на то отцы и созданы, - который пристроил  его  к  такому  делу,  к
какому мистер Полли не имел склонности; правда, он и сам не мог сказать, к
чему он питает склонность. Он смутно догадывался, что его учили не  так  и
не тому, но не понимал, какое  это  имело  значение  для  его  судьбы.  Он
предпринимал отчаянные попытки разогнать свой  сплин,  старался  изо  всей
мочи. Но все было тщетно, словно  над  ним  тяготело  проклятие.  В  конце
концов он пришел к печальному выводу, что его ждет судьба всех неудачников
и  что  впереди  беспросветный  мрак,  разве  что  счастье  улыбнется  ему
случайно. И все-таки, несмотря на самобичевание и попытки перевоспитаться,
где-то в глубине души он не считал себя виновным в своих неудачах.
   А между тем все признаки его  немощи  были  в  точности  описаны  одним
ученым джентльменом в золотом пенсне, живущим в  Хайбери  и  пишущим  свои
труды  преимущественно  в  великолепной  библиотеке  Клаймекс-клуба.  Этот
джентльмен не знал мистера Полли, но он имел в виду как раз такой  случай,
когда описывал  "категорию  плохо  организованных  индивидуумов,  которыми
изобилует общество, не выработавшее коллективного сознания и  коллективной
воли для организации общественного  строя,  удовлетворяющего  всех  членов
этого общества".
   Но эти слова все равно мало что объяснили бы мистеру Полли.



4. МИСТЕР ПОЛЛИ - СИРОТА

   Большие перемены наступили в жизни мистера Полли, когда умер его  отец.
Он умер внезапно, и местный доктор  хоть  и  утверждал,  что  пациент  его
страдал недугом, именуемым "манией воображения", заполняя свидетельство  о
смерти, сделал тем  не  менее  уступку  в  пользу  модного  в  те  времена
аппендицита. Мистер Полли вдруг оказался наследником  спорного  количества
предметов мебели, находившихся в доме его кузена  недалеко  от  Исвудского
вокзала,  фамильной  библии,  гравюры  с   портретом   Гарибальди,   бюста
Гладстона, золотых часов с  испорченным  механизмом,  золотого  медальона,
некогда принадлежавшего его матери,  нескольких  мелких  драгоценностей  и
безделушек, ничтожных семейных  реликвий,  страхового  полиса  и  денег  в
банке, каковые вместе с полисом составляли сумму в триста  пятьдесят  пять
фунтов.
   Мистер Полли привык смотреть на своего отца как на  вечно  существующую
реальность, как на нечто бессмертное; а  мистер  Полли-старший,  последние
годы ставший очень скрытным, ни разу и словом не  обмолвился  о  страховом
полисе. Так что и его смерть и богатство свалились на  мистера  Полли  как
снег на голову, и нельзя сказать, чтобы он был  к  этому  подготовлен.  Он
пережил смерть матери в детстве и уже забыл горечь  той  утраты,  а  самой
большой его привязанностью до сей  поры  был  Парсонс.  Мистер  Полли  был
единственный ребенок в  семье,  общительный  от  природы,  но  родной  дом
остался для него чужим: место хозяйки заступила  тетка;  она  была  скупа,
неприветлива, то  и  дело  стучала  костяшками  пальцев  по  столу,  чтобы
утихомирить его, и с утра до ночи натирала мебель до блеска;  естественно,
что она никак не могла  стать  другом  маленькому  неряшливому  мальчишке.
Изредка у него возникала симпатия к другим девочкам и  мальчикам,  но  она
тут  же  угасала,  не  успев  укорениться.  Словом,   от   былой   детской
чувствительности в душе мистера Полли почти не осталось и следа, он  вырос
человеком до крайности застенчивым и малообщительным. Отец  для  него  был
человеком чужим и не очень приятным, поскольку имел  неограниченное  право
поучать и распоряжаться; к тому же он  был  явно  разочарован  собственным
отпрыском. И все-таки его смерть была ударом для мистера Полли:  точно  во
вселенной в одном месте образовалась пустота, и  слово  "смерть"  виделось
мистеру Полли начертанным на небесах.
   Его вызвали в Исвуд срочной телеграммой, но отца  в  живых  он  уже  не
застал. Кузен Джонсон торжественно встретил  его  и  тотчас  повел  наверх
поглядеть на усопшего: прямую,  неподвижную  фигуру,  одетую  в  саван,  с
непривычно  спокойным  лицом  и  брезгливой  миной,  вероятно,   благодаря
втянутым ноздрям.
   - Почил в мире, - пробормотал мистер Полли, изо всех  сил  стараясь  не
замечать брезгливой мины.
   - Смерть была милостива к нему, - заметил мистер Джонсон.
   Воцарилось молчание.
   - Второй раз в жизни вижу покойника, если не считать мумий, - промолвил
мистер Полли, почувствовав необходимость что-то сказать.
   - Мы сделали все, что могли, - заметил мистер Джонсон.
   - Не сомневаюсь, старина! - отозвался мистер Полли.
   Опять наступило долгое  молчание,  и  наконец,  к  великому  облегчению
мистера Полли, кузен Джонсон пошел к двери.
   Вечером мистер Полли отправился  погулять,  и  пока  он  в  одиночестве
бродил по улицам, образ отца вставал перед ним как живой.  Ему  на  память
пришли  давно  прошедшие  дни,  когда  отец   затевал   шумную   возню   с
расшалившимся  малышом;  он  вспоминал  ежегодные  поездки  на  ярмарку  в
Хрустальный  дворец,  где   они   смотрели   веселые   пантомимы,   полные
необыкновенных  чудес  и  удивительных  историй.  Он  видел,  как   наяву,
внушающую трепет спину отца, выходившего к посетителям в старую,  знакомую
до мельчайших подробностей лавку. Совсем  как  живой  предстал  перед  ним
отец, когда мистеру Полли вспомнился один из его приступов ярости.  Как-то
раз  отец  решил  втащить  из  крохотной  комнатушки,   расположенной   за
помещением лавки, в спальню наверх небольшую тахту,  но  на  крутой  узкой
лестнице она застряла. Сперва отец уговаривал упрямую тахту,  потом  вдруг
завыл, как душа грешника в аду,  и  предался  слепой  ярости:  он  колотил
кулаками, пинал, осыпал проклятиями злонамеренный предмет. В конце  концов
ценой невероятных усилий, причинив изрядный ущерб штукатурке и  отломав  у
ножки тахты колесико, ему удалось втащить ее  наверх.  Эта  сцена,  когда,
утратив самообладание, отец вдруг явился перед ним как самый  обыкновенный
человек, произвела исключительное действие на впечатлительную душу мистера
Полли. Как будто сам отец во плоти и крови  коснулся  его  сердца  теплой,
любящей рукой. Это воспоминание оживило в памяти  целую  вереницу  других,
которые иначе могли бы быть безвозвратно утраченными.
   Слабое, упрямое существо, бьющееся над тем, чтобы втиснуть  вещь,  куда
она не втискивается, - в этом образе мистер Полли узнавал  самого  себя  и
все человечество с его бедами.
   Несчастный старик, его жизнь не была слишком радостной.  И  вот  теперь
все кончено, навсегда...
   Джонсон, человек лет тридцати пяти, меланхолического склада, серьезный,
с практическим умом и  очень  любящий  давать  советы,  был  из  тех,  кто
испытывает глубокое удовлетворение от исполняемого  долга,  хотя  бы  этот
долг состоял в том, чтобы  похоронить  ближнего.  Он  служил  кассиром  на
Исвудской станции и с достоинством нес возложенные на него обязанности. Он
был от природы сдержан и склонен к размышлениям, этим его качествам  очень
соответствовали прямая, как палка, фигура и большой нависающий лоб. У него
было белое в веснушках лицо и глубоко посаженные темно-серые глаза.  Самой
его большой слабостью был крикет, но и тут проявлялся  его  характер.  Для
Джонсона не было иного развлечения,  кроме  матча  крикетистов.  Он  ходил
смотреть состязание, как ходят в  церковь,  следил  за  игрой  критически,
аплодировал скупо и бывал оскорблен до глубины души, если игроки  нарушали
правила. Многословием он не отличался, но переубедить его в чем-либо  было
невозможно.  Он  отлично  играл  в  шашки  и  шахматы  и  аккуратно  читал
еженедельник "Бритиш Уикли". Его жена, маленькая, румяная  женщина,  вечно
улыбающаяся, распорядительная, услужливая  и  говорливая,  старалась  всем
угодить и видела все в розовом свете,  даже  если  бы  кругом  царил  явно
нерозовый свет. У нее были круглое лицо и  большие  голубые  выразительные
глаза. Своего  мужа  она  называла  Гарольдом.  Она  произнесла  несколько
трогательных  и  деликатных  слов  о  покойном   и   постаралась   бодрыми
замечаниями развеять уныние мистера Полли.
   - У него было такое просветленное лицо в последние минуты! -  несколько
раз повторила она с воодушевлением. - Такое просветленное!
   Смерть в ее устах могла показаться почти благом.
   Эти два человека были полны искреннего желания опекать мистера Нолли  и
всячески помогать ему, видя его беспомощность в практических делах.  После
скромного  ужина,  который  состоял  из  ветчины,  хлеба,  сыра,  пикулей,
яблочного  пирога  и  слабого  пива,  они  усадили  его  в   кресло,   как
тяжелобольного, сели подле него на высокие стулья, чтобы взирать  на  него
сверху вниз, и принялись обсуждать предстоящие похороны.  В  конце  концов
похороны - это важное общественное мероприятие, и не часто случается,  что
у наследника нет ни одного близкого родственника; поэтому надо сделать все
возможное, чтобы не ударить лицом в грязь.
   - Во-первых, следует заказать катафалк, - сказала миссис Джонсон,  -  а
не какие-то дрожки, где кучер сидит прямо на гробу.  Никакого  уважения  к
покойнику! Я не понимаю, как это можно дойти до того, чтобы тебя везли  на
кладбище в дрожках! - и полушепотом, как  всегда,  когда  в  ней  начинало
говорить  эстетическое  чувство,  она  добавила:  -  Я  лично  предпочитаю
стеклянный катафалк. Это так изысканно, так эффектно!
   - Катафалк надо заказать у Поджера,  -  подытожил  Джонсон.  -  У  него
лучший во всем Исвуде.
   - Пусть будет все как полагается, - согласился Полли.
   - Поджер готов снять мерку в любую минуту, - сказал мистер  Джонсон.  И
затем добавил: - Надо заказать кареты,  одну  или  две,  смотря  по  тому,
сколько будет гостей.
   - Я бы не хотел никого, - заметил мистер Полли.
   - Но это необходимо, - возразил мистер  Джонсон.  -  Нельзя  же,  чтобы
никто не сопровождал вашего отца в последний путь.
   - Любители поминального пирога, - сказал мистер Полли.
   - Пирог не обязательно. Но какое-то угощение  должно  быть.  Ветчина  и
цыплята - самое подходящее  для  такого  случая.  Где  уж  тут  заниматься
стряпней в  разгар  церемонии?  Как,  по-твоему,  Гарольд,  кого  Альфреду
следует пригласить? Я думаю, только родственников. Незачем собирать толпу,
но, конечно, и обижать никого нельзя.
   - Но он терпеть не мог нашу родню.
   - Раньше не мог,  а  теперь  может,  поверьте  мне,  -  сказала  миссис
Джонсон. - Именно поэтому все и должны прийти, даже тетушка Милдред.
   - Не многовато ли? - опять попытался было запротестовать мистер Полли.
   - Будет не больше двенадцати, ну, тринадцать человек, - заметил  мистер
Джонсон.
   - Закуску мы приготовим заранее и поставим  ее  на  кухне.  А  виски  и
черные перчатки для гостей можно будет сразу принести в гостиную. Пока  мы
все будем на... церемонии, Бесси накроет в гостиной стол. Для мужчин  надо
купить виски, а для женщин - херес или портвейн.
   - У вас есть черный костюм?  Вы  должны  быть  в  трауре,  -  обратился
Джонсон к мистеру Полли.
   Мистер Полли еще не успел  подумать  об  этом  побочном  обстоятельстве
смерти.
   - Я еще не думал об этом, старина.
   Неприятный холодок  пробежал  у  него  по  спине:  он  уже  видел  себя
облаченным во все черное, а он не выносил черной одежды.
   - Конечно, я надену траур, - сказал он.
   - Разумеется! - воскликнул Джонсон с важной улыбкой.
   - Придется и через это пройти, - невнятно пробормотал мистер Полли.
   - На вашем месте, - сказал Джонсон, - брюки я купил бы готовые.  Это  в
трауре главное. Затем нужен черный шелковый  галстук  и  черная  лента  на
шляпу. И, конечно, перчатки.
   - Обязательно гагатовые запонки: ведь хоронят вашего отца,  -  добавила
миссис Джонсон.
   - Не обязательно, - возразил Джонсон.
   - Запонки придают респектабельность, - заметила миссис Джонсон.
   - Это верно, запонки придают респектабельность, - подтвердил супруг.
   Затем миссис Джонсон опять  с  воодушевлением  заговорила  о  гробе,  а
мистер Полли все глубже и  глубже  утопал  в  кресле,  понурив  голову,  с
видимой неохотой соглашаясь на все, что ему говорили. Ночью  он  долго  не
мог уснуть, ворочаясь с боку на  бок  на  софе,  служившей  ему  ложем,  и
размышляя о своем отце. "До самой могилы не оставят в покое",  -  вздохнул
он.
   Мистер Полли, как всякое здоровое существо, относился  к  смерти  и  ко
всему, что ей сопутствует, с отвращением. Ум его  терзали  свалившиеся  на
него проблемы.
   "Ну ничего, как-нибудь управлюсь, - подумал он. - Жаль только,  что  мы
так мало с ним виделись, когда он был жив".


   Чувство утраты пришло к мистеру Полли раньше, чем сознание свалившегося
на него богатства и связанных с ним хлопот  и  обязательств.  Об  этом  он
задумался  лишь  на  следующее  утро,  которое,   кстати   сказать,   было
воскресным, когда перед обедней вместе  с  Джонсоном  он  прогуливался  по
новому  пригороду  Исвуда  мимо  ряда  недостроенных   домов,   уже   ясно
выступающих  из  завала  строительного  мусора.  Джонсон  этим  утром  был
свободен от своих обязанностей и великодушно посвятил его  нравоучительной
беседе с мистером Полли.
   - Не идет у меня дело с торговлей, - начал мистер Полли,  -  слишком  о
многом приходится думать.
   - На вашем  месте,  -  сказал  мистер  Джонсон,  -  я  бы  устроился  в
какой-нибудь крупной фирме в Лондоне, наследства бы трогать не стал и  жил
бы на жалованье. Вот как бы я поступил на вашем месте.
   - Крупная фирма - дело нешуточное, - заметил мистер Полли.
   - Надо достать солидные рекомендации.
   На минуту воцарилось молчание, потом Джонсон спросил:
   - Вы решили, куда вложить деньги?
   - Я еще не привык к тому, что они у меня есть.
   - Деньги надо обязательно куда-нибудь вложить. Если правильно  выбрать,
то они вам будут давать фунтов двадцать в год.
   - Я еще об этом не думал, - сказал мистер Полли, стараясь уклониться от
разговора.
   - Перед вами столько возможностей. Вложить деньги можно куда угодно.
   - Боюсь, что тогда я их больше не увижу. Я плохой финансист.  Лучше  уж
играть на скачках.
   - Вот уж чем я никогда не стал бы заниматься.
   - У каждого свой темперамент, старина.
   - Эти скачки - одно надувательство.
   Мистер Полли издал неопределенный звук.
   - Есть еще строительные общества, - размышлял Джонсон.
   Мистер Полли коротко и сухо подтвердил, что да, таковые есть.
   - Можно давать ссуды под залог, - гнул  свою  линию  Джонсон.  -  Очень
надежное помещение денег.
   - Я не могу сейчас ни о чем таком думать, по крайней мере пока отец еще
в доме, - вдруг сообразил сказать мистер Полли.
   Они повернули за угол и пошли к станции.
   - Не так уж плохо купить небольшую лавку, - не унимался Джонсон.
   Тогда мистер Полли пропустил его замечание мимо  ушей.  Но  мало-помалу
эта мысль завладела им. Она запала ему в душу,  как  семя  на  благодатную
почву, и дала ростки.
   - Этот магазин, пожалуй, недурно расположен, - сказал Джонсон.
   Он указал рукой на дом, который стоял на  углу  в  неприглядной  наготе
последней стадии строительных работ, дожидаясь, когда штукатуры,  завершив
его туалет, прикроют безобразие кирпичной  кладки.  В  первом  этаже  зиял
четырехугольный проем, обрамленный сверху железными стропилами, -  будущее
помещение лавки. "Окна и прокладка труб - по желанию съемщика"  -  гласила
табличка на здании. В задней стене проема виднелась дверь, сквозь  которую
проглядывала лестница, ведущая наверх, в жилые комнаты.
   - Очень выгодно расположен, - сказал  Джонсон  и  повел  мистера  Полли
осмотреть внутренность  строящегося  дома.  -  Здесь  будут  вод