иначе?
     - Да, черт побери, но ведь это и в самом деле тайна, даже для  нас  с
вами, не так ли? - указал доктор.
     - Вопрос как - и в самом деле покрыт мраком неизвестности, -  признал
Зиллейби. - Но я полагаю, что не может быть ничего  таинственного  в  том,
что именно произошло. Вы,  наверняка,  уже  сделали  какие-то  выводы,  но
умышленно уходите от ответа.
     - Начните вы, - предложил Уиллерс. - Ваши рассуждения могут  привести
к другим выводам, во всяком случае, я надеюсь на это.
     Зиллейби покачал головой.
     - Выводы, - начал он и вдруг замолчал, глядя на фотографию дочери.  -
Господи! - воскликнул он. - Феррилин тоже... - Он  медленно  повернулся  к
доктору. - Полагаю, что вы ответите просто "не знаю".
     Уиллерс медлил с ответом.
     - Я не уверен, - сказал он наконец.
     Зиллейби отбросил назад снежно-белую шевелюру  и  снова  опустился  в
кресло. Почти минуту он  молча  изучал  узор  ковра.  Потом  очнулся  и  с
нарочитым спокойствием начал:
     - Есть три, нет - четыре возможности, которые, так сказать,  очевидны
и которые приходят на ум в качестве наиболее вероятного. Я думаю,  что  вы
тоже упомянули бы  их,  если  бы  имели  хоть  какие-нибудь  доказательные
объяснения. Замечу, что против  этих  версий  тоже  могут  быть  выдвинуты
возражения, но к этому я вернусь потом.
     - Согласен, - откликнулся доктор.
     Зиллейби кивнул.
     - Как известно, у некоторых, особенно у низших  форм,  можно  вызвать
партеногенез [внеполовое размножение], не правда ли?
     - Да, но, насколько я понимаю, это не касается высших форм, и уж,  во
всяком случае, не млекопитающих.
     - Совершенно верно. Тогда есть еще искусственное осеменение.
     - Есть, - согласился доктор.
     - Но вам это представляется маловероятным?
     - Точно так.
     - Мне тоже. И тогда, - мрачно продолжил  Зиллейби,  -  остается  лишь
возможность имплантации, которая  может  дать  то,  что  кто-то,  кажется,
Хаксли,  назвал  ксеногенезом,  т.е.  появлением  формы,   которая   будет
совершенно лишена сходства с приемными родителями.  Впрочем,  их  вряд  ли
можно назвать родителями в точном смысле этого слова.
     Доктор Уиллерс нахмурился.
     - Надеюсь, им такое в голову не придет, - сказал он.
     Зиллейби покачал головой.
     - Это надежда, которую вам, дружище, лучше оставить. Может, сразу оно
и не придет в голову, но такая вещь неизбежно, хоть это и  сильное  слово,
станет ясной для всякого интеллигентного человека. Потому что, видите  ли,
мы согласились, что партеногенез как объяснение не годится,  ибо  ведь  не
существует ни единого задокументированного случая, не так ли?
     Доктор утвердительно наклонил голову.
     - Потом, им вскоре станет ясно, как ясно мне сейчас, да и  вам  тоже,
что и изнасилование, и искусственное осеменение также  следует  исключить,
хотя бы из соображений математической статистики. И это,  на  мой  взгляд,
относилось бы и к партеногенезу,  если  бы  он  был  возможен.  По  закону
больших чисел просто нельзя представить, чтобы в достаточно большой группе
женщин,  взятых  на  выбор,  больше  25%  находились  бы  одновременно   в
о_д_н_о_й_ и _т_о_й _ж_е_ стадии беременности.
     - Ну... - начал доктор с сомнением.
     Хорошо, давайте согласимся на 33,3%, хотя  это  и  чрезмерно  высокая
доля. Но в этом случае, если ваша оценка верна или почти  верна,  нынешняя
ситуация статистически просто невероятна Следовательно, хотим мы того  или
не хотим, мы  снова  оказываемся  отброшенными  к  четвертой  и  последней
возможности - имплантация уже осемененной яйцеклетки должна была произойти
именно в наш Потерянный день.
     Уиллерс выглядел несчастным, но еще сопротивлялся.
     - Я бы поставил под вопрос слово "последняя"  -  ведь  могут  быть  и
другие возможности, которые нам просто не пришли в голову.
     Зиллейби ответил слегка раздраженно:
     -  А  вы  можете  предложить  какую-нибудь  форму  зачатия,   которая
преодолела бы наш статистический барьер? Нет? Отлично. Отсюда следует  что
это не было _з_а_ч_а_т_и_е_. Значит, инкубация.
     Доктор вздохнул.
     - Хорошо. Согласен, - сказал он. - Что касается меня, то мне  не  так
уж интересен вопрос, как это было сделано. Я беспокоюсь в первую очередь о
здоровье моих пациенток.
     - Да, вам не позавидуешь, - перебил его Зиллейби. - Если все  женщины
находятся в одной и той  же  стадии  беременности,  то  и  роды,  исключая
несчастные случаи, должны состояться примерно в одно и то же время. Все  -
где-то в конце июня или в первой неделе июля, если дело пойдет нормально.
     - В настоящее время, - продолжал доктор твердо, - моя главная  задача
- успокоить их тревогу,  а  не  увеличивать  ее.  И  поэтому  нам  следует
постараться задержать распространение идеи насчет имплантации  так  долго,
как это только будет возможно. Эта штука - динамит!  Ради  них  прошу  вас
аргументированно опровергать любое суждение в этом духе,  если  вы  с  ним
столкнетесь.
     - Да, - сказал Зиллейби, обдумав слова доктора. - Да,  я  согласен  с
вами. Тут, как мне  кажется,  мы  столкнулись  с  делом,  которое  требует
введения цензуры. - Он нахмурился. - Очень трудно  представить  себе,  как
это воспримут сами женщины. Все, что я могу сказать, так это то, что, будь
я призван даже при благоприятных условиях  воспроизвести  на  свет  жизнь,
такая перспектива меня страшно напугала бы,  а  если  б  меня  к  тому  же
предупредили, что это может быть какая-то чуждая форма жизни, то я, скорее
всего, сошел бы с ума. Большинство женщин, конечно, выдержит, в умственном
отношении они крепче  нас,  а  потому  аргументированное  отрицание  такой
возможности будет, пожалуй, наилучшим решением.
     Он помолчал, обдумывая, что предстояло сделать.
     - А теперь нам следует наметить линию-поведения моей жены.  Тут  ведь
многое надо предусмотреть. Один из  самых  сложных  вопросов  -  вопрос  о
гласности, вернее, об ее ограничении.
     - Боже мой! Конечно же... - воскликнул Уиллерс. - Если только  пресса
пронюхает...
     - Верно. Упаси нас  Господь  от  этого.  Начнут  печатать  ежедневные
сводки, которые будут громоздиться друг  на  друга  в  течение  оставшихся
шести месяцев. И уж  _о_н_и_-_т_о_  не  пропустят  версии  о  ксеногенезе!
Пожалуй, еще затеют  тотализатор  по  прогнозированию  результатов  родов.
Хорошо, что военной  разведке  удалось  удержать  газеты  от  сообщений  о
Потерянном дне, придется обратиться к ним еще раз и  попросить  помощи.  А
теперь подумаем, что делать Анжеле...



                          9. СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

     Агитация за  присутствие  на  Специальном  и  чрезвычайном  собрании,
имеющем жизненное значение для каждой женщины Мидвича, велась  интенсивно.
Нас самих посетил  Гордон  Зиллейби  и  внушил  нам  весьма  драматическое
чувство тревоги с помощью обильного словоизвержения, суть которого  так  и
осталась туманной.
     Когда люди убедились, что речь идет вовсе не о лекциях по гражданской
обороне  или  о  каких-то  других,  столь  же  опостылевших  мероприятиях,
возникло  крайнее  любопытство  к  тому,  что  могло  объединить  доктора,
викария, их жен, окружную медсестру и чету Зиллейби - команду,  посещающую
каждую семью в Мидвиче  и  персонально  приглашающую  на  собрание  каждую
женщину деревеньки. Сама уклончивость визитеров, их заверения, что  никому
платить не придется,  сбора  пожертвований  не  будет,  а,  наоборот,  все
получат бесплатный чай, привели к тому, что любопытство победило природную
подозрительность и пустых мест в зале почти не оказалось.
     Оба главных инициатора сидели на сцене за столом, по  обеим  сторонам
от Анжелы Зиллейби, казавшейся бледной и изможденной. Доктор нервно курил,
глубоко затягиваясь. Викарий казался погруженным в  думы,  из  которых  он
время от времени всплывал на поверхность и что-то говорил миссис Зиллейби,
рассеянно внимавшей его словам. Они прождали лишних  десять  минут,  чтобы
подошли опоздавшие, после чего  доктор  попросил  закрыть  двери  и  начал
собрание кратким,  лишенным  всякой  конкретики  выступлением  о  важности
данного мероприятия. Викарий поддержал его. Закончил он так:
     - Я убедительно прошу каждую из вас внимательно прислушаться к  тому,
что вам расскажет миссис Зиллейби. Мы глубоко признательны ей за  согласие
изложить перед вами эту проблему. И хочу, чтоб вы  знали:  мы  с  доктором
Уиллерсом наперед одобряем все, что она скажет. Уверяю вас, только потому,
что мы не сомневаемся в лучшем и более глубоком  взаимопонимании,  которое
установится в случае, если одна женщина изложит дело другим,  мы  рискнули
возложить на нее это тяжелое бремя.
     Теперь  мистер  Уиллерс  и  я  покинем  зал  собрания,  но  останемся
неподалеку. Когда миссис Зиллейби закончит, мы,  если  таково  будет  ваше
желание, вернемся и постараемся ответить на вопросы. А  теперь  прошу  вас
внимательно выслушать миссис Зиллейби.
     Жестом викарий предложил доктору идти первым, и оба вышли через дверь
в боковой части сцены. Дверь закрылась за ними, но не совсем плотно.
     Анжела Зиллейби отпила глоток из стоявшего перед ней стакана с водой.
Бросила взгляд на свои  руки,  лежащие  на  листочках  с  записями.  Потом
подняла  глаза,  ожидая,  чтобы  разговоры  стихли.  Затем  обвела  долгим
взглядом собрание, как будто хотела запомнить каждое лицо.
     - Во-первых, - произнесла она, - я должна вас предупредить. То, что я
скажу, мне будет трудно выговорить, вам будет трудно  в  это  поверить,  а
некоторым, возможно, станет даже больно, когда они поймут, в чем  дело.  -
Она остановилась, опустила глаза, потом вновь посмотрела в зал.
     - Я, - произнесла она, - жду ребенка. Я очень,  очень  рада  этому  и
счастлива. Для женщины  естественно  желать  ребенка  и  быть  счастливой,
ожидая его появления. Неестественно и недостойно  бояться  материнства.  К
сожалению, сейчас в Мидвиче есть  много  женщин,  которые  чувствуют  себя
иначе.  Некоторые  из  них  ощущают  себя  несчастными,   опозоренными   и
испуганными. Именно ради них мы и организовали это собрание.  Надо  помочь
тем, кто несчастен, надо  уверить  их  в  том,  что  их  мысли  и  чувства
ошибочны. -  Ока  снова  обвела  взором  собрание.  Тут  и  там  слышалось
затрудненное дыхание.
     - Произошло нечто странное, очень странное.  И  случилось  это  не  с
одной или двумя из нас, а почти со всеми нами, почти  со  всеми  женщинами
Мидвича, способными к деторождению.
     Присутствующие сидели молча и неподвижно, глаза всех были  устремлены
на Анжелу, которая продолжала развертывать перед ними всю  поразительность
ситуации. Она еще не кончила, как  услышала  какой-то  шум  и  движение  в
правой  стороне  зала.  Взглянув  туда,  она  увидела   в   центре   очага
беспокойства мисс Латтерли и ее неразлучную подругу мисс Лэмб.
     Анжела остановилась на полуслове и подождала. Она слышала  негодующий
голос мисс Латтерли, хотя и не разбирала слов.
     - Мисс Латтерли, - сказала Анжела отчетливо, - правильно ли я поняла,
что предмет нашего собрания лично вас не касается?
     Мисс Латтерли встала и голосом, дрожащим от негодования, произнесла:
     - Разумеется, вы правы, миссис Зиллейби. За всю свою жизнь...
     - Тогда, поскольку  эта  тема  имеет  огромное  значение  для  многих
присутствующих, я надеюсь, вы удержитесь от дальнейшего вмешательства... А
может быть, даже предпочтете покинуть нас?
     Мисс Латтерли не собиралась отступать и без  страха  глядела  в  лицо
Анжелы.
     - Это... - начала она и вдруг изменила свое намеренье.  -  Прекрасно,
миссис Зиллейби, - сказала она, - свой протест против клеветы, которую  вы
возвели на нашу общину, я заявлю позже.
     Она с достоинством повернулась и смолкла, видимо, ожидая, чтобы  мисс
Лэмб встала и присоединилась к ее исходу из зала. Но  мисс  Лэмб  даже  не
шелохнулась. Мисс Латтерли нетерпеливо взглянула  на  нее  и  нахмурилась.
Мисс Лэмб продолжала сидеть.  Мисс  Латтерли  открыла  рот,  чтобы  что-то
сказать, но нечто в выражении мисс Лэмб остановило ее. Мисс Лэмб  избегала
ее взгляда. Она смотрела прямо перед собой, в то время  как  волна  краски
медленно заливала ее лицо, пока оно не запылало огнем.
     Странный тихий звук сорвался с уст мисс Латтерли. Она протянула  руку
и схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Не в  силах  выговорить  ни
слова, она смотрела на свою подругу. За  несколько  секунд  мисс  Латтерли
похудела и сделалась на много лет старше. С усилием  она  овладела  собой.
Гордо подняла голову и  огляделась  кругом  ничего  не  видящими  глазами.
Затем, стараясь держаться прямо, но слегка пошатываясь, она  добралась  до
прохода и в полном одиночестве пошла к выходу.
     Анжела ждала. Она ожидала ропота осуждения, но  его  не  последовало.
Собрание выглядело ошеломленным. Потом все лица с надеждой обратились -  к
ней. При гробовом  молчании  она  начала  с  того  места,  на  котором  ее
прервали,  стараясь  деловым  тоном   снизить   эмоциональное   напряжение
аудитории, в которое мисс Латтерли внесла свою лепту. Жестким усилием воли
Анжела заставила себя довести речь до конца и, обессилев, умолкла.
     Ожидавшийся шум голосов возник немедленно. Анжела сделала  глоток  из
стакана и покатала между  влажными  ладонями  скомканный  носовой  платок,
одновременно продолжая следить за аудиторией.
     Она видела мисс Лэмб,  нагнувшуюся  вперед  и  прижимавшую  платок  к
глазам, в то время как добрая миссис Брант, сидевшая  рядом,  пыталась  ее
успокоить. Мисс Лэмб была далеко не единственной, кто нашел  облегчение  в
слезах. Над опущенными головами в зале разносился становившийся все громче
гул голосов, изумленных, гневных и жалобных. Некоторые женщины были близки
к  истерическому  припадку,  но  ничего  напоминающего   взрыв,   которого
опасалась Анжела, не было. В какой-то степени,  думала  она,  обращение  к
разуму смягчило действие шока.
     С чувством облегчения и с  растущей  верой  в  собственные  силы  она
несколько минут наблюдала за ними.  Когда  же  решила,  что  первая  часть
выступления  достаточно  прочно  запечатлелась  в  их   сознании,   Анжела
постучала по столу. Ропот  голосов  стих,  еще  звучали  всхлипывания,  но
выжидающие лица уже повернулись  к  ней.  Она  набрала  в  грудь  побольше
воздуха и снова заговорила.
     - Никто, - сказала она, - никто, кроме ребенка или человека с детским
умом, не может ждать от жизни справедливости. Она не такова, и  для  одних
она будет тяжелее, чем для других. И, тем не менее,  справедлива  она  или
несправедлива, хотим мы этого или  не  хотим,  но  все  мы  -  замужние  и
незамужние - находимся в одной лодке.  Нет  никаких  оснований  для  того,
чтобы одни из нас смотрели на других свысока. Все мы оказались в  нелегкой
ситуации, и, если какая-нибудь замужняя женщина  соблазнится  счесть  себя
достойней незамужней соседки, ей следует подумать,  каким  способом,  если
потребуется, она докажет, что ребенок от ее мужа.
     Это произошло со всеми, и это должно объединить нас  ради  нашего  же
блага. Никто из нас не несет бремя греха, а потому между  нами  не  должно
быть и различий, за _и_с_к_л_ю_ч_е_н_и_е_м_... - Тут она сделала паузу.  -
За исключением того, что те женщины, что лишены поддержки  любящих  мужей,
которые помогут им выстоять, требуют к себе  максимума  нашей  симпатии  и
заботы.
     Она продолжала развивать эту мысль до тех пор, пока  не  решила,  что
цель достигнута. Тогда обратилась к другому аспекту проблемы.
     - Это, - сказала она с нажимом, - наша проблема. И нет у  нас  сейчас
дела более важного и интимного. Я уверена, и,  думаю,  вы  согласитесь  со
мной, что так оно и должно остаться. С этим мы  должны  разобраться  сами,
без посторонней помощи.
     Вы знаете, как жадно накидываются дешевые газетенки на все, что имеет
отношение к деторождению, особенно в случаях,  когда  в  нем  есть  что-то
необычное. Они делают из этого пошлое зрелище,  будто  люди,  связанные  с
этим, - ярмарочные уроды. Жизнь семьи перестает быть частным делом.
     Мы все читали, например,  о  случае  рождения  нескольких  близнецов,
подхваченном  прессой,  к   которой   затем   присоединились   и   медики,
подкрепленные авторитетом государственных учреждений,  а  в  результате  -
родители практически лишились своих детей сразу же после их рождения. Я ни
за что не хочу потерять своего ребенка таким образом и  думаю  и  надеюсь,
что вы смотрите на это дело так же. Поэтому, если мы не хотим,  во-первых,
иметь множество неприятностей  -  а  я  предупреждаю  вас,  что  если  все
происходящее станет широко известным, то нас  станут  обсуждать  в  каждом
клубе и каждом кабаке с добавлением грязных инсинуаций,  -  и,  во-вторых,
если мы не хотим "выставиться" и в итоге наверняка лишиться  своих  детей,
которых под тем или иным предлогом заберут  доктора  и  ученые,  то  мы  -
каждая из нас - должны решиться не только не говорить, но даже не намекать
за пределами Мидвича на теперешнее положение. В наших силах  сделать  так,
чтобы  это  стало  внутренним  делом  Мидвича,  чтобы  им  занимались   не
какие-нибудь газетные  писаки  или  министерства,  а  только  сами  жители
Мидвича.
     Если люди из Трайна или  откуда-нибудь  еще  начнут  любопытствовать,
если тут появятся чужаки, задающие  нескромные  вопросы,  мы  ради,  наших
собственных детей и ради самих себя  не  станем  им  ничего  отвечать.  Но
просто молчать и уклоняться, будто мы что-то  скрываем,  мало.  Мы  должны
показать им, что в Мидвиче вообще ничего странного не происходит. Если  мы
объединимся и убедим наших мужей, что они тоже должны действовать в  наших
интересах, то никакого нездорового вынюхивания не будет и  нас  оставят  в
покое, как это и должно быть в цивилизованном обществе. Это  не  их  дело,
это _н_а_ш_е_ дело. Нет никого на всем свете, кто имел  бы  большее  право
или долг защитить наших детей от эксплуатации, чем мы - те, кто станет  их
матерями.
     Анжела внимательно следила за залом, почти  за  каждым  лицом  и  его
выражением в отдельности, точно так же, как это было  в  начале  ее  речи.
Затем она сказала:
     - А теперь  я  приглашу  к  нам  викария  и  доктора  Уиллерса.  Если
разрешите, я отлучусь на несколько минут, а потом снова вернусь. Я знаю, у
вас есть множество вопросов, которые ждут ответа.
     И Анжела ускользнула в маленькую комнату за сценой.
     - Великолепно, миссис Зиллейби. Просто великолепно! -  сказал  мистер
Либоди.
     Доктор Уиллерс взял ее руку и пожал.
     - Мне кажется, вы свое дело сделали,  дорогая,  -  произнес  он,  уже
выходя с викарием на сцену.
     Зиллейби подвел ее к креслу. Она села, прикрыла глаза и откинулась на
спинку Лицо было бледное, выглядела она опустошенной.
     - Лучше бы пойти домой, - сказал он ей.
     Анжела покачала головой.
     - Нет Через несколько минут все пройдет. Мне надо вернуться.
     - Они справятся сами. Ты свою роль сыграла, и сыграла прекрасно.
     - Понимаешь, я ведь знаю, как они себя чувствуют.  Это  исключительно
важно, Гордон. Мы должны дать им полную возможность спрашивать и  говорить
сколько угодно. Им нужно к тому времени, как  они  начнут  расходиться  по
домам, преодолеть полученный удар. Что  им  необходимо,  так  это  чувство
взаимной поддержки. Я это знаю, мне нужно то же самое.
     Она положила руку на лоб, потом откинула волосы назад.
     - Ты знаешь, Гордон, это  ведь  неправда  -  то,  что  я  только  что
говорила.
     - Что именно, родная? Ты ведь говорила о многом.
     - Да о том, что рада и счастлива.  Два  дня  назад  это  было  чистой
правдой, а сейчас я боюсь Я боюсь, Гордон.
     Его рука, обнимавшая ее плечи,  напряглась.  Вздохнув,  она  склонила
голову и прижалась к его плечу.
     - Дорогая, дорогая, - говорил он тихо, поглаживая ее  волосы.  -  Все
обойдется. Мы будем заботиться о тебе.
     - Не знать! - воскли