да более жестокими, чем в  своих  намерениях.  Закон  не  может  на  них
распространяться, а мой департамент настоятельно требует, чтобы  все  дело
держалось в строжайшем секрете.
     - Чудовищно! - возопил начальник полиции. - Об этих  закрытых  школах
мне  уже  приходилось  слышать!  Детей  нельзя...  как  это  называется...
подавлять, что ли? Самовыражение,  совместное  обучение  и  тому  подобная
ересь!  Чушь  проклятая!  Но  в  случае,  если  какой-нибудь   департамент
воображает, будто только по той причине, что школа  такого  типа  случайно
находится в ведении государства, ее ученики оказываются в особом положении
по отношению к закону и могут считаться ему не подведомственными, то этому
департаменту скоро придется пересмотреть кой-какие свои понятия!
     Зиллейби и Бернард обменялись безнадежными взглядами. Тем  не  менее,
Бернард решил повторить попытку.
     - Эти Дети, сэр Джон, обладают огромной силой воли - небывалой силой,
настолько могучей, если она напряжена, что она может быть навязана  другим
людям. До сих пор закону не  приходилось  встречаться  с  подобной  формой
принуждения,  а  следовательно,  не  обладая  таким  знанием,  он  его  не
признает. Поэтому, раз с точки зрения закона подобная форма принуждения не
существует, Дети не могут быть обвинены в применении имеющейся у них силы.
Значит, в глазах закона преступление, приписываемое  общественным  мнением
проявлению этой силы, или вообще не имеет места, или должно быть приписано
либо другим лицам, либо другим средствам. И согласно букве закона  никакой
связи между Детьми и имевшим место преступлением быть не может.
     - За исключением того, что они эти преступления все же совершили,  вы
же сами признали это, - ответил сэр Джон.
     - С точки зрения закона, они ничего подобного не совершали. И  больше
того,  если  бы  вам  удалось  найти  формулировку,  чтобы  предъявить  им
обвинение, дальше у вас ничего бы не вышло.  Они  обратили  бы  свою  силу
против ваших офицеров. Вы не сможете их даже арестовать, а  уж  тем  более
удержать под арестом.
     - Давайте оставим подобные тонкости всяким там адвокатишкам,  это  их
хлеб. Все, что нам нужно, это добыть улики, на базе  которых  можно  будет
выписать ордер на арест, - заверил его начальник полиции.
     Зиллейби с совершенно невинным видом возвел глаза к  потолку  и  стал
задумчиво изучать нечто, видимо, находящееся в самом углу комнаты. Бернард
имел тот отстраненный вид, какой бывает у человека,  пытающегося  медленно
считать до десяти. Я закашлялся.
     - Этот директор Грейнджа  -  как  это  там...  Торранс?  -  продолжал
начальник  полиции.  -  В  общем,  тамошний  директор,  он  должен   нести
персональную ответственность за своих учеников, уж если больше никого нет!
Видал я  этого  парня  прошлой  ночью...  Скользкий  тип...  Они  все  там
скользкие, это уж точно. - Мы все старались не смотреть на  начальника.  -
Нам он решительно ничем не помог.
     - Доктор Торранс - очень известный психиатр, директорство в  Грейндже
- лишь временное его занятие, - объяснил Бернард. - Полагаю,  что  у  него
были обоснованные сомнения в том,  какого  курса  следует  придерживаться,
пока он не получит соответствующих указаний.
     - Психиатр? - с подозрением переспросил сэр Джон. - А мне показалось,
вы сказали, что эта школа не для умственно отсталых.
     - Так оно и есть, - повторил терпеливо Бернард.
     - Не могу взять в толк, чего он  там  сомневался?  Какие  могут  быть
сомнения, если речь идет о правде? Когда идет  полицейское  расследование,
всегда следует говорить правду. Если  вы  поступите  иначе,  у  вас  будут
неприятности, во всяком случае, их следует ожидать.
     - Все это не так просто, как кажется, - отозвался Бернард. -  Он  мог
считать, что не в праве  раскрывать  некоторые  аспекты  своей  работы.  Я
полагаю, что, если вы разрешите мне сопровождать вас на встречу с ним,  он
будет больше  расположен  к  беседе  и  сумеет  гораздо  лучше  разъяснить
ситуацию, чем это сделаю я.
     Закончив свою речь, Бернард  встал,  правый  глаз  у  него  дергался.
Начальник полиции распрощался с нами сухо. Мы остались вдвоем.
     Зиллейби  рухнул  в  кресло  и  тяжело  вздохнул.   С   отсутствующим
выражением лица он потянулся за портсигаром.
     - Я не имею чести быть знакомым с доктором Торрансом, - сказал  я,  -
но, тем не менее, глубоко ему сочувствую.
     - В этом нет нужды, - отозвался Зиллейби. -  Уклончивость  полковника
Уэсткотта раздражает, но она, как бы сказать, пассивна, что ли. Что же  до
Торранса, то его  стремление  уйти  от  ответа  всегда  носит  агрессивный
характер. Если сейчас ему придется прояснять ситуацию для сэра  Джона,  то
это будет вполне справедливым возмездием.
     Но что занимает меня в данную минуту, так это поведение вашего  друга
- полковника Уэсткотта. Вроде бы барьер секретности теперь куда ниже,  чем
был. Если полковник зашел так  далеко,  что  попробовал  сделать  ситуацию
ясной даже для сэра Джона, думаю, он  смог  бы  и  нам  открыть  побольше.
Интересно,  почему  он  этого  не   делает?   Ведь   возникли   те   самые
обстоятельства, которые он так долго  старался  предотвратить.  Мидвичский
кот оказался слишком большим для своего  мешка.  Почему  же  полковник  не
проявляет никаких  признаков  волнения?  -  Зиллейби  снова  погрузился  в
раздумье, тихонько постукивая тонкими пальцами по подлокотнику кресла.
     Тут в комнату вошла Анжела. Видно,  Зиллейби  ощутил  ее  присутствие
даже в той дали, куда увлекли его мысли, так как  ему  потребовалось  лишь
небольшое усилие, чтобы  вернуться  в  реальное  время  и  пространство  и
увидеть выражение лица своей жены.
     - В чем дело, родная? - спросил он и добавил, вспомнив: - Я  полагал,
что ты уехала в Трайн, в госпиталь, отвезти гостинцы нашим больным.
     - Отправилась, - ответила она. - И тут же вернулась. По-видимому, нам
запрещено покидать деревню.
     Зиллейби резко выпрямился в кресле.
     - Абсурд! Не может же этот старый дурень  арестовать  все  население!
Как мировой судья... - начал он возмущенно.
     - Это не сэр Джон. Это Дети. Они пикетируют все дороги  и  никому  не
разрешают уехать.
     - Вот как! - воскликнул Зиллейби. - Это в высшей  степени  интересно.
Любопытно было бы узнать...
     - Черта с два любопытно! - ответила ему жена. - Это в высшей  степени
неприятно и в той же степени нагло. Кроме того, это  страшно,  -  добавила
она, - потому что совершенно непонятно, что за всем этим кроется.
     Зиллейби  спросил,  каким  путем  Дети  добиваются  своего,   и   она
объяснила, закончив так:
     -  Это  касается  только  нас  -  я  имею  в  виду  жителей  деревни.
Посторонним разрешается уезжать и приезжать, когда им заблагорассудится.
     - Но к насилию они не прибегают? - спросил он с беспокойством.
     - Нет.  Просто  приходится  останавливаться.  Кое-кто  пробовал  было
обращаться к полиции, но, конечно, расследования не дали результатов. Дети
их не останавливают, не беспокоят, так что полицейские просто не понимают,
из-за чего весь сыр-бор разгорелся. Вообще-то  результат  есть:  тот,  кто
лишь краем уха слышал, будто  все  мидвичцы  -  недоумки,  теперь  в  этом
полностью убежден.
     - Наверняка у них есть причина - у Детей, я имею  в  виду,  -  сказал
Зиллейби.
     Анжела взглянула на него с неприязнью.
     - Вполне  возможно,  и,  вероятно,  это  может  представлять  большой
научный интерес, что в настоящую минуту меня занимает вовсе не это. Я хочу
знать, каким образом блокада может быть прекращена.
     - Дорогая, - стараясь успокоить ее, сказал Зиллейби, -  твои  чувства
вполне понятны,  но  мы  уже  давно  знаем,  что,  если  Детям  вздумается
вмешаться в нашу жизнь, мы ничем им помешать не сможем. В  данном  случае,
по причинам, о которых я не имею представления, они решили вмешаться.
     - Но, Гордон, ведь речь идет об этих несчастных, что лежат в Трайне и
которых хотят навестить родственники.
     - Дорогая, я не вижу ничего, что  бы  ты  могла  сделать,  разве  что
поискать кого-нибудь из Детей и попытаться, исходя  из  гуманных  позиций,
объяснить ему свою точку зрения. Он, возможно, рассмотрит твою просьбу, но
результат будет зависеть от причин, толкнувших их на такую  меру,  не  так
ли?
     Анжела смотрела на своего мужа  без  всякого  удовольствия.  Она  уже
готова была что-то ответить, но передумала и вышла  из  комнаты  с  весьма
мрачным видом. Когда дверь закрылась, Зиллейби покачал головой.
     - Высокомерие мужчины всегда имеет оттенок фанфаронства, женское же -
куда тоньше. Мы - мужчины - порой, вспоминая о некогда могучих динозаврах,
задумываемся над тем, когда, где и как закончится наше собственное  бытие.
Но не такова  женщина.  Бессмертие  -  вот  фундамент  ее  веры.  Войны  и
катастрофы могут приходить и уходить,  народы  -  возвышаться  и  гибнуть,
империи - рушиться в муках и потоках крови, но все  это  затрагивает  лишь
поверхность бытия. Только она - Женщина - вечна и значима, и она  пребудет
во веки веков. В динозавров она просто не верит. Она не верит даже  в  то,
что мир мог существовать и до ее  появления  на  Земле.  Мужчины  способны
строить и разрушать, развлекаясь со своими игрушками. Да и кто они такие -
просто резвунчики, шныряющие под ногами,  приставалы,  эфемерные  домашние
приспособления, тогда как Женщина в своей неразрывной мистической связи  с
самим Великим древом жизни знает, что нет ей замены.  Так  хочется  иногда
знать, была ли самка динозавра  в  те  давние  времена  одарена  такой  же
незыблемой уверенностью?
     Он замолчал, но было видно, что это только преамбула.
     - А какое отношение сказанное имеет к настоящему? - подыграл я.
     - Такое, что если мужчина считает мысль  о  своем  вероятном  видовом
вытеснении,  скажем,  отвратительной,  то  женщина  полагает   ее   просто
неосуществимой. А поскольку в этом случае о ней  и  думать  не  стоит,  то
соответствующая гипотеза есть не что иное как полное неприличие.
     Видно, мне еще раз предстояло подыграть ему:
     - Если  вы  пытаетесь  доказать,  что  вам  видно  нечто,  остающееся
невидимым для миссис Зиллейби, я...
     - Но, дорогой друг, если не ослепляться  чувством  незаменимости,  то
придется признать, что мы,  подобно  другим  властителям  мироздания,  нам
предшествовавшим, в один прекрасный миг будем кем-то заменены.  Существуют
два пути, которыми это может осуществиться: либо благодаря нам самим, т.е.
путем самоистребления, либо вторжением каких-то новых видов, для борьбы  с
которыми мы недостаточно хорошо экипированы. Так вот, сейчас мы  оказались
лицом к лицу с умом и волей,  превосходящими  наши.  И  что  мы  можем  им
противопоставить?
     - Это, - ответил я, - звучит пораженчески. Если, как  я  предполагаю,
все сказанное выше говорилось всерьез, то не слишком ли грандиозные выводы
вы делаете из столь скромных предпосылок?
     - Очень похоже на то, что говорила моя жена, когда эти  "предпосылки"
были куда меньше и моложе, - отозвался Зиллейби.  -  Она  даже  зашла  так
далеко, что с презрением отвергла мысль, будто такие удивительные  события
вообще могут происходить здесь - в самой прозаичной английской  деревушке.
Тщетно пытался я убедить ее, что события не стали бы менее  удивительными,
случись они в другом месте. Она же чувствовала, что подобное явление  было
бы  менее  поразительным,  произойди  оно  в  неких  экзотических   далях,
например, в деревушке острова Бали или в мексиканском пуэбло. Она считала,
что такая история может  случиться  только  с  _д_р_у_г_и_м_и_  людьми.  К
сожалению,  происшествие  имело  место  именно  здесь  и  развивалось  оно
согласно законам весьма огорчительной логики.
     - Меня беспокоит не то, где оно произошло,  -  настаивал  я.  -  Меня
тревожат  ваши  предположения.  И  больше  всего  то,  что   вы   считаете
непреложным фактом, будто Дети могут  творить  все,  что  захотят,  и  нет
способа их остановить.
     - Было бы глупо стоять на такой дидактической позиции. Остановить  их
можно, но сделать это довольно трудно. Физически  мы  куда  слабее  многих
животных, но одержали над ними верх потому, что  обладали  разумом,  более
высоким, чем они. Единственное, что может нас победить, -  это  еще  более
мощный разум. Нам это никогда  не  казалось  серьезной  угрозой:  с  одной
стороны,  вероятность  появления  такого  разума  представлялась  ничтожно
малой, а с другой - еще более невероятной была мысль, что мы позволим  ему
развиться до такой степени, что он станет угрожать нашему существованию.
     И тем не менее, вот он, еще один маленький трюк из шкатулки  Пандоры,
этого бездонного  эволюционного  процесса.  -  Коллективный  Разум  -  две
мозаики, одна из тридцати, другая из двадцати восьми кусочков.  Что  можем
мы, с нашим индивидуализированным мозгом, мы, сносящиеся друг с другом при
помощи  самых  примитивных  средств,   противопоставить   тридцати   умам,
работающим как единый Разум?
     Я запротестовал, что, даже если это  так,  Дети  вряд  ли  сумели  бы
аккумулировать  столько  знаний  за  какие-то  жалкие  девять  лет,  чтобы
противостоять   огромной   сумме   человеческого   знания,   но   Зиллейби
отрицательно покачал головой.
     - У правительства были свои замыслы, благодаря чему Детей  обеспечили
лучшими преподавателями, так  что  сумма  их  знаний  должна  быть  весьма
значительной; да я это просто знаю по своему опыту, ибо, как  вы  вероятно
слышали, иногда читаю им  лекции.  Накопление  знаний  важно,  хотя  и  не
является само по себе главной причиной грозящей  нам  опасности.  Помните,
Фрэнсис Бэкон писал: "Nam et ipsa scientia potestas est"? [знание  -  сила
(лат.)] Следует пожалеть, что столь знаменитый  ученый  нес  иногда  сущую
чепуху. Энциклопедия набита знаниями, но не умеет ими пользоваться; каждый
из нас знает людей, обладающих прекрасной памятью на факты, но не  умеющих
хоть как-то применить эти факты  на  практике;  компьютер  может  выдавать
знания кипами и во многих экземплярах, но все эти знания  никак  не  будут
использованы, пока к ним не прикоснется понимание. Знание - всего лишь вид
топлива, а нужен еще мотор понимания, чтобы превратить его в силу.
     А больше всего меня тревожит мысль о мощи,  производимой  пониманием,
работающим на небольших количествах топлива-знания с КПД, в  тридцать  раз
превышающим КПД нашего мозга. Какова может быть производительность мозга у
выросших Детей, я даже вообразить не могу.
     Я  нахмурился.  Как  обычно  я  несколько  недоверчиво  относился   к
выкладкам Зиллейби.
     - Значит, вы совершенно уверены, что мы не можем  помешать  кучке  из
пятидесяти восьми Детей предпринять действия, какие они сочтут нужными?  -
настаивал я.
     - Именно так. - Он сопроводил сказанное утвердительным  кивком.  -  А
как вы предложите нам поступить? Вам же известно, что случилось  с  толпой
мидвичцев прошлой ночью: они намеревались атаковать Детей, а вместо  этого
их заставили сражаться друг с другом. Пошлете полицию - они сделают то  же
самое. Пошлете против них войска - и их принудят стрелять друг в друга.
     - Возможно, - сдался я. - Но  могут  найтись  и  другие  пути,  чтобы
сладить с ними. Из сказанного вами  следует,  что  никто  не  знает  Детей
достаточно  хорошо.  Они,  видимо,  полностью  и  очень   рано   разорвали
эмоциональные связи со своими приемными матерями, если, разумеется, у  них
когда-нибудь были те эмоции, которые мы хотели в них  видеть.  Большинство
из  них  избрали  прогрессирующую  сегрегацию,  как  только  она  им  была
предложена. В результате Мидвич знает о Детях ничтожно мало. Лишь короткое
время здешний народ воспринимал их как  личности.  Детей  было  невозможно
различать между собой, отсюда  появилась  привычка  рассматривать  их  как
нечто единое, а отсюда и представление о них, как  о  не  вполне  реальных
фигурах двух измерений.
     Зиллейби отнесся к такой точке зрения с интересом.
     - Вы совершенно правы, дорогой друг!  Ощущается  нехватка  нормальных
контактов, нехватка симпатии.  Однако  это  отнюдь  не  результат  ошибок,
совершенных нами. Я, как мог, старался сблизиться с ними и все же  остался
для них чутким. Несмотря на все мои попытки, я все еще  вижу  их,  как  вы
точно выразились, фигурами о двух измерениях. И я тверда  убежден,  что  у
людей из Грейнджа успехи ничуть не больше моих.
     - Тогда остается вопрос, -  сказал  я,  -  как  нам  получить  больше
информации о Детях.
     Мы обдумывали этот вопрос некоторое время, пока наконец  Зиллейби  не
вернулся из глубины своих дум обратно на Землю и не произнес:
     - Не приходилось ли вам, друг мой, задумываться о том,  каков  сейчас
ваш собственный статус в Мидвиче? Если бы вы решили  попробовать  покинуть
Мидвич сегодня, то мы смогли бы выяснить, рассматривают ли  Дети  вас  как
мидвичца или нет?
     Это мне в голову не приходило, я нашел его предложение  интересным  и
тут же захотел выяснить.
     Бернард, как оказалось, уехал на машине начальника полиции, поэтому я
решил воспользоваться его автомобилем для своего эксперимента.
     Ответ я получил сразу же, как только  выехал  на  дорогу,  ведущую  в
Оппли.  Очень  странное  ощущение.  Руки  и  ноги  объединились  в  усилии
остановить машину без всякого участия моей воли. Одна из девочек сидела на
обочине, покусывая стебелек и  глядя  на  меня  без  всякого  интереса.  Я
попытался завести мотор еще раз. Рука отказалась  повиноваться.  Заставить
ногу опустить тормозную педаль я тоже не смог. Я  взглянул  на  девочку  и
сказал ей, что живу не в Мидвиче и хочу уехать домой. Она  просто  качнула
головой. Я снова попытался привести мотор в действие и обнаружил, что могу
ехать только задним ходом.
     - Хм, - сказал Зиллейби,  когда  я  вернулся,  -  итак,  вы  почетный
гражданин Мидвича, верно? В общем-то, я так и предполагал.  Напомните  мне
сказать Анжеле, чтобы она предупредила кухарку, ладно?


     В то время, когда мы в Кайл-Мэноре беседовали с Зиллейби, в  Грейндже
шло другое совещание, хотя и сходное по теме, но  совсем  иное  по  форме.
Доктор  Торранс,  чувствуя  себя  свободнее   в   присутствии   полковника
Уэсткотта, счел возможным отвечать на вопросы начальника  полиции  гораздо
более подробно, нежели в прошлый  раз.  Однако  разговор  вскоре  зашел  в
тупик, так как взаимопонимание  между  сторонами  никак  не  возникало,  а
напряженность заметно росла, что  заставило  доктора  Торранса  сказать  с
явным разочарованием:
     - Боюсь, мне не удалось разъяснить вам как следует  данную  ситуацию,
сэр Джон.
     Начальник полиции даже засопел от раздражения.
     - Каждый считает своим долгам говорить мне  это,  и  я  не  собираюсь
заниматься опровержением. Явно тут никто ничего разъяснять и не желает. Не
приводя ни малейших доказательств, которые я мог бы  принять,  все  упорно
стараются внушить мне мысль,  что  эти  распроклятые  детишки  в  какой-то
степени виноваты в событиях прошлой ночи. Это делаете даже вы,  хотя,  как
мне дали понять, именно вы отвечаете за  детей.  Согласен,  я  не  понимаю
ситуации, где каким-то молокососам позволили до такой степени отбиться  от
рук, что они нарушили спокойствие всей округи, доведя людей до  бунта.  Не
вижу, почему от меня можно ждать  понимания  всего  этого.  Как  начальник
полиции графства  я  хочу  допросить  одного  из  главарей  этой  шайки  и
выяснить, что он может мне рассказать о случившемся безобразии.
     - Но, сэр Джон, я уже объяснял вам, что здесь нет никаких главарей...
     - Знаю, знаю. Вас я уже наслушался. Дескать, тут  все  равны  и  тому
подобное... Все это может и хорошо в теории, но вам известно не хуже меня,
что в каждой группе есть парни, которые чем-то выделяются. Вот они-то  как
раз и есть те, кого следует хватать в первую очередь. Управьтесь с ними  -
и вы управитесь с остальными! - он замолчал, ожидая ответа