ение этого баланса, если бы не были абсолютно  уверены  в
том, что колония Детей сулит не выгоды, а одни убытки.
     Биологическую необходимость отрицать невозможно. Русские  подчинились
ей, исходя из политических мотивов, как наверняка захотите сделать  и  вы.
Эскимосы подчинились ей, исходя из примитивного инстинкта.  Результат  тот
же.
     Вам, однако, будет труднее.  Русским,  когда  они  решили,  что  Дети
Гижинска не пригодны для использования в  разрабатываемом  проекте,  найти
правильное решение было легко. В России ведь человек существует  лишь  для
службы государству. Стоит ему поставить себя выше интересов государства  -
он уже предатель, а обязанность общества - защищать  себя  от  предателей,
будь  то  индивидуум  или  группа  людей.  Следовательно,  в  этом  случае
биологический долг и политический долг совпадают. И если неизбежно,  чтобы
какое-то число ни в чем не повинных, но случайно вовлеченных  в  это  дело
людей, погибло, что ж, ничего не поделаешь: их обязанность - умереть  ради
государства.
     Но вам эта  проблема  представляется  куда  менее  ясной.  Не  только
потому, что ваше стремление выжить обросло множеством  условностей,  но  у
вас еще распространена весьма неудобная для вас же идея,  что  государство
существует, чтобы служить людям, создавшим его. Поэтому вашу совесть будет
грызть мысль, что у нас тоже есть "права".
     Первый, самый острый момент опасности  для  нас  прошел.  Он  возник,
когда вы впервые услышали о русской акции в отношении  Детей.  Решительный
человек мог бы быстро организовать "несчастный случай" и  в  Мидвиче.  Вас
устраивала возможность скрытно  содержать  нас  здесь,  а  нас  устраивала
возможность быть спрятанными, так  что  организовать  "несчастный  случай"
можно было без особых  затруднений.  Теперь,  однако,  уже  поздно.  Люди,
которые лежат в больнице Трайна, надо думать, рассказывают о пас.  Прошлая
ночь вообще должна была вызвать массу слухов, распространившихся  по  всей
округе. Шансов создать видимость "несчастного случая" больше нет. Так  как
же вы намерены поступить, чтобы ликвидировать нас?
     Бернард покачал головой.
     - Послушайте, - сказал он, -  попробуйте  представить  себе,  что  мы
способны рассматривать ситуацию с более цивилизованных  позиций  -  вы  же
все-таки находитесь в стране, которая известна своей способностью находить
компромиссные решения. Я не убежден, что вы поступаете правильно, когда  с
легкостью отметаете возможность соглашения. История научила Великобританию
быть более терпимой по отношению к меньшинствам, чем другие страны...
     На этот раз ответ последовал от девочки.
     - Это не вопрос цивилизованности, - сказала она. - В  сущности,  дело
очень простое.  Если  мы  существуем  -  мы  подчиняем  вас,  это  ясно  и
неизбежно. Согласитесь ли вы на положение людей второго сорта и станете ли
без борьбы на путь, ведущий к вымиранию? Я  не  думаю,  что  вы  настроены
столь декадентски, что примете такой вариант.  А  тогда  -  политически  -
вопрос стоит так: может ли любое государство, как бы оно ни было  терпимо,
позволить  существовать   непрерывно   наращивающему   мощь   меньшинству,
контролировать действия которого оно не в состоянии?  Ответ  очевиден:  не
может.
     Тогда как же  вы  поступите?  Можно  предположить,  что  мы  будем  в
безопасности  на  время,  пока  ведутся  ваши  собственные  дебаты.  Самые
примитивные из вас - ваши массы - будут руководствоваться  своими  темными
инстинктами,  пример  которых  мы  уже  видели  прошлой  ночью,  и  начнут
охотиться на нас с целью уничтожить. Ваши более либеральные,  ответственно
мыслящие  и  религиозные  круги  будут  встревожены   этической   стороной
проблемы. Против применения  любых  жестких  мер  выступят  ваши  истинные
идеалисты, а за ними потянутся ваши псевдоидеалисты. У  вас  ведь  хватает
людей, рассматривающих идеалы как  своего  рода  премию  вроде  страховки,
готовых переложить на плечи потомков и рабство, и нужду только ради  того,
чтобы самим предстать у райских врат с репутацией  несгибаемых  защитников
высоких принципов.
     Потом   еще   есть   ваше    консервативное    правительство,    тупо
сопротивляющееся, когда  его  подталкивают  к  рассмотрению  жестких  мер,
направленных против нас. И есть еще "левые", которые воспользуются  шансом
нажить партийный капитал  и  спровоцировать  отставку  правительства.  Они
будут защищать наши права, как права угнетенного  меньшинства,  как  права
детей и т.д. Их лидеры будут пылать  праведным  гневом,  выступая  в  нашу
защиту.  Они  без  всякого  референдума  заявят,  что  представляют  собой
Справедливость, Сострадание и Большое Сердце Народа. Потом-то  кое-кто  из
них  поймет  всю  серьезность  проблемы,  поймет,  что  если  они   начнут
форсировать проведение новых выборов,  то  может  произойти  раскол  между
проводниками официальной партийной политики Большого  Народного  Сердца  и
рядовыми членами партии, чей страх перед  нами  превратит  их  во  фракцию
трусов. Тогда вопли насчет абстрактной справедливости и  попыток  заткнуть
рты ее поборникам заметно поутихнут...
     - Судя по всему, ты не слишком уважаешь наши общественные  институты,
- прервал ее Бернард.
     Девочка пожала плечами:
     - Как безраздельно доминирующий вид планеты вы могли  позволить  себе
потерять чувство реальности и забавляться абстракциями, - ответила она.  -
Пока все эти люди будут ожесточенно препираться, до многих из них  дойдет,
что проблема взаимодействия с гораздо более развитым  биологическим  видом
отнюдь не так проста и что она становится со временем все  более  сложной.
Тогда неизбежно возникнут попытки  расправиться  с  нами.  Однако  прошлой
ночью мы уже показали, что случится с солдатами, если вы бросите их против
нас. Если вы пошлете самолеты, они разобьются. Ладно, тогда вы  вспомните,
как  это  сделали  русские,  об  артиллерии  и  управляемых  ракетах,  чья
электроника нам неподвластна. Но если вы примените их, вы убьете не только
нас. Вам придется  уничтожить  всех  жителей  Мидвича.  Так  что  даже  на
обдумывание этой акции вам потребуется немало времени, а  если  она  будет
осуществлена,  то  какое  правительство  в  этой  стране  сумеет  пережить
массовое убийство безвинных, даже если оно  будет  оправдано  ссылками  на
высокую  социальную  окупаемость  этого   мероприятия?   Партия,   которая
санкционировала бы такое дело, не только стала бы политическим трупом, но,
даже если бы действия по  ликвидации  опасности  оказались  успешными,  ее
лидеров линчевали бы на месте во имя справедливости и искупления.
     Она умолкла, и тогда снова заговорил мальчик.
     - Детали могут не совпадать, но что-то в этом  роде  неизбежно  будет
происходить по мере  того,  как  информация  об  угрозе,  вызванной  нашим
существованием, начнет  становиться  всеобщим  достоянием.  Возможна  даже
такая курьезная ситуация, когда обе  ваши  партии  станут  бороться  между
собой за то, чтобы потерпеть поражение на выборах, лишь бы не  формировать
правительство, которому придется принимать меры против нас. - Он замолчал,
долгим взглядом окидывая лежащий  перед  ним  мирный  сельский  пейзаж,  и
добавил: - Это реальное положение вещей. Ни ваши, ни  наши  желания  здесь
роли не играют, хотя можно, пожалуй, сказать, что обеим сторонам  даровано
лишь одно стремление - выжить. Мы все, как видите, игрушки в руках  жизни.
Стремление выжить сделало вас многочисленными, но умственно недоразвитыми;
оно же сделало нас могучими в умственном отношении, но слабыми  физически.
Теперь мы стоим друг против друга  и  нам  не  дано  знать,  чем  все  это
завершится. Жестокая ситуация для обеих сторон, но очень,  очень  древняя.
Жестокость так же стара, как сама жизнь.
     Да, есть робкие признаки смягчения жестокости - юмор  и  сострадание.
Они-то, пожалуй, и есть  важнейшие  изобретения  человеческого  гения,  но
корни их пока очень слабы, хотя и обещают многое. - Он  опять  помолчал  и
улыбнулся. - Это мысль Зиллейби - нашего первого учителя, - заметил он как
бы в скобках. - Стремление выжить, однако, куда сильнее этих  чувств,  так
что кровавые игры вряд ли отменяются...
     Тем не менее, нам  кажется  возможным,  по  меньшей  мере,  отсрочить
наступление острой стадии нашего конфликта. Об этом  мы  и  хотим  с  вами
поговорить...



                             20. УЛЬТИМАТУМ

     - Это, - заявил с упреком Зиллейби золотоглазой девочке, усевшейся на
ветке дерева, росшего рядом с тропинкой, -  это  есть  не  что  иное,  как
неоправданное  ограничение  моего  права  на  передвижение.  Вы  прекрасно
знаете, что я в это время постоянно гуляю и так же  постоянно  возвращаюсь
домой пить чай. Тиранию можно легко превратить в  дурную  привычку.  Кроме
того, у вас в качестве заложника остается моя жена.
     Девочка, видимо, обдумала сказанное и сунула за щеку большой леденец.
     - Ладно, мистер Зиллейби, - кивнула она.
     Зиллейби сделал шаг  вперед.  На  этот  раз  ничто  не  помешало  ему
переступить невидимый барьер, который только что задержал нас.
     - Благодарю вас, милая, - проговорил он, вежливо  склоняя  голову.  -
Идемте, Гейфорд.
     Мы двинулись в лес, оставив часового сидеть над тропой, лениво болтая
ногами и наслаждаясь леденцом.
     - Одним из интереснейших аспектов этой истории можно  считать  вопрос
разграничения между коллективом и индивидуальностью, - заметил Зиллейби. -
В определении этой границы мне далеко продвинуться не удалось. Наслаждение
девочки леденцом носит бесспорно  индивидуальный  характер,  вряд  ли  это
удовольствие она разделяет с остальными. Данное нам разрешение переступить
через барьер - явно коллективное решение, равно как и сам приказ,  который
нас  остановил.  И  поскольку  этот  разум  коллективен,  то  как  быть  с
впечатлениями, которые он получает? Например, чувствуют ли все  Дети  вкус
леденца, который сосет девочка? Вероятно, нет. И тем  не  менее,  все  они
должны знать о существовании леденца, а может быть, даже и об особенностях
его вкуса! Аналогичная проблема  возникает,  когда  я  показываю  им  свои
фильмы или читаю лекции. В теории,  если  в  аудитории  находятся  двое  -
мальчик и девочка, - все остальные разделяют с ними  полученный  опыт.  На
этом основана разработанная для них организация обучения. Но на  практике,
когда я прихожу в Грейндж, зал всегда бывает полон.
     Насколько  я  понимаю,  когда  я  кручу  фильм  в  присутствии   двух
представителей противоположных полов,  все  остальные  также  воспринимают
его,  но  можно   предположить,   что   при   передаче   часть   ощущений,
воспринимаемых зрением, теряется, а поэтому они  предпочитают  видеть  все
собственными глазами.  Очень  трудно  побудить  их  рассказывать  об  этих
способностях, но, кажется, индивидуальное  восприятие  картины  передается
остальным все же лучше, чем индивидуальные ощущения  от  сосания  леденца.
Все это вызывает, естественно, целый ряд вопросов...
     -  Могу  себе  представить,  но  все  эти   вопросы,   так   сказать,
аспирантского уровня. Что до меня, то для начала мне хотелось бы  выяснить
причину их пребывания на Земле.
     - О, - отозвался Зиллейби, - полагаю, что эта причина стара как  мир.
Ведь то же самое касается и нашего пребывания тут.
     - Не могу согласиться. Мы же возникли здесь, на Земле, а  вот  откуда
тут появились Дети - неясно.
     - Уж не собираетесь ли  вы  принимать  теории  за  бесспорные  факты,
дорогой друг? Широко бытует _п_р_е_д_с_т_а_в_л_е_н_и_е_, что мы зародились
тут,     и     чтобы     поддержать     это     представление,     сделано
п_р_е_д_п_о_л_о_ж_е_н_и_е_, будто  когда-то  существовал  некто,  кто  был
нашим прародителем и одновременно прародителем  человекообразных  обезьян,
то есть тот, кого наши деды называли "исчезнувшим  звеном".  Но  ведь  нет
сколько-нибудь надежного доказательства, что подобный некто существовал  в
действительности. А что касается "исчезнувшего звена",  то,  Господи  Боже
мой, представление, о котором  я  говорил,  фактически  состоит  из  одних
исчезнувших звеньев, прошу извинить меня за плохой каламбур!
     Можете вы, например, объяснить разнообразие человеческих рас с  точки
зрения существования этого единственного звана? Я, как бы  ни  напрягался,
не могу. Не могу я представить и на более позднем этапе кочующее существо,
которое порождает  генетические  линии,  обладающие  столь  устойчивыми  и
отчетливыми расовыми признаками. На островах это еще могло  произойти,  но
на континентах - никогда. На первый взгляд какое-то воздействие мог  иметь
климат, но  тут  же  в  голову  приходит  мысль,  что  монголоидные  черты
одинаковы от экватора до северного полюса. Подумайте так же о бесчисленных
промежуточных типах, которые  должны  были  бы  существовать,  а  также  о
ничтожно малом количестве обнаруженных ископаемых  останков.  Подумайте  о
числе поколений, которое  нам  пришлось  бы  отсчитать,  чтобы  проследить
белокожих, чернокожих, краснокожих и желтокожих к их общему предку,  и  вы
придете к выводу, что  там,  где  должны  были  бы  остаться  неисчислимые
палеонтологические  свидетельства  этого  процесса,  оставленные   многими
миллионами  наших  "развивающихся"  предков,  имеется   почему-то   только
огромное "белое пятно". Господи, да об истории развития рептилий мы  знаем
больше, чем об истории развития человека! Много-много  лет  назад  мы  уже
составили  полное  эволюционное  генеалогическое  древо  лошади.  Если  бы
подобное было возможно  для  отражения  эволюции  человека,  это  было  бы
сделано уже давно. А что у нас есть? Всего лишь несколько  -  поразительно
мало - разрозненных кусочков! Никто не знает, где  и  как  они  ложатся  в
общую картину эволюции человека, по той простой причине, что никакой общей
картины и нет, а есть лишь одно _п_р_е_д_п_о_л_о_ж_е_н_и_е_.  Эти  кусочки
так же чужды нам, как мы - Детям.
     В течение часа или около того я внимал разглагольствованиям по поводу
обрывистой и гуманной филогении человечества,  каковую  Зиллейби  закончил
извинением за примитивность изложения предмета,  который  никак  не  может
быть уложен в ту полудюжину предложений, кои он только что  попытался  мне
сформулировать.
     -  Надеюсь,  -  закончил  он,  -  вы  все  же  усвоили,  что   широко
распространенное  представление  имеет  куда  больше  лакун,  чем   твердо
установленных фактов.
     - Но если отбросить его, то что же останется? - спросил я.
     - Не знаю, - сознался Зиллейби. - Но я отказываюсь принимать на  веру
плохую теорию только потому, что лучшей нет, и не считаю,  что  отсутствие
доказательств - надежный аргумент для отрицания какой-либо другой  теории,
от кого бы это  отрицание  ни  исходило.  В  результате  я  не  расцениваю
появление  Детей  как  нечто   более   удивительное,   чем   существование
разнообразных человеческих рас,  которые,  на  мой  взгляд,  возникли  уже
полностью сформировавшимися или, во  всяком  случае,  без  четкой  истории
своего происхождения.
     Столь жиденький вывод был настолько не характерен для Зиллейби, что я
заподозрил наличие у него собственной теории.
     Зиллейби покачал головой.
     - Нет, - заскромничал он. Потом добавил: - Конечно, человек не  может
не думать... Боюсь только, что получается нечто совсем уж бездоказательное
и далеко не всегда приемлемое даже для  самого  мыслителя.  Например,  для
такого заядлого рационалиста, как я, крайне тревожно обнаружить вдруг, что
ты начинаешь думать о существовании некой высшей силы,  распоряжающейся  у
нас на Земле. Когда я размышляю о нашем шарике, мне начинает казаться, что
в  нем  все  более  отчетливо  проступают  черты  какого-то  очень   плохо
организованного испытательного полигона. В общем, места, где то и дело  на
свободу выпускаются новые генетические линии, чтобы посмотреть, как  будут
они себя вести в нашем развале и беспределе. Наверно, наблюдение  за  тем,
как подопытные существа реагируют на заданные им параметры,  должно  очень
развлекать Наблюдателя. Он изучает, удалось ли ему на этот раз  произвести
на  свет  безупречного-разрывателя-на-части  или  же  у   него   получился
очередной разрываемый-на-кусочки.  Он  любуется  прогрессом  более  ранних
моделей и видит, что они весьма преуспели в превращении жизни в  кромешный
ад для других обитателей планеты. Ах, я же  говорю  вам,  что  размышления
никогда не укрепляют базу для оптимизма. Вы со мной согласны?
     - Как мужчина мужчине, скажу вам, Зиллейби; что вы  не  только  много
болтаете, но еще и несете при этом уйму чепухи, которой иногда умудряетесь
придать  видимость  здравого  смысла.  Случается,  это   здорово   сбивает
слушателя.
     Зиллейби обиделся.
     - Мой дорогой друг, но я  же  всегда  говорю  разумно.  В  социальном
смысле это и есть мой главный недостаток. Надо же уметь различать форму  и
содержание.   Вы   что   же,   предпочитаете   высказывания    с    этакой
монотонно-догматической напористостью, которую наши слабоумные  сограждане
принимают, прости их Господи, за гарантию  искренности?  Даже  если  бы  я
попытался следовать подобной манере, все равно в первую очередь надо  было
бы оценивать содержание.
     - Хотелось бы мне знать, - сказал я упрямо,  -  когда  вы  сокрушаете
идею эволюции человека, имеете ли вы что-то взамен?
     - Значит, мои размышления насчет Изобретателя вам не понравились? Мне
-  тоже,  и  даже  очень.  Но  по  крайней  мере,  у  этой  гипотезы  есть
существенное достоинство - она не менее невероятна, но зато гораздо  более
содержательна,  нежели  многие  религиозные  догматы.  А  когда  я  говорю
"Изобретатель", то это вовсе не означает, что я имею в виду какое-то лицо.
Гораздо более вероятна научная группа. Мне кажется, если бы  группа  наших
биологов и генетиков выбрала  для  своих  опытов  какой-нибудь  отдаленный
остров, они обнаружили бы много интересного и поучительного,  наблюдая  за
поведением своих подопечных в условиях острого экологического  кризиса.  А
что такое планета, как не остров  в  космосе?  Однако  моя,  умозрительная
спекуляция слишком далека от того, чтобы стать теорией...
     Наш обходной путь вывел нас на дорогу в Оппли. Подходя к Мидвичу,  мы
увидели,  как  с  Хикхэм-лейн   вышел   какой-то   человек,   по-видимому,
пребывающий  в  глубокой  задумчивости,  и  пошел  впереди  нас.  Зиллейби
окликнул его. Бернард с трудом отвлекся от  своих  мыслей,  остановился  и
подождал нас.
     - У вас такой вид, - заметил  Зиллейби,  -  что  можно  предположить,
будто доктор Торранс вам решительно ни в чем не помог.
     - До Торранса я так и не добрался, - объяснил Бернард.  -  А  теперь,
видимо, вообще нет смысла его беспокоить. Я тут  разговорился  с  парочкой
ваших Детишек.
     - Значит, не с парочкой, - мягко поправил его  Зиллейби.  -  Разговор
может вестись лишь с коллективом мальчиков, с коллективом  девочек  или  с
обеими коллективными личностями одновременно.
     - Ладно. Поправка принята. Итак, я разговаривал со всеми  Детьми,  во
всяком случае, я так считаю, хотя мне показалось, что  в  стиле  разговора
как  мальчика,  так  и  девочки,  весьма  сильно  ощущался  привкус  манер
известного нам Зиллейби.
     Зиллейби выглядел весьма польщенным.
     - Учитывая, что мы с ними нечто вроде льва с  ягненком,  мой  контакт
можно считать вполне  удовлетворительным.  Контакты  на  базе  образования
вообще весьма продуктивны, - сказал он. - Ну и как вы с ними поладили?
     - Не думаю, что слово "поладили" точно отражает ситуацию,  -  ответил
ему Бернард. - Меня информировали, мне прочли нотацию, мне дали поручение.
Под конец же на меня возложили обязанность вручить ультиматум.
     - Вот как! И кому же?
     - Я, знаете ли, сам не уверен, кому именно. Грубо говоря,  тому,  кто
может обеспечить их воздушным транспортом.
     Зиллейби поднял брови.
     - И куда же?
     - Он