и не сообщили. Куда-то, где они, как я понимаю,  будут  избавлены
от притеснений.
     И Бернард познакомил нас с сокращенным вариантом аргументации Детей.
     - В общем, все сводится вот к  чему,  -  говорил  Бернард.  -  По  их
мнению, дальнейшее их пребывание в  Мидвиче  приобретает  характер  вызова
властям,  что  не  может  продолжаться  долго.  Присутствие  Детей  нельзя
игнорировать, но любое правительство, которое  попытается  как-то  с  ними
взаимодействовать, взвалит на себя огромный груз политических тягот,  если
такое  взаимодействие  состоится,  и  ничуть  не  меньший,  если  оно   не
состоится. Сами Дети не собираются переходить в атаку и даже не хотели  бы
находиться в состоянии перманентной самообороны...
     - Естественно, - промурлыкал Зиллейби, - в данный момент у  них  одно
желание - выжить, чтобы потом господствовать.
     - ...поэтому в интересах обеих  сторон  снабдить  их  средствами  для
эвакуации.
     - Что означало  бы,  что  они  одержали  победу,  -  прокомментировал
Зиллейби.
     - А с их точки зрения, это ведь, пожалуй, рискованно: всем  оказаться
в одном самолете... - вмещался я.
     - О, поверьте, это-то они продумали! Они предусмотрели уйму  деталей.
Самолетов должно  быть  несколько.  В  их  распоряжение  передается  взвод
техников для проверки состояния машин, поиска бомб с часовым механизмом  и
прочих подобных приспособлений. Должны быть выданы парашюты, большая часть
которых будет испытана по их выбору. Ну, и еще множество  других  условий.
Они мгновенно учли все значение событий  в  Гижинске,  учли  куда  быстрее
нашего  начальства.  И  не  собираются  пускать  дело  на  самотек,  боясь
применения силы.
     - Хм-м, - сказал я. - Ничего себе порученьице. Я тебе не  завидую.  А
какова альтернатива?
     Бернард пожал плечами.
     - Никакой. Хотя, возможно, слово  "ультиматум"  тут  тоже  не  вполне
подходит. Требование - так, пожалуй, будет точнее.  Я  сказал  Детям,  что
меня вряд ли кто-нибудь воспримет серьезно. Они ответили, что предпочитают
испробовать сначала этот вариант - он  сулит  меньше  неприятностей,  если
будет проводиться под покровом секретности. Если же из моей попытки ничего
не выйдет, а совершенно ясно, что один я могу оказаться бессильным,  тогда
они предложат, чтобы во втором туре меня сопровождали двое Детей.
     После того как  нам  на  примере  начальника  полиции  было  наглядно
продемонстрировано, что такое "давление", эта перспектива  у  меня  особых
восторгов не вызывает. Не вижу причин, которые смогли бы удержать Детей от
применения силовых приемов на каждом новом уровне ведения  переговоров,  а
если это покажется им необходимым, то и на самом верху.  А  что  их  может
остановить?
     - Да, уже некоторое время назад  можно  было  предвидеть,  что  нечто
подобное столь  же  неотвратимо,  как  смена  времен  года,  -  проговорил
Зиллейби, пробуждаясь от своих  раздумий.  -  Но  я  не  ожидал,  что  все
произойдет так быстро, да, думаю, что прошли бы еще многие годы,  если  бы
русские не поторопили события. Все идет куда быстрее, чем того  хотели  бы
сами Дети. Они знают, что еще не готовы к борьбе.  Вот  почему  они  горят
желанием  отправиться  куда-то,   где   смогут   подрасти,   не   встречая
сопротивления.
     Итак,   перед   нами   моральная   проблема,   требующая   величайшей
осторожности в подходе. С одной стороны, долг перед  человечеством,  перед
нашей культурой требует уничтожить Детей, ибо ясно,  что,  если  этого  не
сделать, мы, в лучшем случае, попадем в положение угнетаемого  вида  и  их
культура, какой бы она ни была, вытеснит  нашу,  а  потом  и  устранит  ее
вообще.
     С другой стороны, именно наша культура отвращает нас от безжалостного
истребления безоружного меньшинства, не говоря уже о наличии  практических
трудностей при реализации такого решения. С  третьей  -  о,  Господи,  как
тяжело формулировать, - с  третьей  стороны,  позволить  Детям  переложить
проблему, которую они представляют, на территорию и плечи другого  народа,
еще хуже подготовленного к контакту  с  ними,  -  это  просто  трусость  и
желание любой ценой избежать моральной ответственности.
     Все  это  заставляет  просто  с   завистью   вспоминать   примитивных
уэллсовских марсиан. Мы в ужасной ситуации, где  ни  одно  решение  нельзя
снесть высокоморальным.
     Бернард  и  я  выслушали  эту  речь  в  полном  молчании.   Потом   я
почувствовал себя обязанным хоть что-то сказать:
     -  Все  это  представляется  мне  мастерским  изложением  сути  самой
скользкой проблемы, с которой когда-либо сталкивались в прошлом философы.
     - Вы не правы, конечно, - запротестовал Зиллейби, - в затруднительных
положениях,  где  все  выходы  -  аморальны,  единственная  возможность  -
действовать в интересах большинства. Следовательно, Дети _д_о_л_ж_н_ы быть
ликвидированы с наименьшими социальными потерями  и  безотлагательно.  Мне
крайне тяжело дается такое заключение.  За  девять  лет  я  к  ним  сильно
привязался. И, несмотря на то, что говорит моя жена, мне кажется, что  мои
отношения с ними приближаются к дружеским - насколько это возможно.  -  Он
выдержал длительную паузу и печально покачал головой. -  Да,  этот  наг  -
единственно верный. Но конечно, наши власти не смогут сделать его, за  что
я лично благодарю Господа Бога,  так  как  практически  не  вижу  способа,
который не повлек бы  за  собой  гибели  всех  живущих  в  деревне.  -  Он
остановился и оглядел панораму Мидвича, тихо нежащегося в  послеполуденном
солнце. - Я уже старик, мне в любом случае жить  осталось  недолго,  но  у
меня есть жена, куда  более  молодая,  и  совсем  маленький  сын.  Поэтому
хочется думать, что принятие решения затянется на достаточно долгий  срок.
Власти, полагаю, будут  сопротивляться,  но,  если  Дети  решили  покинуть
Мидвич, они уедут. Гуманизм восторжествует над  биологическим  долгом.  Но
что это такое? Порядочность? Декаданс? Кто знает. Ясно лишь  одно  -  день
ужаса отодвинется. Интересно только знать - на сколько?
     Когда мы вернулись в Кайл-Мэнор, чай уже был готов. Чаепитие на  этот
раз вышло коротким, выпив чашку, Бернард встал из-за стола и распрощался с
четой Зиллейби.
     - Оставаясь тут, я ничего нового не  узнаю,  -  вздохнул  он.  -  Чем
скорее я передам требования Детей своим удивленным начальникам, тем больше
шансов, что дело сдвинется с мертвой точки. Я ничуть  не  сомневаюсь,  что
ваши аргументы в отношении Детей верны, мистер Зиллейби, но лично  я  буду
бороться за то, чтобы они убрались из нашей страны куда угодно и как можно
скорее. Я за свою жизнь перевидал немало гнусностей, но ничто не произвело
на меня столь сильного  впечатления,  как  мгновенная  аннигиляция  нашего
начальника полиции. Вас, разумеется, я постараюсь держать в курсе событий.
     Он взглянул на меня.
     - Едешь со мной, Ричард?
     Я колебался. Джанет  все  еще  была  в  Шотландии,  и  ей  предстояло
появиться не раньше чем через пару дней.  В  Лондоне  ничто  не  требовало
моего присутствия, а мидвичская проблема казалась куда  интереснее  всего,
что мог предоставить мне Лондон. Анжела заметила мои колебания.
     - Оставайтесь, если хотите, - предложила она. - Думаю, мы с  мужем  в
такое время будем только рады гостю.
     Я чувствовал, что она говорит искренне, и принял приглашение.
     - Кроме того, - обратился я к Бернарду, - мы не  знаем,  включает  ли
твой новый статус право на компаньона. Если я поеду с тобой,  мы  вероятно
обнаружим, что я все еще под запретом.
     - Ох, уж этот чудовищный запрет, - поморщился Зиллейби.  -  Я  должен
серьезно потолковать с ними - это совершенно абсурдная паническая мера.
     Мы проводили Бернарда  до  дверей  и  посмотрели,  как  он  тронулся,
помахав нам рукой.
     - Что ж, этот гейм Дети выиграли, - опять заговорил  Зиллейби,  когда
машина исчезла за поворотом. - А с ним, возможно, выиграют и  весь  сет...
только чуть позже. - Он еле заметно пожал плечами.



                       21. ЗИЛЛЕЙБИ - МАКЕДОНЯНИН

     - Дорогая, - сказал Зиллейби, глядя через обеденный стол на  жену,  -
если ты случайно выберешься этим утром  в  Трайн,  может,  ты  купишь  там
большую банку "Бычьих глаз"? [сорт леденцов]
     Анжела переключила свое внимание с тостера на мужа.
     - Милый, - заявила она без особой нежности  в  голосе,  -  во-первых,
если ты поднатужишься и вспомнишь, что было вчера, то поймешь, что никакой
возможности поехать в Трайн  нет.  Во-вторых,  у  меня  нет  ни  малейшего
желания снабжать Детей сладостями. В-третьих, если ты предполагаешь  пойти
в Грейндж и показывать там свои фильмы сегодня вечером,  то  я  решительно
возражаю.
     - Запрет на выезд  снят,  -  ответил  Зиллейби.  -  Вчера  вечером  я
разъяснил им, как это глупо и нерационально. Их  заложники  все  равно  не
смогут сбежать всем скопом без того, чтобы известие об этом  не  дошло  до
них через мисс Лэмб или мисс  Огл.  А  сколько  именно  будет  заложников,
совершенно неважно - половина  или  четверть  жителей  образуют  такой  же
прочный щит, как и все население. Более того, я  объявил  им,  что  отменю
свою  лекцию  по  Эгейскому  архипелагу,  если  половина  из   них   будет
отсутствовать из-за своей постовой  службы,  валяя  дурака  на  дорогах  и
тропинках.
     - И они согласились? - спросила Анжела.
     - Разумеется. Они, знаешь ли, вовсе не глупы. И прекрасно разбираются
в аргументации, если она разумна!
     - Вот как! После всего, что мы тут перенесли...
     - Но это действительно так! - запротестовал Зиллейби. - Только  когда
они нервничают или испуганы, они делают глупости, но разве мы  в  подобных
ситуациях поступаем иначе?  А  поскольку  они  совсем  юные,  их  поступки
несоразмерны намерениям, но разве не все в юности поступают так же?  Кроме
того, они встревожены, взвинчены, а  разве  мы  не  были  бы  взвинчены  и
встревожены, если бы над нами висел кошмар того, что произошло в Гижинске?
     - Гордон! - воскликнула  миссис  Зиллейби,  -  я  просто  отказываюсь
понимать тебя. Дети повинны в смерти шести человек. Они убили  их.  И  все
это наши знакомые, а сколько еще  покалеченных,  причем  сильно!  В  любой
момент  то  же  самое  может  произойти  и  с  каждым  из  нас.  А  ты  их
з_а_щ_и_щ_а_е_ш_ь_?!
     - Конечно нет, родная. Я просто объясняю тебе, что в случае опасности
они делают ошибочные шаги, защищая собственные жизни. Им это  известно,  и
они  нервничают,  совершая  ошибку  за  ошибкой,  решив,  что  время   уже
наступило.
     - Значит, мы должны сказать им: "Нам очень жаль,  что  вы  по  ошибке
убили шестерых. Давайте забудем об этом"?
     - А что  предлагаешь  ты?  Предпочитаешь  возбуждать  в  них  чувство
антагонизма? - спросил Зиллейби.
     - Конечно, нет, но, если закон, как ты доказываешь, не может  быть  к
ним применен, - хотя я никак не возьму в толк, какая  польза  от  законов,
если они не берут в расчет то, что  известно  каждому,  -  но,  если  дела
действительно обстоят таким образом, это вовсе не значит, что мы не должны
ни на что обращать внимания и  делать  вид,  будто  ничего  не  случилось.
Санкции могут быть не только правовыми, но и нравственными...
     - Я бы на  твоем  месте  был  осторожнее,  дорогая.  Нам  только  что
продемонстрировали, что  санкции  с  позиции  силы  губительны  для  обеих
сторон, - серьезно ответил ей Зиллейби.
     Анжела поглядела на него с удивлением.
     - Гордон, я тебя не понимаю, - повторила она. - Мы с тобой  о  многом
судим совершенно одинаково. У нас одни  принципы,  но  сейчас  я  тебя  не
узнаю. Нельзя же игнорировать то, что произошло. Это было бы все равно что
простить преступление.
     - Ты и я, родная, пользуемся разными мерками.  Ты  судишь  исходя  из
социальных стандартов и обнаруживаешь преступление. Я  подхожу  с  позиций
межвидовой  борьбы  и  нахожу  не  преступление,  а  жуткую   первозданную
необходимость. - Тон, которым были  сказаны  последние  слова,  совсем  не
походил на обычный тон Зиллейби, что заставило нас пристально вглядеться в
выражение его лица - в выражение лица  человека,  чья  ирония  и  точность
формулировок  придавали  "Трудам"  гораздо  большую  весомость,  чем   мог
воспринять   поверхностный   читатель,   дилетантски    схвативший    лишь
жонглирование словами. Впрочем, он  тут  же  опустил  забрало,  сказав:  -
Мудрый ягненок  никогда  не  станет  дразнить  льва,  ягненок  постарается
умиротворить его, выиграть время и тем самым сохранит надежды  на  лучшее.
Дети любят "Бычий глаз" и ждут леденцов с нетерпением.
     Его глаза встретились с глазами Анжелы, и,  казалось,  они  не  могли
оторваться друг от друга. Я видел, как недоумение и  боль  уходили  из  ее
взора, уступая место вере и такому отчаянию, что мне стало страшно.
     Зиллейби обратился ко мне:
     - Боюсь, кой-какие дела требуют моего присутствия тут сегодня  утром,
дружище. Может быть, вы захотите проверить, снята ли блокада,  и  отвезете
Анжелу в Трайн?


     Когда мы незадолго до ленча вернулись в Кайл-Мэнор, я нашел  Зиллейби
в кресле на кирпичной  площадке  перед  верандой.  Он  не  слышал,  как  я
подошел, и, пока я рассматривал  его,  меня  поразила  происшедшая  в  нем
перемена. За первым завтраком он выглядел куда моложе  и  сильнее.  Сейчас
это был старый и усталый человек, можно даже сказать, просто старик, каким
я его раньше и вообразить бы не смог. Было в  этом  дремлющем  человеке  с
шелковистой снежно-белой  шевелюрой,  которой  играл  легкий  ветерок,  со
взглядом, направленным на  что-то  лежащее  далеко-далеко  за  горизонтом,
нечто вневременное, вечное.
     При скрипе моих туфель на  кирпичном  полу  он  мгновенно  изменился.
Исчезла апатия, пропало куда-то отсутствующее выражение глаз,  и  в  лице,
повернувшемся ко мне, я снова узнал  прежнего  Зиллейби,  того  самого,  с
которым познакомился десять лет назад.
     Я сел в кресло, стоявшее рядом,  и  поставил  на  пол  большую  банку
леденцов. Он взглянул на нее.
     - Отлично, - сказал он. - Дети обожают  именно  этот  сорт.  В  конце
концов, они всего лишь дети, просто дети безо всяких там прописных букв.
     - Послушайте, - сказал я, - боюсь показаться  навязчивым,  но...  все
же, разумно ли идти к ним сегодня  вечером?  Все  равно  время  вспять  не
повернешь. Все изменилось. Теперь их и  деревню  разделяет  вражда.  Может
быть, она лежит между ними и нами всеми. Они подозревают, что  против  них
что-то готовится. Их ультиматум Бернарду вряд ли будет принят сразу,  если
вообще его примут. Вы говорили, что они возбуждены, значит, они  и  сейчас
взвинчены, а следовательно, опасны.
     Зиллейби покачал головой.
     - Только не для меня, старина. Я начал учить Детей еще до  того,  как
этим занялись власти, я и до сих пор их учу. Не скажу, что хорошо  понимаю
Детей, но полагаю все же, что знаю их лучше, чем кто-либо другой, а  самое
главное - они мне верят.
     Он погрузился в молчание, откинувшись на спинку кресла и  глядя,  как
тополя раскачиваются на ветру.
     - Доверие... - начал он, но в эту  минуту  к  нам  подошла  Анжела  с
графином шерри и стаканчиками на подносе,  и  он  прервал  начатую  фразу,
чтобы узнать, что болтают о нас в Трайне.
     За ленчем он  говорил  меньше  обычного,  а  затем  скрылся  в  своем
кабинете. Немного позже я увидел его идущим по  дорожке.  Он,  как  видно,
отправлялся на свою обычную прогулку, но так как  меня  присоединиться  не
пригласил, я поудобнее устроился в шезлонге. К  чаю  Зиллейби  вернулся  и
посоветовал мне подзакусить поплотнее, так как обеда сегодня не  будет,  а
вместо него нам подадут поздний ужин, как  это  бывает  в  дни,  когда  он
читает лекции Детям.
     Анжела вмешалась, хоть и без всякой надежды:
     - Дорогой, а ты не думаешь?.. Я хочу сказать, что они видели все твои
фильмы. Я знаю, что фильм об  Эгейском  архипелаге  ты  показывал  им,  по
меньшей мере, дважды.  Может  быть,  лучше  отложить  его  показ  и  взять
напрокат другой, поновее?
     - Милая, но ведь это очень хороший фильм. Его вполне можно смотреть и
два раза, и больше, - объяснил с некоторой обидой в голосе Зиллейби.  -  А
кроме того, меняется и сама лекция. Я всегда нахожу что-то новое, говоря о
греческих островах.
     Около половины седьмого мы начали грузить вещи Зиллейби в машину.  Их
было  очень  много.  Многочисленные  ящики  содержали  проектор,  реостат,
ламповый усилитель, динамик, коробки с  фильмами,  магнитофон  для  записи
лекции, и все они были весьма тяжелы.  К  тому  времени  как  мы  все  это
погрузили, положив сверху стационарный  микрофон,  стало  казаться,  будто
идет подготовка к долгому сафари, а не к обыкновенной лекции.
     Зиллейби слонялся вокруг, пока мы работали, пересчитывая  и  проверяя
все, начиная от банки "Бычьего глаза", и,  наконец,  остался  доволен.  Он
повернулся к Анжеле.
     - Я попросил Гейфорда довезти меня до Грейнджа и помочь разгрузиться,
- сказал он. - Не надо ни о чем беспокоиться. - Он притянул ее  к  себе  и
поцеловал.
     - Гордон, - начала она, - Гордон...
     Все еще обнимая ее левой рукой, он погладил ее правой по щеке,  глядя
прямо в глаза. Потом с мягким упреком покачал головой.
     - Но, Гордон, я теперь так боюсь Детей... А вдруг они...
     - Не тревожься, родная, я  знаю,  что  делаю,  -  ответил  он.  Потом
повернулся, сел в машину и мы поехали, а Анжела  осталась  на  ступеньках,
провожая нас печальным взглядом.


     Не скажу, что я подъезжал к воротам Грейнджа с легким сердцем. Однако
ничто, казалось, не оправдывало моей  тревоги.  Это  был  просто  большой,
довольно безобразный дом викторианской эпохи,  с  пристроенными  по  бокам
совершенно выпадавшими из стиля крыльями, похожими на  заводские  корпуса.
Во времена мистера Гримма они использовались как лаборатории. Газон  перед
домом почти не сохранил следов битвы, разыгравшейся здесь почти  две  ночи
назад, и, хотя несколько кустов  пострадали,  трудно  было  поверить,  что
совсем недавно тут творилось нечто жуткое.
     Нас ждали. Не успел я открыть дверцу  машины  и  выйти  из  нее,  как
входная дверь распахнулась и больше десятка Детей возбужденно  сбежали  со
ступенек, вразнобой крича: "Хелло, мистер Зиллейби!"  В  одну  минуту  они
открыли заднюю дверцу, и двое  парнишек  начали  вынимать  оттуда  вещи  и
передавать их другим. Две  девчонки  помчались  вверх  по  лестнице,  таща
микрофон и свернутый в трубку экран.  Кто-то  с  воплем  восторга  ухватил
банку леденцов и побежал вслед за ними.
     - Эй! - крикнул Зиллейби встревоженно, когда они принялись  за  более
тяжелые ящики. -  Это  очень  хрупкий  груз,  будьте,  пожалуйста,  с  ним
поосторожнее!
     Один  из  мальчиков  улыбнулся  в  ответ  и  поднял  ящик,  чтобы   с
преувеличенной осторожностью передать его другому. Сейчас в Детях не  было
ничего страшного или таинственного, хотя, может быть, так казалось потому,
что они были необычайно похожи друг на друга, и это обстоятельство  чем-то
напоминало опереточный кордебалет. Впервые после моего возвращения я  смог
увидеть, что Дети - это действительно дети. Не могло  быть  сомнения,  что
приезд Зиллейби был для них долгожданным событием. Я видел, как он  стоял,
глядя на них с мягкой, слегка задумчивой улыбкой. Нет!  Просто  невозможно
было связать Детей, какими я видел их сейчас, с какой-то угрозой. Мне даже
подумалось: полно, да они ли это? Может  быть,  те  теории,  те  страхи  и
угрозы, которые мы только что обсуждали, касались совершенно  иной  группы
Детей? Никак нельзя было представить себе, что это они довели до  обморока
доблестного начальника полиции, что это они несколько часов назад  вручили
Бернарду ультиматум для самых высших инстанций.
     - Надеюсь, аудитория соберется? - спросил Зиллейби.
     - О, да,  мистер  Зиллейби,  -  заверил  его  один  из  мальчиков,  -
соберутся все, кроме Уилфрида, конечно.