Прошло некоторое время,  и  мои подозрения
перешли в  уверенность.  Разумеется,  ни  Лиде,  ни ее родным я  ничего не
сказал,  а  только угрожал последствиями диабета.  Я  думаю,  что это было
правильно...
     Аркадий Михайлович схватил Барабаша за руки:
     - Юрко, неужели ее нельзя спасти?
     Барабаш  легонько отстранил профессора,  прошелся по  комнате,  потом
остановился у стола и не совсем внятно прошептал что-то вроде:  "Проклятое
время!.. Почему оно так быстро идет? Я еще не закончил своих опытов.
     Профессор не сводил с него глаз. Барабаш тихо сказал:
     - Положение безнадежное.  Но  мы  должны сделать все,  чтобы оттянуть
конец.
     - Как же она будет мучиться!  - проговорил, словно обращаясь к самому
себе, профессор.
     - Я дал ей морфий, и она спит.
     Под  окном гостиницы загудела сирена.  Это прибыла санитарная машина.
Барабаш поспешно вышел.  Мы направились вслед за ним, чтобы помочь вынести
Лиду.
     Прислонившись плечом к  косяку окна,  на  нас смотрел бледный Ярослав
Макаренко.
     Санитары с  носилками вошли  в  комнату больной и  минут через десять
вынесли  ее.  Рядом  с  носилками шли  Барабаш и  сестра,  мы  с  Аркадием
Михайловичем замыкали шествие.
     Выходя,  я оглянулся. Макаренко, не меняя положения, словно окаменев,
оставался на том же месте, возле окна.
     На  улице нас встретил только что приехавший на  своей машине Кротов.
Он  тоже  встревожился  и  хотел  знать,  что  случилось.  Доктор  коротко
объяснил, что у Лиды, очевидно, какое-то воспаление. Начальник участка был
так  любезен,  что  взял  профессора и  меня к  себе в  машину и  повез на
аэродром  следом  за  санитарным автомобилем.  Он  хотел  там,  на  месте,
распорядиться, чтобы самолет отправили возможно скорее.
     Было еще темно. Высоко в небе ярко горели звезды. Безветренная погода
обещала больной и ее провожатым спокойный перелет.
     На   аэродроме  все  было  уже  готово,   и   никаких  дополнительных
распоряжений Кротова  не  понадобилось.  Санитарный автомобиль подъехал  к
самолету.  Наскоро укрепили койку  и  перенесли Лиду  в  кабину.  Там  она
неожиданно пришла в  сознание,  тихо застонала и  позвала меня.  Барабаш и
Аркадий  Михайлович  о  чем-то  разговаривали с  пилотом.  Я  склонился  к
больной.
     - Олекса Мартынович, что со мной? - спросила она.
     - Пустяки, приступ аппендицита, - солгал я.
     - А куда меня отправляют?
     - В Иркутск. Вам необходима операция.
     - Вы Ярослава видели?
     - Он провожал вас, когда мы выходили из гостиницы.
     Лида закрыла глаза и  снова тихо застонала.  В  это  время заработали
моторы.  Их шум мешал разговаривать.  В кабину вошел Барабаш.  Я пожал ему
руку и вышел из самолета.
     Через  несколько минут  темная масса  самолета оторвалась от  земли и
исчезла в предутреннем сумраке.
     Мы снова сели в автомобиль Кротова.
     Профессор глубоко задумался. Кротов высунул голову в окошечко и курил
папиросу.
     Я думал о Макаренко. Неужели он знает, чем больна Лида?
     Вернувшись в  гостиницу,  я постучал к главному инспектору туннельных
сооружений,  но  никто мне  не  ответил.  На  мой  вопрос дежурный швейцар
сказал, что инженер куда-то ушел.
     - Должно быть, поехал в управление.
     Светало.  Спать  мне  больше  не  хотелось,  и  я  медленно  пошел  к
управлению участка.
     Там,  как всегда, кипела работа, не существовало разницы между днем и
ночью.  Мне сказали,  что Макаренко в радиотелефонной будке прямой связи с
Иркутском.  Я  пошел туда,  увидел открытую дверь будки и невольно услышал
слова Макаренко.
     - Скажите Самборскому, чтобы категорически настаивал на строительстве
герметических  вагонов  с  установкой  для  кондиционирования  воздуха,  -
говорил  кому-то  инженер.  - Думаю,  что мне немедленно нужно вылететь на
Дальний Восток. Пока, жду ваших распоряжений.
     Очевидно, он разговаривал с Саклатвалой.
     Закончив разговор, Макаренко вышел из будки, кивнул мне головой и, не
останавливаясь, направился во двор, к подъемной машине.


                          Ч А С Т Ь  Т Р Е Т Ь Я


                         1. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И ЧАСЫ

     Два  месяца назад прокладка Глубинного пути была закончена.  Конечные
станции  уже  готовились к  приему  сквозных поездов.  Спешно  завершалось
шлюзование секторов между  подземными станциями.  На  нескольких отстающих
участках кончали цементацию. Рабочие-путейцы проверяли рельсы.
     Между  Востоком и  Западом широко развернулось соревнование на  право
пустить по всему подземному пути первый поезд. Пробные поезда на отдельных
участках уже ходили, развивая при этом значительные скорости.
     На  одном  из  таких  "местных" поездов  академик  Саклатвала впервые
проехал  из  Иркутска до  станции  Глубочайшей -  так  называлась станция,
расположенная там,  где  еще  недавно  находилась девятьсот двадцать пятая
шахта.  На Глубочайшей начальнику строительства рапортовали инженер Кротов
и  профессор  Довгалюк.  Первый  показал  оборудование  своего  участка  и
громадные глубинные сооружения вокруг вокзалов,  второй -  молодую траву и
еще небольшие тропические деревца, появившиеся в подземельях.
     Во время этой поездки Саклатвалу сопровождали Черняк и я.  Но на этот
раз  мы  уже не  были единственными представителями прессы:  с  нами ехали
десятка   два   корреспондентов,   представляющих  самые   большие  газеты
Советского Союза.  Не обошлось и  без фото-  и  кинорепортеров.  Последние
беспрерывно жгли  магний,  ослепляли нас  юпитерами и  носились со  своими
аппаратами и штативами по всем закоулкам.
     Академик  и   инженер  были  очень  заняты,   а  потому  обстоятельно
рассказывать обо  всем,  что  интересовало наших  коллег,  пришлось Антону
Павловичу и  мне.  В  первое время мне нравилось выступать в  роли гида на
Глубинном пути.  Кстати, немного спустя после катастрофы в шахте я увлекся
изучением литостата, добился звания помощника машиниста-литостатчика и два
месяца вместе с  Тарасом Чутем работал под руководством Гмыри и  Набокина.
Таким образом,  я  имел основания считать себя непосредственным строителем
туннеля и  мог рассказать журналистам значительно больше,  чем Черняк.  Но
чем  дальше,  тем  больше обязанности экскурсовода начали утомлять меня и,
наконец,  просто надоели. Вот когда я понял деловых людей, к которым часто
пристают с просьбой дать интервью!
     Ехал я на девятьсот двадцать пятую шахту очень охотно,  так как с нею
было  связано много  воспоминаний.  Кроме того,  я  надеялся встретить там
немало знакомых и  друзей и,  когда на  перроне подземного вокзала попал в
объятия Тараса и Набокина, очень взволновался.
     Подземелья  этой  станции  были  колоссального размера.  Несмотря  на
механизацию  и  автоматизацию всех  процессов,  на  ней  все  же  работало
несколько тысяч человек. Кроме самого вокзала и лифтовых сооружений, здесь
были расположены вагоноремонтные мастерские и  большой пайрекс-алюминиевый
завод.
     Мы проезжали по всем подземельям на электродрезине,  но,  несмотря на
то что места мне были хорошо знакомы,  я  ничего не узнавал.  Прежде всего
поражало яркое освещение.  В  большинстве помещений было светло как  днем.
Идеальная чистота, грандиозность залов, колонн, - все это привлекало взор,
несмотря на скупость архитектурно-скульптурного оформления.  Здесь уже все
было готово для пуска поездов.
     Нужно сказать,  что многое из того,  что мы наблюдали, было непонятно
не  только  мне,  но  и  сопровождавшим нас  инженерам.  Не  говорю  уж  о
журналистах.  Последние,  особенно когда речь шла о  герметизации туннеля,
часто не могли получить удовлетворительные ответы.
     Но вот что с некоторого времени очень удивляло меня:  я замечал,  что
несколько выдающихся инженеров,  в  том числе и Самборский,  изменили свое
отношение к Макаренко. Неожиданно они стали горячими его сторонниками. Это
были  единицы,  но  они  занимали  на  строительстве руководящие посты.  Я
неоднократно пытался  расспросить об  этом  странном явлении  Черняка,  но
Антон Павлович только пожимал плечами.
     Техническим оборудованием станции Саклатвала остался вполне доволен и
уделил  немалое  внимание  работам  ботаников,  или,  как  он  их  назвал,
подземных лесников.
     Гордостью Аркадия Михайловича были первые посадки в  огромной пещере,
оставшейся после  того,  как  из  нее  вытекло  озеро.  Эта  пещера  долго
беспокоила  руководителей  строительства.   Геологи  опасались,   что  она
завалится,  а  это приведет к  большой катастрофе.  Ставился вопрос о том,
чтобы пещеру засыпать. Но даже сами авторы предложения понимали, какая это
была  бы  сложная  работа.  Профессор Довгалюк предложил сберечь пещеру  и
насадить  в  ней  подземный  лес.  Инженеры  составили проект  закрепления
потолка  пещеры  специальными  колоннами,  и  после  тщательных  расчетов,
сделанных экспертами,  управление строительства согласилось с  профессором
Довгалюком.
     Аркадий  Михайлович показал  нам  пещеру.  Объем  ее  достигал сорока
миллионов кубометров, высота в некоторых местах доходила до сорока метров.
Крепкий  базальтовый  потолок  подпирали  сотни  металлических и  каменных
колонн,  дно  было  засыпано грунтами,  необходимыми посаженным растениям.
Пока пещера,  освещенная электрическими солнцами,  выглядела,  как большое
поле, покрытое высокой зеленой травой.
     Мы  с   наслаждением  вдыхали  свежий  воздух,   запах  цветов.   Мне
вспомнились цветы,  выращенные Аркадием  Михайловичем у  себя  в  солярии.
Напоминанием о солярии был еще один объект на подземном поле.  У выхода из
туннеля  мы  встретили  чистенького  плотного  человека  в  зеленой  форме
подземного лесника.
     - Это товарищ Черепашкин, - отрекомендовал его Аркадий Михайлович.
     - Тот самый? - спросил Черняк.
     - Я Семен Иванович, - вмешался в разговор Черепашкин.
     Да, это был в прошлом управляющий домом, а теперь комендант подземных
зеленых насаждений.  Немного позже профессор рассказал,  как  этот  маньяк
появился здесь.  Вскоре  после  того,  как  Томазян  освободил Черепашкина
из-под  ареста,  управдом  телеграфировал  к  себе  на  работу  и  получил
извещение, что уволен за бессмысленные поступки и выезд в Сибирь.
     - Он  пришел  ко  мне,  -  рассказывал профессор Довгалюк,  -  и  так
плакался на свою судьбу,  так просил ему помочь,  так раскаивался в  своих
поступках, что мне в конце концов стало жаль чудака...
     Черепашкин заметно изменился:  такой же несуразный,  как и раньше, он
был очень услужлив и  вежлив со  всеми окружающими.  Он шел вслед за нами,
прислушивался к  каждому нашему слову,  выполнял,  хотя его и  не просили,
каждое наше желание.
     Аркадий Михайлович и  Тарас  водили нас  между грядками,  на  которых
поднимались небольшие,  только что  посаженные деревца.  Это  была рассада
деревьев для  подземных садов.  Здесь  выращивались разные  породы  пальм,
эвкалипты,  мимозы...  Но  не  меньше этих субтропических растений Аркадия
Михайловича интересовали обыкновенные дубы,  грабы, осока, береза, яблони,
груши, вишни и черешни.
     - Мы  будем  их  выращивать  на  меньших  глубинах,  где  температура
умереннее, - пояснил ботаник.
     - А что вы думаете о помидорах,  картофеле и других овощах? Хорошо бы
поставлять их нашим подземным столовым и буфетам, - заметил Саклатвала.
     - Думаю и  об  этом,  хотя опыты еще не  закончены.  Мы пробуем также
выращивать арбузы и  дыни.  Вот  людей  мне  не  хватает.  Все  увлекаются
техникой, а о ботанике мало кто думает, - жаловался Аркадий Михайлович.
     - Энергичнее подбирайте себе помощников, - рекомендовал Саклатвала, -
а мы поможем вам средствами и этой самой техникой.  Ну,  а вы,  юноша, кем
хотите быть - техником или ботаником? - обратился он к Тарасу.
     Тарас смущенно ответил, что еще колеблется, чему отдать предпочтение,
но  во  всяком  случае  решил  посвятить свою  жизнь  изучению и  освоению
подземных глубин.
     Академик взял  мальчика под  руку и  несколько минут ходил с  ним  по
дорожкам плантации, расспрашивая об успехах в учебе, о планах на ближайшее
будущее.
     - Видишь,  Тарас,  -  сказал он,  - кое-что из твоей идеи о подземной
дороге осуществилось.  Инженеры претворили детскую фантазию в  реальность.
Но нельзя жить одними фантазиями. Нужно учиться осуществлять их.
     После  обхода  подземных  садов  начальник  строительства посоветовал
Аркадию Михайловичу ехать  в  Москву  или  в  Тихоокеанск,  чтобы  принять
участие в первом рейсе подземного экспресса.
     - Угадайте,  кто  завоюет первенство -  Восток  или  Запад,  -  тогда
участие в первом рейсе вам обеспечено.
     Ботаник и его секретарь долго не могли решить, куда им ехать. Аркадий
Михайлович предлагал ехать в Москву.
     - Там обязательно закончат раньше, - уверял он. - Первый поезд пойдет
оттуда.
     По  мнению Тараса,  первый поезд  должен был  выйти из  Тихоокеанска.
Наконец решили, что Аркадий Михайлович отправится в Москву, а мы с Тарасом
на Восток - к Тихоокеанску.


                                  * * *

     Мы  прибыли в  Тихоокеанск в  торжественный день.  С  утра на вокзале
подземной железной дороги,  выходившем здесь почти на  поверхность,  стоял
электропоезд, составленный из двадцати пяти металлических вагонов.
     Дул  сильный ветер,  и  на  море  свирепствовал шторм.  Высокие волны
бились о набережную.  Город, который был заложен здесь совсем недавно, уже
разросся многоэтажными домами, многочисленными улицами.
     На  площадях,  на  перекрестках  улиц,  на  высоких  домах  виднелись
огромные щиты  с  показателями соревнования подземного строительства между
Западом и Востоком.
     В  двенадцать часов дня  на  щитах можно было видеть следующие цифры:
Запад  -  99,87  процента,  Восток -  99,86  процента.  Восток отставал от
Запада.  Сведения  о  ходе  соревнования  вывешивались каждый  час.  Толпы
любопытных у щитов все возрастали.
     Это были последние часы работ в туннеле.
     Кто победит? Кто получит право пустить первый поезд?
     Этот вопрос волновал все население города,  да, вероятно, и население
целой страны.
     В час дня Запад имел 99,91 процента, а Восток - 99,89.
     Наши шансы поехать первым поездом явно падали.  Мы напряженно следили
за показателями и слушали сообщение по радио. Громкоговорители передавали,
что  в  восточном секторе задержалась сдача  вентиляционных шлюзов,  в  то
время как в западном проверен последний метр пути.
     Тарас волновался,  но  не  терял веры  в  победу коллектива восточной
зоны.
     В  три часа дня цифры были таковы:  Запад -  99,96,  Восток -  99,95.
Репродукторы извещали,  что  в  восточном секторе  закончен прием  шлюзов.
Восток усилил темпы, но все же отставал от Запада.
     Мы утешали себя тем,  что поезд,  который пойдет с  Востока на Запад,
все равно опоздает по  сравнению с  поездом,  идущим навстречу.  Формально
поезд с  востока потратит больше времени,  чем встречный.  Путешественники
вокруг света,  когда идут с востока на запад, теряют сутки и наоборот, идя
с запада на восток,  выигрывают сутки. Впрочем, утешать себя этим особенно
не приходилось. Через несколько часов должно было закончиться соревнование
на  право  двинуться в  путь  минутой раньше,  потому  что  только в  этом
заключалась разница.  Тот  или другой поезд мог выйти только тогда,  когда
туннель будет готов на всем протяжении.
     В  четыре часа дня новые цифры на  щитах возвестили,  что оба сектора
имеют одинаковые показатели -  99,99 процента.  Тарас прямо-таки дрожал от
нетерпения.
     - Неужели закончат вместе? - взволнованно спрашивал он меня.
     Мы не двигались с места,  нетерпеливо ожидая появления на щитах цифры
100. Но она не появлялась. Работы в туннеле еще не закончились.
     Собственно говоря,  я  прекрасно понимал,  что  все работы фактически
закончены и  идет приемка туннеля инспекторской комиссией.  В Иркутске,  в
штабе  строительства,   принимают  с  разных  участков  туннеля  последние
сообщения технических инспекторов.
     Вдруг в  четыре часа  тринадцать минут на  щите показателей появилась
надпись: Восток - 100 процентов, Запад - 99,99.


                      2. ПОЕЗД ТИХООКЕАНСК - МОСКВА

     По   радио   объявили,   что   первый  пробный  экспресс  выходит  из
Тихоокеанска в пять часов дня по местному времени, а из Москвы ровно через
минуту после этого,  то  есть  в  десять часов одну минуту по  московскому
времени.
     Тарас бросился к  своему вагону так  быстро,  что я  едва поспевал за
ним.
     Вокруг звучали крики "ура" и гром многочисленных оркестров.
     Мы  очень  обрадовались,  когда увидели в  своем купе  Набокина.  Его
премировали поездкой в Москву в первом экспрессе.
     - Ого-го, старые друзья снова собрались! - сказал он здороваясь.
     - А как это вы раньше нас попали в вагон? - поинтересовался Тарас.
     - У меня проводник знакомый...
     - И тут протекция! - засмеялся я.
     - Да нет,  я пошутил, - засмеялся и Набокин. - А что проводник у меня
знакомый, это правда. Я с ним еду из Глубочайшей. Поезд формировался там.
     - Так вы уже свой человек здесь, - заметил я.
     - Почти...
     Наше купе было четырехместное.  Четвертый пассажир пока не появлялся.
Мы  старались угадать,  кто будет четвертым,  и,  открыв дверь в  коридор,
всматривались в  пассажиров,  которые входили в  вагон и  разыскивали свои
места...
     Я   знал,   что  большей  частью  это  были  участники  строительства
Глубинного пути и лучшие люди с различных предприятий, для которых поездка
первым поездом через  весь  туннель являлась наградой за  отличную работу.
Однако,  сколько я ни смотрел, среди пассажиров нашего вагона пока не было
видно никого знакомых.
     Скоро все  места в  вагоне были заняты,  но  к  нам  в  купе никто не
входил.
     - Где же четвертый пассажир? - интересовался Тарас.
     - Это какой-нибудь оригинал,  - высказал я предположение. - Вероятно,
он хочет быть первым, кто опоздает на подземный экспресс.
     - А может быть, на это место не продан билет, - заметил Набокин.
     Я показал ему местную газету,  в которой сообщалось,  что на билеты в
первом  поезде было  подано сто  семьдесят три  тысячи восемьсот девяносто
девять заявок. Понятно, что ни одного свободного места остаться не могло.
     Тарас  открыл окно,  высунулся и  разглядывал собравшихся на  перроне
провожающих.
     Весь  перрон был  заполнен людьми.  Где-то,  в  голове поезда,  возле
электровоза проходил короткий митинг.  Там  выступали с  речами,  и  после
каждой речи звучала музыка. На перроне суетились люди с цветами и пакетами
в  руках.  Одни передавали московским знакомым приветы,  посылки и письма,
другие  уславливались  о   будущих  встречах.   Но  все,   и  пассажиры  и
провожающие, с явным нетерпением ожидали, когда наконец тронется поезд.
     Вдруг зазвенел звонок,  и окно, в которое мы выглядывали, начало само
медленно закрываться.
     - Предупреждение, - сказал Набокин.
     В  четыре часа  пятьдесят семь  минут второй резкий звонок оповестил,
что  закрываются двери вагонов.  Над головами у  нас что-то  стукнуло -  и
сейчас же зажглось электричество.
     Ровно в  пять часов поезд медленно двинулся и сразу же начал набирать
скорость.
     Я  посмотрел  на  циферблат  висевшего  в  купе  измерителя скорости.
Стрелка показывала 39.  Но вот она пошла вверх:  56, 61, 73, 84... На этой
скорости поезд  мчался минут  пять.  Но  машинист снова  начал увеличивать
скорость.  Вот  она  достигла ста двадцати одного километра.  Теперь поезд
проходил километр за тридцать секунд.
     Само  по  себе это  еще  не  было чем-нибудь необыкновенным.  Опытные
поезда проходили и  двести километров в час,  но с такой скоростью они шли
только  несколько минут.  А  тут  не  предвиделось ни  одной  остановки на
протяжении восьми тысяч километров. Даже поверить трудно!
     Пассажиры  сл