орые едва сдерживались
от немедленного выступления с  резкой критикой утверждений докладчика.  Но
еще большее негодование вызвали заключительные слова доклада.
     - Герметизация туннеля и  все связанные с  нею проблемы вынуждают нас
значительно, по сравнению с прежними нашими расчетами, увеличить затраты и
передвинуть срок  сдачи Глубинного пути  в  эксплуатацию приблизительно на
один  год.  Управление  строительства  уже  обратилось  с  соответствующей
просьбой к правительству...  Я надеюсь,  что Научный совет поддержит точку
зрения начальника строительства.
     - Я хотел бы знать,  кто начальник строительства?  -  прохрипел голос
профессора Лориса.
     Толстяк уже не мог сдерживать свое возмущение.
     - Кажется, это известно всем, - ответил Макаренко, сходя с трибуны. -
Начальник строительства Глубинного пути академик Саклатвала.
     - А мне казалось, что инженер Макаренко.
     Я уже подумал было,  что скандал,  назревавший на протяжении доклада,
начался.
     Но из-за стола поднялся Саклатвала - и все стихло.
     - Мы прослушали доклад инженера Макаренко,  -  спокойно сказал он.  -
Переходим к его обсуждению. Первое слово принадлежат полковнику Файзулову.
     Не   могу   сказать,   что   полковник   сразу   завладел   вниманием
присутствующих.
     Говорил он  спокойно и  четко,  как и  полагается военному.  Тон его,
казалось,  должен  был  успокоить взволнованных членов  совета.  Но  слова
полковника чем дальше, тем больше увеличивали волнение в зале.
     Файзулов начал с оценки международного положения.
     - Необходимо, - сказал он, - как можно скорее закончить строительство
туннеля,  чтобы дать командованию возможность  в  случае  нападения  врага
маневрировать вооруженными силами между Западом и Востоком.
     От   имени  командования  Файзулов  просил  членов  совета  продумать
возможности  ускоренного завершения  строительства.  Герметизации в  своей
речи он не касался.
     Мне  было ясно,  что  большинство членов совета имеют теперь еще  ряд
аргументов против идеи Макаренко.
     После  Файзулова  слово  взял  профессор  Лорис.   Несмотря  на  свою
тучность,  он легко вскочил на трибуну и словно слился с нею.  Видно было,
что это мастер словесного боя.
     - Должен заявить,  - задорно начал он, - что доклад, который мы здесь
прослушали,  удивил и возмутил меня так же,  как удивляют и возмущают меня
уже  значительное время  все  поведение  и  технические тенденции инженера
Макаренко. Я буду говорить здесь откровенно...
     Он сделал широкий жест, словно отбрасывая от себя что-то, и голос его
зазвучал, как колокол, бьющий тревогу.
     - Ни  для  кого  не  секрет,  что  в  последнее время главный инженер
туннельных сооружений превратился в  фактического вершителя судьбы  нашего
строительства  и  злого  гения  Глубинного  пути.  Практические  работники
туннеля и мы,  консультанты,  видим, что уважаемый начальник строительства
не  смог,  к  сожалению,  занять  твердую  позицию  в  отношении  инженера
Макаренко и его... скажем, странных проектов. Линия на полную герметизацию
туннеля ведется уже  давно.  Мы  почувствовали это  без  малого год назад,
когда  в  системе строительства вдруг стал  господствовать так  называемый
макаренковский метод...  Но  герметизация туннеля не  нужна!  Газы  -  это
фантазия!  Я не верю,  что газы могут проникнуть в туннель в таком большом
количестве,  чтобы представлять опасность.  Но  если они и  проникнут,  то
разве это будет страшно в  туннеле,  при полном отсутствии застоя воздуха?
Ведь газы в то же мгновение будут вынесены на поверхность...  даже без той
мощной  вентиляции,   на  которую  нам  предлагают  согласиться...   Да  и
вентиляция  в  таких  преувеличенных размерах  Глубинному пути  не  нужна!
Вентиляция необходима только подземным вокзалам,  да и то не в такой мере,
как это предлагает инженер Макаренко.
     Лорис говорил долго.  Он  приводил многочисленные примеры из практики
строительства  различных  туннелей,   знакомил  присутствующих  со  своими
вычислениями,  прямо противоположными вычислениям Макаренко.  Он  атаковал
последнего по всем линиям,  а вместе с ним и академика Саклатвалу, хотя по
отношению  к   академику  проявлял  учтивость.   Закончил  он  выступление
требованием  отбросить  прочь  идею  герметизации и  убрать  Макаренко  со
строительства.
     Когда Лорис шел на свое место,  в  зале раздалось несколько негромких
одобрительных восклицаний.  Я  ожидал даже рукоплесканий,  но члены совета
пока сдерживали себя.
     Слово получил профессор Кучин.
     Когда он шел к трибуне,  я оглянулся и увидел, что мой сосед, Кротов,
пишет в президиум записку с просьбой дать слово и ему.
     Кучин откашлялся,  вытер платком лицо и заявил,  что не может целиком
согласиться с предыдущим оратором.
     - И  все-таки в  словах уважаемого Григория Борисовича,  -  он сделал
легкий поклон в сторону Лориса,  - есть немалая доля правды. Для всех, кто
более или  менее знаком с  туннельным строительством,  ясно,  что  никакой
необходимости герметизировать туннель не существует.  И в самом деле,  это
лишняя,  очень дорогая и  ничем не  оправданная затея.  Сам  собой туннель
такого типа,  как наш Глубинный путь, является почти целиком герметическим
и без специального оборудования, которое здесь предлагают.
     Розовощекий профессор  не  употреблял  резких  слов,  не  называл  ни
начальника  строительства,  ни  главного  инженера  туннельных  работ.  Он
осторожно, словно боясь обидеть оппонента, оспаривал некоторые положения в
докладе  Макаренко,  высказал  сожаление  по  поводу  мелочности некоторых
замечании  Лориса  и,   развивая  мысль  о   необходимости  отказаться  от
герметизации туннеля,  не столько осуждал, сколько уговаривал авторов этой
идеи.
     - Мы  знаем,  что молодые люди,  даже талантливые инженеры,  -  может
быть,  именно потому,  что  они  талантливы,  -  подвержены фантастическим
увлечениям,   не   учитывают   предыдущей   практики,   жизненного  опыта,
технических  возможностей и  экономической целесообразности.  Таким  людям
нужно помочь,  это  обязанность их  опытных коллег.  Осознав свою  ошибку,
исправляя ее, молодой инженер станет ценным специалистом.
     Всем было понятно,  что профессор Кучин  имеет  в  виду  Макаренко  и
намекает   ему  на  необходимость  признать  свои  ошибки,  отказаться  от
герметизации туннеля и тем самым не лишить себя возможности далее работать
на строительстве Глубинного пути.
     - Иногда,  -  говорил Кучин,  -  юношеская горячность делает  чудеса,
энтузиаст увлекает  окружающих и  вселяет  в  них  веру  в  неосуществимые
проекты.  Такая горячность - прекрасная вещь. Нужно только помочь тем, кто
находится под ее гипнозом,  освободиться от минутного ослепления, рассеять
отдельные неверные представления энтузиаста, переключить его горячность на
реальную творческую работу...
     Теперь  профессор имел  в  виду  Саклатвалу.  Начальник строительства
откинулся в  кресле и спокойно,  поглаживая свою роскошную бороду,  слушал
эти намеки.  Исключительное спокойствие во  время выступлений как первого,
так  и  второго  оратора  сохранял  и  Макаренко.  Он  внимательно слушал,
поглядывая на  оратора или на кого-нибудь из членов совета,  изредка делал
пометки в блокноте.
     Выводы  Кучина  были   не   такими  решительными,   как   выводы  его
предшественника.   Он  тоже  отбрасывал  идею  герметизации  туннеля,   но
требование устранить Макаренко со строительства не поддерживал.
     Сошел   он    с    трибуны,    провожаемый   ироническими   взглядами
присутствующих.
     - Слово предоставляется инженеру Опоку, - сказал Саклатвала.
     По  залу  прошло движение.  Очевидно,  от  этого  выступления ожидали
чего-то особенного.
     Опок   начал   с   теоретического   рассмотрения   системы   шахтного
строительства.  Высоко оценив темпы пробивания шахт на Глубинном пути,  он
внес несколько важных предложений и  наконец подошел к  главному -  к идее
герметизации  туннеля.  Он  подверг  уничтожающей  критике  все  аргументы
Макаренко в защиту герметизации.
     - Товарищи,  - сказал он,  - я знаю инженера Макаренко не первый год.
Мне приходилось наблюдать  его  в  практической  работе  и  знакомиться  с
несколькими  его  проектами,  в частности с первым проектом,  составленным
после окончания института. С полной ответственностью заявляю, что это один
из  самых  талантливых  и самых опытных инженеров нашего времени,  человек
исключительных способностей и  сильного  характера.  Его  слабое  место  -
пренебрежение  к  деталям.  Но здесь ему на помощь приходят многочисленные
конструкторы.  Почему же Макаренко выдвинул свой проект герметизации и так
горячо его отстаивает?  Это не деталь,  в которой он может ошибиться и, не
найдя правильного решения,  чтобы не терять времени, обратиться за помощью
к конструктору. Это не ошибка, свойственная юноше-фантазеру, не увлечение,
как кое-кто здесь объясняет. Нет, я уверен, что инженер Макаренко понимает
неприемлемость  идеи  герметизации  Глубинного  пути.  И  все же он упорно
настаивает на своем. В чем же здесь дело?
     Макаренко побледнел,  закусил губу.  Из-за стола с суровым выражением
лица поднялся академик Саклатвала.
     - Я прошу товарищей, - сказал начальник строительства, - не спешить с
различными выводами по адресу отдельных лиц и  не превращать нашу сессию в
заседание суда. Слово имеет академик Револ.
     Когда  академик  поднимался  на  трибуну,  к  Саклатвале подошел  его
секретарь и  подал ему  какую-то  бумажку.  Мое внимание раздваивалось:  я
следил за Револом и  одновременно заинтересовался бумажкой,  которую читал
Саклатвала.   Начальник  строительства  нахмурился,   еще   раз  перечитал
написанное в бумажке и на какие-нибудь полминуты задумался,  совершенно не
слушая оратора. Потом он что-то сказал секретарю. Тот подошел к Макаренко,
шепнул ему  несколько слов и  направился в  нашу сторону.  Главный инженер
туннельных работ поднялся со своего места и приблизился к Саклатвале.
     - Технические проблемы нам  придется на  некоторое время отложить,  -
сказал Револ.
     В   это   время   возле  нас   остановился  секретарь  Саклатвалы  и,
наклонившись, прошептал Кротову:
     - Начальник строительства просит вас немедленно подойти к нему.
     "Кротову дадут слово, - подумал я. - Что же он будет говорить?"
     Саклатвала  передал  Макаренко  только  что  полученную  им  бумажку.
Молодой инженер быстро прочитал ее и, как мне показалось, оторопел.
     Саклатвала перебил оратора и попросил минуту внимания.
     - Товарищи,  - оказал он, - нам придется прервать заседание. Получено
сообщение о  катастрофе в  районе девятьсот двадцать пятой шахты.  Полчаса
назад  в  туннель прорвались подземные воды.  Инженер Макаренко и  инженер
Кротов немедленно вылетают туда.  Завтра утром туда же вылетит специальная
комиссия. В состав комиссии войдут представители нашего совета.


                             15. НОЧНОЙ ПОЛЕТ

     Известие о  катастрофе поразило всех.  Академик Револ словно замер на
трибуне.  Черняк, сидевший возле меня, вскочил со своего места и побежал к
Саклатвале.  Инженеры и  профессора напряженно вытягивали голову,  ожидая,
что скажет начальник строительства дальше.
     Я  сидел совершенно ошеломленный.  Я представил себе подземные залы и
коридоры,  где  проезжал  вчера  утром,  вообразил себе  страшные  картины
наводнения,  а может быть,  и обвалов.  Ведь там Лида, Аркадий Михайлович,
Тарас и Догадов! Не случилось ли с ними беды?
     Макаренко и Кротов уже вышли из зала.
     В эту минуту моего плеча коснулась чья-то рука.  Я оглянулся и увидел
Томазяна.
     - Немедленно идите за мной, - сказал он мне и пошел к двери.
     Я послушно направился за ним.
     На улице следователя ждала машина.
     - Немедленно в гостиницу, - приказал он шоферу.
     В  машине Томазян молчал.  Только когда мы  уже подъезжали к  "Витязю
Иркуту", он нарушил молчание:
     - Сейчас мы  вылетим в  Забайкалье.  Мы  должны прибыть на  девятьсот
двадцать пятую если не раньше, то вместе с инженерами.
     - Они уже, должно быть, на аэродроме.
     - Возможно. Но мы тоже сейчас там будем. Не могу простить ни себе, ни
вам,  -  сказал следователь,  когда мы входили в гостиницу, - чего ради вы
помчались на сессию, а я позволил вам это!
     - А разве, если бы я был там, я мог бы предотвратить катастрофу?
     - Боюсь,   как  бы   какие-нибудь  темные  люди  не   воспользовались
катастрофой для  своих целей.  Кто  знает,  что там делается.  Среди общей
паники легче  всего  выкрасть документы,  которые их  интересуют,  усилить
катастрофу...
     Пробежав по  коридору и  едва  войдя  в  комнату,  Томазян бросился к
телефону.  После короткого разговора с  областным прокурором и начальником
аэропорта он получил разрешение на скоростной самолет.
     - Даю вам пять минут на сборы, - сказал мне следователь.
     Что можно сделать за  пять минут?  Я  успел только забежать к  себе в
номер,  схватить первый попавшийся под руку чемодан,  бросить в него смену
белья, полотенце, зубную щетку и вернуться к Томазяну.
     В  вестибюле  меня  остановил портье,  только  что  видевший  меня  с
Томазяном,  спросил,  не в пятнадцатый ли номер я иду, и попросил передать
спешное письмо, только что полученное на имя Томазяна.
     Я взглянул на конверт и увидел,  что адрес написан как будто знакомым
почерком.  Но разглядывать конверт у меня не было времени,  и я поспешил в
номер следователя.
     - Молодец!  -  похвалил меня Томазян.  - Я думал, вы еще долго будете
копаться.
     - Ну, зачем же, - гордо ответил я. - А вы?
     Он тоже был готов.
     - Вот вам письмо.
     - Откуда?
     - Портье передал. Только что получено.
     Томазян  разорвал конверт и  начал  быстро  просматривать письмо,  но
потом стал читать его внимательно.  Вероятно,  письмо было интересное, так
как он подошел к письменному столу и зажег лампу. Это письмо задержало нас
еще минут на пять-шесть.
     - Мы, кажется, опаздываем, - напомнил я.
     - И в самом деле, - спрятав письмо в портфель, сказал следователь.
     Мы вышли на улицу,  сели в машину, и Томазян попросил ехать как можно
быстрее.  Машина  словно пожирала черную ленту  освещенного электрическими
фонарями полированного шоссе. Томазян снова молчал. Только на полдороге он
спросил, кто из моих знакомых находится сейчас на девятьсот двадцать пятой
шахте.
     Я перечислил всех, кого знал.
     - А скажите, как они, каждый в отдельности, относятся к Макаренко?
     - У  меня такое впечатление,  что  все  они  ему симпатизируют.  Это,
возможно,  объясняется личными взаимоотношениями.  Ведь Макаренко - ученик
профессора Довгалюка.  Кроме того, к Макаренко очень хорошо относится брат
Лидии Дмитриевны, Станислав Шелемеха.
     Я  снова ничего не сказал о взаимоотношениях между Лидой и Ярославом,
считая, что это не должно интересовать моего собеседника.
     - И все они решительно его защищают?
     Этого я не мог оказать ни об Аркадии Михайловиче,  ни о Лиде. Тарас в
счет не шел.
     - Самый упорный и горячий его защитник среди тех,  кого я вам назвал,
это безусловно Догадов.
     - И в самом деле,  вы уже когда-то говорили мне  о  нем.  Чем  же  он
аргументирует свою приверженность к Макаренко?
     - Он  считает  его  талантливейшим инженером и  целиком разделяет его
взгляды на систему строительства Глубинного пути.
     - Он сам разве инженер?
     - Нет,  он  журналист,  а  вы  знаете,  эта порода людей всегда смело
высказывает свое  мнение по  поводу любых явлений и  событий,  дает оценку
кому и чему угодно... А вы лично какого мнения о Макаренко?
     Я  с  большим интересом ждал ответа следователя,  но снова,  как и  с
Черняком, меня постигло разочарование.
     - Я  хотел бы  подробнее разобраться в  этих технических вопросах,  -
уклончиво сказал Томазян.
     Машина остановилась перед домом аэровокзала.
     Обычно я  бывал здесь днем,  когда жизнь на  вокзале била ключом.  На
небольшой площадке всегда стояло много машин,  в  воздухе и  на  аэродроме
гудели моторы,  по  радио звучали сообщения о  прибытии и  отлете рейсовых
самолетов.
     Теперь  здесь  было  безлюдно.   Кроме  нашего  автомобиля,   в  углу
бетонированной площадки чернели  еще  две  машины  -  вероятно,  дежурные.
Поражала тишина,  которую  нарушала только  работа  одинокого авиационного
мотора где-то  за  зданием аэровокзала.  Но вот мотор загудел сильнее.  Мы
едва успели пройти через пустой зал для пассажиров и  очутиться у выхода с
другой стороны,  как  увидели,  что с  аэродрома поднялся самолет,  мигнул
зеленым огоньком и полетел на восток.
     - Макаренко и Кротов опередили нас,  -  сказал Томазян.  - Напрасно я
наделся, что нас отправят одной машиной...
     Дежурный по аэровокзалу занялся нами.
     - Ваша машина готова, - сказал он. - Пилот Атабаев ждет на аэродроме.
Видите, вон там.
     Он указал нам машину, стоявшую отдельно от других самолетов, которые,
должно  быть  не  поместившись в  ангарах,  ровной линией расположились на
поле.
     - На трассе плохая погода,  - сообщил дежурный. - Над Байкалом туман,
а  за  Хамар-Дабанским хребтом шквальный ветер.  Может быть,  вы  отложите
полет?
     - Ни в  каком случае,  -  решительно заявил я.  -  Ведь вон та машина
полетела?
     - Я их предупреждал,  но они не послушались.  Пилот не возражал,  и я
выпустил машину.
     - А наш пилот возражает?
     - Напротив... Это такой сорвиголова...
     - И прекрасно.
     Томазян молчал.  Дежурный повел нас к  самолету,  но,  когда пришлось
лезть в кабину, мой спутник вдруг задержал меня и неожиданно заявил:
     - Вот что. Я вижу, что мне нужно остаться в Иркутске. Вы летите один.
Следите за всем, что делается в шахте, охраняйте Лидию Шелемеху и трижды в
день радируйте мне. Вот вам шифр для радиограмм.
     Томазян дал мне маленький блокнотик.
     Признаюсь,  заявление следователя удивило меня.  Неужели он испугался
тумана и шквального ветра на трассе полета? Пораженный, я молчал, не зная,
что ответить.
     - До  свиданья,  -  после некоторого молчания сухо сказал я  и,  взяв
блокнотик, быстро влез в кабину.
     Машина двинулась.  Сквозь открытое оконце ударил в лицо ветер. Минута
- и мы поднялись в воздух.
     Темная  долина  Ангары указывала путь  к  Байкалу.  Навстречу мчалось
звездное небо.
     Но  скоро звезды начали тонуть во мгле,  и  вдруг перед нами возникла
черная  пропасть.  Самолет  с  грохотом  ворвался в  нее,  и  нас  окутала
непроницаемая темнота.
     Впервые в  жизни  пришлось мне  почувствовать силу  стихий воздушного
океана.  Мы летели слепым полетом над озером и над горами. Не знаю, куда и
как   вел   пилот   машину,   но   я   скоро  утратил  всякую  возможность
ориентироваться.  Пилоту помогали многочисленные приборы,  а  я был словно
слепой.  Ночной туман окутал все вокруг. Может быть, под нами шумели волны
Байкала,  но  мы  их  не  слышали.  А  может быть,  мы  уже  пролетали над
заснеженными вершинами гор Хамар-Дабана.  Скоро я почувствовал, что дышать
становится труднее  и  в  висках  словно  застучали молоточки.  Охваченное
усталостью тело  отяжелело.  Стало  холодно.  Пришлось  поднять  воротник,
спрятать руки в рукава, сжаться, насколько было можно. По-видимому, пилот,
боясь налететь в тумане на шпили гор, поднялся очень высоко.
     Вдруг над нами снова замерцали тысячи далеких звезд.  Черная пропасть
оставалась под нами, и, если бы не полярный холод, я совершенно успокоился
бы -  небо можно было наблюдать до самого горизонта. Но холод так донимал,
что руки и ноги совсем окоченели. Мне казалось, что я замерзаю. Собравшись
с силами, я хотел открыть дверь в кабину пилота и окликнуть его, но это не
так легко было сделать.  Не хватало сил подняться с кресла,  что-то словно
привязало меня  к  нему  и  не  отпускало,  несмотря ни  на  какие усилия.
Как