овременно.  Виктор  Борисович  ощутил
мягкий  толчок,  сотрясший  его   с   ног   до   головы.   Кто-то   ахнул.
Водородно-воздушная смесь под давлением в  шесть  атмосфер  устремилась  к
люкам и в пространство. В рубке закрутилась черная вьюга. И стало  светло.
Ярко, ослепительно светло. Рубка стала  прежней  стерильно-чистой  рубкой.
Только искрилась в отблесках  голубых  трубок  изморось  на  стенах  да  у
комингса остался налет серой пыли.
     - Как хорошо! - сказал незнакомый хриплый голос в наушниках.
     - Внимание, - сказал капитан. - Второй этап!
     Затем был третий  этап,  и  четвертый,  и  пятый.  Пять  раз  корабль
наполнялся сжатым водородом, и  пять  раз  вихри  сжатого  газа  промывали
каждый угол, каждую щель в корабле. Налет серой пыли перед комингсом рубки
исчез, исчезла изморось на стенах. Затем корабль  наполнился  водородом  в
шестой раз. Капитан на полную мощность  включил  пылеуловители,  и  только
после этого в корабль я был снова подан воздух.
     - Вот и все, - сказал Станкевич. - Пока по крайней мере.
     Он первым стащил с головы тяжелый шлем скафандра.
     - Может быть, все это нам приснилось? - задумчиво сказал Лидин.
     - Сладостное сновидение, - сказал Туммер. А Виктор Борисович  помогал
Малышеву освободиться от скафандра. Когда он стянул с правой руки  биолога
коленчатый рукав, капитан вдруг сказал:
     - А это что у вас, товарищ Малышев?
     И  в  кулаке  Малышева  была  пластмассовая  коробочка,  похожая   на
очешницу. Биолог спрятал руку за спину.
     - Ничего особенного, - сказал он и сразу насупился.
     - Товарищ Малышев! - ледяным голосом сказал капитан.
     - Что, товарищ Станкевич? - отозвался биолог.
     - Дайте сюда эту штуку.
     - Мама моя, - сказал Виктор Борисович, - у вас там мухи!
     - Ну и что же? - сказал биолог. Лидин побледнел, затем покраснел.
     - Немедленно уничтожьте эту гадость, - сказал он  сквозь  зубы.  -  В
реактор ее, немедленно!
     - Спокойно, бортинженер, - сказал Виктор Борисович. Малышев  стряхнул
с себя пустолазный панцирь и сунул коробочку в карман. Брови его поднялись
до волос и снова надвинулись на глаза.
     - Мне стыдно за вас, товарищи, - объявил он.
     - Ему стыдно за нас! - Лидин так и взвился.
     - Да, стыдно. Я понимаю,  это  было  неожиданно  и...  по-человечески
страшно...
     - Да вы представляете, - сказал Лидин, - что  будет  если  хоть  одна
муха попадет в земную атмосферу?
     - Вы знаете, как они размножаются? - спросил штурман.
     - Знаю. Видел. Это все чепуха. - Малышев перешагнул через скафандр  и
сел в кресло. - Выслушайте меня. Жизнь в Космосе иногда  бывает  враждебна
земной жизни, это правда. Глупо это отрицать. Если бы мухи угрожали  жизни
или хотя бы здоровью человека, я  бы  первым  потребовал  отвести  корабль
подальше от Земли и взорвать его. Но мухи неопасны.  Небелковая  жизнь  не
может - не может, понимаете? - угрожать белковой жизни. Меня поражает ваша
неосведомленность. И ваша, простите, нервозность.
     - Малейшая ваша неосторожность,  -  упрямо  сказал  Лидин,  -  и  они
расплодятся на Земле. Они сожрут всю атмосферу.
     Малышев презрительно щелкнул пальцами.
     - Вот, - сказал он. - Пусть они даже  расплодятся  на  планете,  и  я
берусь в два дня вывести  двадцать  две  рас  азотно-кислородных  вирусов,
которые уничтожат и мух, споры, и двести двадцать поколений потомства. Это
во первых. А во-вторых, мы пробовали и леталь, и буксил, петронал,  и  еще
что-то. Но я уверен, что эффективнейшим средством против наших мух были бы
простые слюни.
     Туммер захохотал.
     - Черт знает, что вы говорите, - проворчал Станкевич.
     -  Ну,  не  слюни,  конечно,  но  простая  вода.  Обыкновенная   аква
дистиллята. Я уверен в этом.
     Малышев обвел межпланетников торжествующим взглядом. Все молчали.
     - Но вы по крайней мере понимаете, что нам повезло? - спросил он.
     - Нет, - сказал Станкевич. - Еще нет.
     - Нет? Ладно, - сказал Малышев. - Во-первых,  в  наших  руках,  -  он
похлопал себя по карману, - уникальнейшие экземпляры  небелковых  существ.
До  сих  пор  небелковая  жизнь  воспроизводилась   только   искусственно.
Понимаете? Оч-чень рад. Во-вторых. Представьте  себе  завод  без  машин  и
котлов. Гигантские инсектарии, в которых с неимоверной быстротой  плодятся
и  развиваются  миллиарды  наших  мух.  Сырье   -   воздух.   Сотни   тонн
первоклассной неорганической клетчатки в день. Бумага, ткани,  покрытия...
А вы говорите - в реактор.
     Биолог замолчал, извлек пластмассовую коробочку и поднес ее к уху.
     -  Гудят,  -  сообщил  он.  -  Уникальнейшие  существа.  Редчайшие...
Редчайшие.
     Глаза его вдруг округлились, на лице появилась растерянность.
     -  Моя  улитка,  -  сказал  он  и  кинулся  из  рубки.  Межпланетники
переглянулись.
     - Биология - царица наук, бортинженер, - сказал Туммер.
     - Много я знаю о небелковой жизни! - сказал Лидин брезгливо.
     Капитан поднялся.
     - Все хорошо, что хорошо кончается, - сказал он, глядя на Туммера.  -
Если  мне  еще  кто-нибудь  когда-нибудь  станет  болтать  про  угрозу  из
Космоса... Кто вахтенный?
     Виктор Борисович поглядел на часы. (Мама моя, - подумал он, - еще  не
кончилась моя вахта! Неужели прошло всего три часа?)
     Сменившись с вахты, он зашел к Малышеву. Биолог горестно вздыхал  над
донышком  стеклянного  баллона.  Во  время  вакуумной  чистки   внутреннее
давление  разорвало  и  баллон  и  титанианскую   улитку,   и   высушенные
Пространством клочья слизняка присохли к стенам и потолку каюты.
     - Это  был  такой  экземпляр,  -  жалобно  сказал  Малышев,  -  такой
экземпляр!
     - Зато у вас теперь есть мухи, - сказал штурман. - А в следующий рейс
я привезу вам другого слизняка. Пойдемте в медотсек и  покажите  мне,  что
там с микротомом. Понимаете, нам еще не приходилось им пользоваться.





                            Аркадий СТРУГАЦКИЙ
                             Борис СТРУГАЦКИЙ

                              НОЧЬ НА МАРСЕ




     Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич
Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: "соскакивай!" Краулер задергался,
разбрасывая тучи песка и пыли,  и  стал  переворачиваться  кормой  кверху.
Тогда Новаго выключил двигатель  и  вывалился  из  краулера.  Он  упал  на
четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал  и
проваливался, но  Новаго  все-таки  добрался  до  твердого  места  и  сел,
подобрав под себя ноги.
     Он увидел Манделя,  стоявшего  на  коленях  на  противоположном  краю
воронки, и окутанную паром  корму  краулера,  торчащую  из  песка  на  дне
воронки. Теоретически было невозможно предположить, что с  краулером  типа
"ящерица" может случиться что-либо подобное. Во всяком случае,  здесь,  на
Марсе. Краулер "ящерица" был легкой  быстроходной  машиной  -  пятиместная
открытая платформа на четырех  автономных  гусеничных  шасси.  Но  вот  он
медленно сползал в черную дыру, где жирно блестела глубокая вода. От  воды
валил пар.
     - Каверна, - хрипло сказал Новаго. - Не повезло, надо же...
     Мандель повернул к Новаго лицо, закрытое до глаз кислородной маской.
     - Да, не повезло, - сказал он.
     Ветра совсем не было. Клубы пара из каверны поднимались вертикально в
черно-фиолетовое небо, усыпанное крупными звездами. Низко на западе висело
солнце - маленький яркий диск над дюнами. От  дюн  по  красноватой  долине
тянулись черные тени. Было  совершенно  тихо,  слышалось  только  шуршание
песка, стекающего в воронку.
     - Ну ладно, - сказал Мандель и поднялся. - Что будем делать? Вытащить
его, конечно, нельзя. - Он кивнул в сторону каверны. - Или можно?
     Новаго покачал головой.
     - Нет, Лазарь Григорьевич, - сказал он. - Нам его не вытащить.
     Раздался длинный, сосущий звук, корма краулера скрылась, и на  черной
поверхности воды один за другим вспучились и лопнули несколько пузырей.
     - Да, пожалуй, не вытащить, - сказал Мандель. - Тогда надо идти, Петр
Алексеевич. - Пустяки - тридцать километров. Часов за пять дойдем.
     Новаго смотрел на черную воду, на которой уже появился тонкий ледяной
узор. Мандель поглядел на часы.
     - Восемнадцать двадцать. В полночь мы будем там.
     - В полночь, - сказал Новаго с сомнением. - Вот именно в полночь.
     "Осталось километров тридцать, - подумал  он.  -  Из  них  километров
двадцать придется идти в темноте. Правда, у них есть инфракрасные очки, но
все равно дело дрянь. Надо же такому случиться... На краулере мы  были  бы
там засветло. Может быть, вернуться на базу и  взять  другой  краулер?  До
базы сорок километров, и там все краулеры в  разгоне,  и  мы  прибудем  на
плантации только завтра к утру, когда будет уже поздно. Ах,  как  нехорошо
получилось!"
     - Ничего, Петр Алексеевич, - сказал Мандель и похлопал себя по бедру,
где под дохой болталась кобура с пистолетом. - Пройдем.
     - А где инструменты? - спросил Новаго.
     Мандель огляделся.
     - Я их сбросил, - сказал он. - Ага, вот они.
     Он сделал несколько шагов и поднял небольшой саквояж.
     - Пошли, - сказал Новаго.
     - Вот они, - повторил он, стирая с саквояжа  песок  рукавом  дохи.  -
Пошли?
     И они пошли.
     Они пересекли долину, вскарабкались на дюну и снова стали спускаться.
Идти  было  легко.  Даже  пятипудовый  Новаго  с  кислородными  баллонами,
системой отопления, в меховой одежде  и  свинцовыми  подметками  на  унтах
весил здесь всего сорок килограммов. Маленький сухопарый Мандель шагал как
на прогулке, небрежно помахивая саквояжем. Песок был плотный, слежавшийся,
и следов на нам почти не оставалось.
     - За краулер мне страшно влетит от Иваненки, -  сказал  Новаго  после
долгого молчания.
     - При чем здесь вы? - возразил Мандель. - Откуда вы могли знать,  что
здесь каверна? И воду мы как-никак нашли.
     - Это вода нас нашла, - сказал Новаго. -  Но  за  краулер  все  равно
влетит. Знаете, как Иванченко: "за воду спасибо, а машину  вам  больше  не
доверю".
     Мандель засмеялся:
     - Ничего, обойдемся. Да и вытащить  этот  краулер  будет  не  так  уж
трудно... Глядите, какой красавец!
     На гребне недалекого бархана, повернув  к  ним  страшную  треугольную
голову, сидел мимикродон - двухметровый  ящер,  крапчато-рыжий,  под  цвет
песка.  Мандель  кинул  в  него  камешком  и   не   попал.   Ящер   сидел,
раскорячившись, неподвижный, как кусок камня.
     - Прекрасен, горд и невозмутим, - заметил Мандель.
     - Ирина говорит, что их очень много на плантациях, - сказал Новаго. -
Она их подкармливает...
     Они, не сговариваясь, прибавили шаг.
     Дюны кончились. Они шли теперь через  плоскую  солончаковую  равнину.
Свинцовые подошвы звонко постукивали на  мерзлом  песке.  В  лучах  белого
закатного солнца  горели  большие  пятна  соли;  вокруг  пятен,  ощетинясь
длинными иглами, желтели шары кактусов. Их было очень  много  на  равнине,
этих странных растений без корней, без листьев, без стволов.
     - Бедный Славин, - сказал Мандель. - Вот беспокоится, наверное.
     - Я тоже беспокоюсь, - проворчал Новаго.
     - Ну, мы с вами врачи, - сказал Мандель.
     - А что врачи? Вы хирург, я терапевт. Я принимал всего раз в жизни, и
это было десять лет назад в лучшей поликлинике Архангельска, и у  меня  за
спиной стоял профессор...
     - Ничего, - сказал Мандель. -  Я  принимал  несколько  раз.  Не  надо
только волноваться. Все будет хорошо.
     Под ноги Манделю попал колючий  шар.  Мандель  ловко  пнул  его.  Шар
описал в воздухе длинную пологую дугу и  покатился,  подпрыгивая  и  ломая
колючки.
     - Удар - и мяч медленно выкатывается на свободный, - сказал  Мандель.
-  Меня  беспокоит  другое:  как  будет  ребенок  развиваться  в  условиях
уменьшенной тяжести?
     - Это меня как раз совсем не беспокоит, - сердито отозвался Новаго. -
Я уже говорил с Иванченко. Можно будет оборудовать центрифугу.
     Мандель подумал.
     - Это мысль, - сказал он.
     Когда они огибали последний солончак, что-то пронзительно  свистнуло,
один из шаров в десяти шагах от Новаго взвился высоко в небо  и,  оставляя
за собой белесую струю влажного воздуха, перелетел через врачей и  упал  в
центре солончака.
     - Ох! - вскрикнул Новаго.
     Мандель засмеялся.
     - Ну что за мерзость! - плачущим голосом сказал Новаго. - Каждый раз,
когда я иду через солончаки, какой-нибудь мерзавец...
     Он подбежал к  ближайшему  шару  и  неловко  ударил  его  ногой.  Шар
вцепился колючками в полу дохи.
     - Мерзость! - прошипел Новаго, на ходу с трудом отдирая  шар  сначала
от дохи, а затем от перчаток.
     Шар свалился на песок. Ему было решительно все равно. Так он и  будет
лежать - совершенно неподвижно, засасывая  и  сжимая  в  себе  разряженный
марсианский воздух, а потом  вдруг  разом  выпустит  его  с  оглушительным
свистом и ракетой перелетит метров на десять - пятнадцать.
     Мандель вдруг остановился, поглядел на солнце и поднес к глазам часы.
     - Девятнадцать тридцать пять, - пробормотал он.  Солнце  сядет  через
полчаса.
     - Что вы сказали, Лазарь Григорьевич? - спросил Новаго.
     Он тоже остановился и оглянулся на Манделя.
     -  Блеяние  козленка  манит  тигра,  -   произнес   Мандель.   -   Не
разговаривайте громко перед восходом солнца.
     Новаго огляделся. Солнце стояло уже совсем низко. Позади  на  равнине
погасли пятна  солончаков.  Дюны  потемнели.  Небо  на  востоке  сделалось
черным, как китайская тушь.
     - Да, - сказал Новаго, озираясь, -  громко  разговаривать  не  стоит.
Говорят, у нее очень хороший слух.
     Мандель поморгал заиндевевшими  ресницами,  изогнулся  и  вытащил  из
кобуры теплый пистолет. Он щелкнул затвором и сунул  пистолет  за  отворот
правого унта. Новаго тоже достал пистолет и сунул за отворот левого унта.
     - Вы стреляете левой? - спросил Мандель.
     - Да, - ответил Новаго.
     - Это хорошо, - сказал Мандель.
     - Да, говорят.
     Они поглядели друг на друга, но ничего уже  нельзя  было  рассмотреть
выше маски и ниже меховой опушки капюшона.
     - Пошли, - сказал Мандель.
     - Пошли, Лазарь Григорьевич. Только теперь мы пойдем гуськом.
     - Ладно, - весело согласился Мандель. - Чур, я впереди.
     И они пошли дальше: впереди Мандель с саквояжем в левой руке, в  пяти
шагах за ним Новаго. "Как быстро  темнеет,  -  думал  Новаго.  -  Осталось
километров двадцать пять по пустыне в полной темноте... И  каждую  секунду
она может броситься на нас. Из-за  той  дюны,  например,  или  из-за  той,
подальше. - Новаго зябко поежился. - Надо было выехать утром. Но  кто  мог
знать, что на трассе есть каверны? Поразительное невезение. И все же  надо
было выехать утром. Даже вчера, с вездеходом, который повез  на  плантации
пеленки  и  аппаратуру.  Впрочем,  вчера  Мандель  оперировал.  Темнеет  и
темнеет. Марк, наверное, места уже не находит. То и дело бегает  на  башню
поглядеть, не едут ли долгожданные врачи.  А  долгожданные  врачи  тащатся
пешком по  ночной  пустыне.  Ирина  успокаивает  его,  но  тоже,  конечно,
волнуется. Это у них первый ребенок, и первый  ребенок  здесь,  на  Марсе,
первый марсианин... Она очень здоровая и уравновешенная женщина! Но на  их
месте я бы воздержался от ребенка. Ничего, все будет благополучно.  Только
бы нам не задержаться..."
     Новаго все время глядел вправо, на сереющие гребни дюн. Мандель  тоже
глядел вправо. Поэтому они не сразу заметили следопытов.  Следопытов  было
тоже двое, и они появились слева.
     - Эхой, друзья! - крикнул тот, что был повыше.
     Другой, короткий,  почти  квадратный,  закинул  карабин  за  плечо  и
помахал рукой.
     - Эге, - сказал Новаго с облегчением.  -  А  ведь  это  Опанасенко  и
канадец Морган. Эхой, товарищи! - радостно заорал он.
     - Какая встреча! -  сказал,  подходя,  долговязый  Гэмфри  Морган.  -
Добрый вечер, доктор, - сказал он, пожимая руку Манделя. -  Добрый  вечер,
доктор, - повторил он, пожимая руку Новаго.
     - Здравствуйте, товарищи, - прогудел Опанасенко. - Какими судьбами?
     Прежде чем Новаго успел ответить, Морган неожиданно сказал:
     - Спасибо, все зажило, - и снова протянул Манделю длинную руку.
     - Что? - спросил озадаченный Мандель. - Впрочем, я рад.
     - О нет, он еще в лагере, - сказал Морган. - Но он тоже почти здоров.
     - Что это вы так странно изъясняетесь, Гэмфри? - осведомился сбитый с
толку Мандель.
     Опанасенко схватил Моргана  за  край  капюшона,  притянул  к  себе  и
закричал ему прямо в ухо:
     - Все не так, Гэмфри! Ты проспорил!
     Затем он повернулся к  врачам  и  объяснил,  что  час  назад  канадец
случайно повредил в наушниках слуховые мембраны и теперь ничего не слышит,
хотя уверяет, что может отлично обходиться  в  марсианской  атмосфере  без
помощи акустической "техник".
     - Он говорит, что и так знает, что ему могут сказать. Мы  спорили,  и
он проиграл. Теперь он будет пять раз чистить мой карабин.
     Морган засмеялся и сообщил, что девушка Галя с базы здесь  совершенно
ни при чем. Опанасенко безнадежно махнул рукой и спросил:
     - Вы, конечно, на плантации, на биостанцию?
     - Да, - сказал Новаго. - К Славиным.
     - Ну, правильно, - сказал Опанасенко. - Они вас очень ждут. А  почему
пешком?
     - О, какая досада! - виновато сказал Морган. - Не могу слышать совсем
ничего.
     Опанасенко опять притянул его к себе и крикнул:
     - Подожди, Гэмфри! Потом расскажу!
     - Гуд, - сказал Морган. Он отошел  и,  оглядевшись,  стащил  с  плеча
карабин. У следопытов были тяжелые двуствольные полуавтоматы с  магазинами
на двадцать пять разрывных пуль.
     - Мы потопили краулер, - сказал Новаго.
     - Где? - быстро спросил Опанасенко. - Каверна?
     - Каверна. На трассе, примерно сороковой километр.
     - Каверна! - радостно сказал Опанасенко. - Слышишь, Гэмфри? Еще  одна
каверна!
     Гэмфри Морган стоял  к  ним  спиной  и  вертел  головой  в  капюшоне,
разглядывая темнеющие барханы.
     - Ладно, - сказал Опанасенко. - Это после. Так вы потопили краулер  и
решили идти пешком? А оружие у вас есть?
     Мандель похлопал себя по ноге.
     - А как же, - сказал он.
     - Та-ак, - сказал Опанасенко. - Придется вас проводить. Гэмфри! Черт,
не слышит...
     - Погодите, - сказал Мандель. - Зачем это?
     - Она где-то здесь, - сказал Опанасенко. - Мы видели следы.
     Мандель и Новаго переглянулись.
     - Вам, разумеется, виднее, Федор Александрович, - нерешительно сказал
Новаго, - но я полагал... В конце концов мы вооружены.
     - Сумасшедшие, - убежденно сказал Опанасенко. - У вас там,  на  базе,
все какие-то, извините,  блаженные.  Предупреждаем,  объясняем  -  и  вот,
пожалуйста. Ночью. Через пустыню. С пистолетами. Вам что, Хлебникова мало?
     Мандель пожал плечами.
     - По-моему, в данном случае... - начал  он,  но  тут  Морган  сказал:
"ти-хо!", И Опанасенко мгновенно сорвал с плеча карабин и  встал  рядом  с
канадцем.
     Новаго тихонько крякнул и потянул из унта пистолет.
     Солнце уже почти скрылось  -  над  черными  зубчатыми  силуэтами  дюн
светилась узкая желто-зеленая полоска. Все небо стало черным, и звезд было
очень много. Звездный блеск лежал на стволах карабинов, и было видно,  как
стволы медленно двигаются направо и налево.
     Потом  Гэмфри  сказал:  "Ошибка.  Прошу  прощения",   и   все   сразу
зашевелились. Опанасенко крикнул на ухо Моргану:
     - Гэмфри, они идут на биостанцию к Ирине Викторовне! Надо проводить!
     - Гуд. Я иду, - сказал Морган.
     - Мы идем вместе! - крикнул Опанасенко.
     - Гуд. Идем вместе.
     Врачи все еще держали в руках пистолеты.  Морган  повернулся  к  ним,
всмотрелся и воскликнул:
     - О, это не нужно! Это спрятать.
     - Да-да, пожалуйста, - сказал Опанасенко. - И не вздумайте  стрелять.
И наденьте очки.
     Следопыты были уже  в  инфра