нным солнцем, доводили женщин в зрительном зале до экстаза.  Последний
год обучения в  колледже  они  были  неразлучны.  Боже,  с  какой  легкостью
талантливые пальцы Кена справлялись со сложными  композициями  Деймона,  как
покорно подчинялись  им  все  импозантные  переливы  ритма  и  самые  тонкие
полунамеки мелодии любой его вещи. Наркотики,  конечно,  играли  в  этом  не
последнюю роль - Кен всегда принимал их, но в  небольших  дозах:  он  просто
экспериментировал,  желая  попробовать  все.  Предполагая,  что  Деймон   не
догадывался о его опытах  с  желе,  Кен  имел  в  виду,  что  это  никак  не
отражалось на их финансах. Несколько шабашных концертов, немного рекламы - и
внезапно появилось больше заявок, чем они могли выполнить. Частные вечеринки
и свадьбы уступили место выступлениям в ночных клубах,  которые  по  две-три
недели подряд  приглашали  их  играть  в  пятницу  и  субботу,  обозреватели
радиостанций Манхэттена  и  Нью-Джерси  стали  делать  прозрачные  намеки  о
выступлениях  с  парой  песен  в  прямом  эфире,  пришло  приглашение  из...
"Синсаунд".
   Приглашение из "Синсаунд" было  адресовано  только  Деймону,  поэтому  он
ответил на него звонком, не поставив в известность  Кена.  В  конце  концов,
менеджером  их  дуэта  был  он.  Эддингтон  договаривался  о   выступлениях,
составлял их графики и репертуар, писал музыку и еще ухитрялся не пропускать
лекции по последним четырем предметам, полный курс которых должен  был  дать
ему степень  бакалавра  музыковедения.  Сперва  предложение  "Синсаунд"  его
потрясло, затем оскорбило и озлобило, однако через две недели он его принял.
Именно в "Синсаунд" его просветили относительно того, насколько глубоко  Кен
погряз в наркотиках, а эта компания не хотела иметь ничего общего с  дуэтом,
даже  если  только  один  его  член   пристрастился   к   вкусу   химических
стимуляторов.
   Деймон решил, что сможет найти Кену замену,  Через  три  недели  -  после
получения приглашения он переехал  из  арендовавшейся  ими  вдвоем  с  Кеном
квартиры в испанском квартале Гарлема в голубятню, которой предстояло  стать
его домом на следующие полтора десятка  лет.  Тогда  ему  казалось,  что  он
поселился  в  этом  романтичном  месте  временно,  заплатил,  так   сказать,
"пошлину" за право подняться наверх. Но он  так  и  застрял  в  этой  жалкой
квартире, самая потрясающая роскошь которой - обилие крысиных дыр.
   Деймон замотал головой, пытаясь отделаться  от  неприятных  воспоминаний,
потом повернулся на бок и с надеждой взглянул на светящееся табло  настенных
часов. Прошло всего полтора часа, а он чувствовал себя  так,  словно  заново
пережил минувшие годы. Зарыв лицо в подушку, Деймон попытался снова  уснуть,
но смог задремать  всего  на  полчаса.  Обрывки  реальности  и  воспоминаний
соединились в  новом  полусне  в  стремительный  коллаж,  отдельные  картины
которого были отвратительно четкими, хотя проносились в сознании  с  бешеной
скоростью.
   Замены Кену Петрилло - Кену Фастеру  -  просто  не  могло  быть.  За  все
истекшие годы Деймон так ни разу и пе встретил никого, кто обладал  хотя  бы
долей инстинктивного чувства гитары  и  удивительной  ловкости  пальцев  его
старого товарища по комнате в общежитии колледжа. Изящные композиции Деймона
неизменно коверкались менее талантливыми исполнителями до неузнаваемости.  В
отчаянии он сам взялся за гитару, месяц за месяцем упорно добиваясь  нужного
звучания, живя в нищете, видя, что мечты о карьере исчезают в никуда, словно
вода из неисправного водопроводного крана. Потеря контакта с Кеном  Петрилло
означала, что глубинный потенциал его произведений никогда не будет раскрыт.
Тем не менее, трудясь достаточно долго и упорно, он в конце концов добивался
удовлетворения собственных жестких требований по крайней  мере  в  отношении
техники исполнения.
   И вот именно он - тот, кто мог бы восполнить Утраченное, кто умел сделать
все, в чем бы ни нуждался Деймон, чего бы он  ни  пожелал  еще  миллион  лет
назад,  -  заперт  в  этой  клетке  из  небьющегося  стекла,   лежит   почти
бездыханный, со зреющим внутри него семенем чужого  монстра  и  очень  скоро
должен умереть.
   Деймон долго лежал с открытыми  глазами,  уставившись  в  черную  пустоту
потолка,  и  сон  наконец  сморил  его.  Ненависть  обладает   поразительной
способностью не давать  человеку  отдыха.  Деймон  так  и  не  смог  решить,
ненавидел он больше "Синсаунд" или Кена Петрилло. К  нему  вернулись  те  же
страхи, те мысли и картины кошмаров, с которыми он справился  -  или  только
уверил себя, что справился, -  годы  назад.  Его  карьеру  и  будущее  снова
определил Кен, только на этот раз совершенно по-другому.  Тогда  он  боялся,
что без бывшего гитариста не сможет сотворить ничего  стоящего,  никогда  не
выберется из кокона своей пресной враждебности к общепризнанной  музыке.  Но
он выбрался, вознесся к новым, более  величественным  высотам  отвращения  к
миру и... снова попал в зависимость от Кена Петрилло.
   Когда  ненависть  не  одолевала  его  во  сне,  уступая  место  грезам  о
собственном существовании, Деймон видел свою  жизнь  разложенной  перед  ним
громадной шахматной доской. Большинство клеток были черными, о Боже, их  так
много!  -  клеток  его  ошибок,  на  которых  клубилось  что-то   совершенно
нераспознаваемое. Редкими квадратами красоты и спокойствия лежали среди этой
мятежной черноты светлые пятна случайных успехов. Фантазия сна вновь и вновь
возвращала его в тот черный  квадрат,  где  осталась  фигура  сломленного  и
раздавленного  Кена.  В  нынешнем  сне  ему  хотелось  разглядеть,  в  каком
состоянии оставил  он  тогда  эту  фигуру,  которую,  как  оказалось,  он  в
состоянии снять с доски в его шахматной  партии  с  жизнью,  очень  хотелось
удостовериться,  что  уже  и  тогда  что-то  исправить  действительно   было
невозможно...
   - Мистер Эддингтон? Просыпайтесь. Время - Кен вот-вот очнется.
   Деймон   так   быстро   занял   сидячее   положение,   что   почувствовал
головокружение, и сразу же вспомнил разговоры о странном  действии  желе  на
человеческий организм. Что могло быть такого особенного  в  этом  наркотике,
если люди, превращаясь в развалины, духовно отдаются твари, которая не знает
ни сострадания, ни любви, у которой кислота вместо крови, а зубы и когти  не
знают пощады? Пузырек с желе, спрятанный  в  кармане  брюк,  ощущался  кожей
бедра удивительно теплым, словно во время сна высасывал тепло из его тела.
   А что если это действительно так?
   Едва Вэнс торопливо удалилась в улей,  Деймон  перебросил  ноги  за  край
койки и немного посидел, приходя в себя. Он слышал  непрерывное  жужжание  и
гул работающей  аппаратуры:  скрип  самописцев  по  графленой  бумаге,  этих
старомодных,  но  зато  надежных  приборов,  завывание  лазерных  принтеров,
перебиваемое трелями компьютерных дисководов, работа которых напоминала  ему
трескотню сверчков. Он собрался с мыслями и нашел  в  себе  достаточно  сил,
чтобы вернуться в улей вполне твердой походкой. Какая-то часть его  существа
страшилась того, что предстояло там  увидеть,  другая  с  нетерпением  ждала
момента, когда существо,  выношенное  в  теле  бывшего  гитариста,  вырвется
наружу и начнет одну за другой расставлять вехи на пути, по которому  Деймон
пойдет к созданию самого мрачного своего произведения.
   Вэнс, как всегда с блокнотом-сшивателем в руке, стояла перед  медицинским
компьютером и  сравнивала  свои  записи  с  прокручивавшимися  на  одном  из
восемнадцати мониторов. Брэнгуин прилежно трудился на  клавиатуре,  вводя  и
сразу  же  сортируя  целые  блоки  данных  почти  так  же  быстро,  как  они
выплевывались принтером строчной печати, подключенным к другому  компьютеру.
Много  больше  данных  вылезало  и  из  двух  лазерных  принтеров,   которые
распечатывали их очень мелким шрифтом и с огромным  количеством  медицинских
символов, недоступных для обработки старинной аппаратурой  матрично-точечной
печати. Деймон наклонился  над  одной  из  распечаток,  но  через  мгновение
выпрямился; он умел читать музыку, а не научные иероглифы.
   Внезапно из динамиков послышались причитания Кена, и все трое  вздрогнули
от неожиданности.
   - Иисус Милосердный, - удивленно воскликнул Брэнгуин. Он мгновенно впился
взглядом в информационный экран  своего  терминала  и  неистово  забарабанил
пухлыми пальцами по клавиатуре. - Это еще не может быть началом  выхода,  он
просто приходит в себя.
   - Тогда что же с ним? - Деймон шагнул к прозрачной стене и прижался лицом
к стеклу, но Кен, казалось, не замечал его. - Ему  больно?  Уже?  Можете  вы
что-нибудь ему дать - усыпляющий или обезболивающий газ?
   Причитания не прекращались.
   - Ему еще не должно быть больно, - сказала  Вэнс  и  нахмурилась.  -  Как
правило, жерт... субъекты утверждают, что во  время  инкубационного  периода
чувствуют себя лучше, чем обычно. Анализы неизменно показывают исключительно
высокие уровни эндорфинов и адреналина в период роста и  полное  прекращение
деятельности иммунной системы. - Она задумчиво постукала пальцем  по  нижней
губе. - Он был в коме около четырнадцати часов, но это вполне укладывается в
нормальный диапазон. Я действительно не могу объяснить его поведение. -  Она
искоса поглядывала на Деймона и выглядела не на шутку удивленной. - И  кроме
того, мистер Эддингтон, мы не можем дать ему ничего такого, что уменьшило бы
боль... ну, удара, который он ощутит, когда чужой начнет рваться наружу.
   - Но ведь что-то сводит его с ума, - тихим голосом возразил Эддингтон.  -
Вы хотя бы уверены, что зачатие произошло? Возможно, оно не получилось.
   Вэнс и Брэнгуин обменялись взглядами.
   - Не известно ни  одного  примера,  когда  бы  им-плантирование  эмбриона
чужого хозяину-человеку оказалось неудачным, - бесстрастным голосом сообщила
Вэнс. - Чужие - исключительно сильная и  прекрасно  приспособляющаяся  форма
жизни. Для ее нормального развития даже не требуется, чтобы здоровье хозяина
было в отменном состоянии. - Ох, - только и смог сказать Деймон. Он  помахал
Кену рукой, но гитарист продолжал его игнорировать.
   Петрилло перестал наконец причитать и теперь нетвердой походкой шагал  по
клетке. Он прошел близко К стеклянной стене, и Деймон с удивлением  заметил,
что у Кена гораздо более здоровый вид, чем был, когда он  появился  здесь  с
Ахиро. Наконец гитарист остановился возле дальней стены  и  склонил  голову,
будто прислушиваясь. Никаких звуков, конечно, не было: в  клетке  достаточно
микрофонов и датчиков записывающих устройств, которые  улавливали  даже  шум
тока крови по его артериям.
   Поймав  любопытный  взгляд  Деймона,  он  бегом  бросился  к  тому  месту
прозрачной стены, где стоял композитор.
   - Куда подевалась музыка? - истошно выкрикнул Кен. - Где моя музыка?
   - Что? - спросил оторопевший Деймон и отпрянул от стекла, по которому Кен
шлепнул ладонью.
   - Верните ее! Верните музыку, пожалуйста. - заунывным  голосом  взмолился
Кен, потом отскочил от стеклянной стены, словно на нем был резиновый  костюм
- последний крик моды,  сразу  же  полюбившийся  детишкам.  Пошатываясь,  он
остановился возле  сброшенного  эмбрионом  кожистого  панциря,  затем  резко
наклонился, поднял его на уровень глаз и  стал  пристально  вглядываться  во
внутреннюю полость. - Где она?
   Все трое стояли теперь рядом, и его шепот звучал для них  так,  будто  он
был среди них, а не по ту сторону небьющегося стекла.
   - Ее больше нет в моей голове, - продолжал он жалобно бормотать, - нет ее
и в моем... сердце. Может быть,  она  там?  -  Он  прижал  кожистый  панцирь
эмбриона к уху, словно это была морская раковина, и на  его  лице  появилось
выражение сосредоточенной озабоченности.
   Спустя несколько секунд Кен сокрушенно поморщился  и  швырнул  панцирь  в
сторону. Это движение снова напугало Деймона, и гитарист поймал его  взгляд.
- Ты не сознался, что намерен  украсть  мою  музыку,  Деймон,  -  сказал  он
грустным голосом. Укор в глазах Кена Петрилло, осуждающее  и  вместе  с  тем
снисходительное выражение его лица заставило Деймона стыдливо отвести взгляд
и опустить голову. - Ты даже не заикался об этом. Где музыка? - Кен  спрятал
лицо в ладони и зарыдал.
   Деймон хотел было заговорить, но  гитарист  отвернулся,  едва  композитор
открыл рот... и тот  облегченно  вздохнул.  У  него  не  было  ни  малейшего
представления, что могло бы теперь умиротворить Кена Петрилло.
   Следующие два часа Кен держался подальше от стекла, главным образом  сидя
у дальней стены клетки. Прислонившись к ней  спиной,  он  тупо  таращился  в
пространство и бубнил себе под нос, пытаясь  найти  замену  музыке,  которая
оставила его навсегда. Все эти два часа Деймон ощущал себя вором. Мысль, что
гитарист считает его грабителем,  отобравшим  его  удивительную  музыку,  по
какой-то причине казалась Деймону гораздо более отвратительной, чем сам факт
скорой смерти Петрилло. С неизменным блокнотом в руке Вэнс  тщетно  пыталась
привлечь к себе внимание  Кена,  видимо  отчаянно  желая  задать  ему  чисто
технические вопросы. Временами он едва  ли  осознавал  окружающее,  но  были
моменты, когда взгляд Кена становился быстрым, острым и странно расчетливым,
не упускавшим ни единого движения сновавшей по лаборатории троицы.
   В начале третьего часа, после того как Кен очнулся,  пальцы  Вэнс  начали
быстро  порхать  над  ручками  настройки  и  клавишами  стойки  медицинского
оборудования.
   -  Сигналы  его  жизнедеятельности  быстро  приближаются  к   критическим
отметкам, - сказала она  Деймону  и  Брэнгуину.  -  Взгляните  на  показания
датчиков. Я никогда не видела ничего подобного.
   - Процесс рождения вот-вот должен начаться, - со знанием  дела  заговорил
Брэнгуин, переводя взгляд с одного монитора на другой. - Вскоре его организм
не выдержит нагрузки. Частота ударов сердца поднялась до ста  шестидесяти  в
минуту, кровяное  давление  уже  утроилось.  Еще  немного,  и  все  кончится
церебральным кровоизлиянием.
   - Он может умереть до того, как родится чужой? - спросил Деймон и оторвал
встревоженный взгляд от индикаторов регистрации жизненных функций Кена.
   Вэнс отрицательно покачала головой: - Весьма сомнительно.  Я  знакома  со
всеми материалами по  имплантации  эмбрионов  чужих  и  не  знаю  ни  одного
примера, когда бы плод погиб  в  теле  хозяина  или  во  время  рождения.  В
переводе на человеческие  понятия,  не  зарегистрировано  ни  одного  случая
рождения мертвого ребенка. Другими словами,  на  данной  стадии  эмбрион  не
может не выжить. - Выражение ее лица стало мрачным.  -  Должна  предупредить
вас, что ваш друг...
   - Он мне не друг! - резко возразил Деймон. - Просто человек, с которым  я
когда-то был знаком!
   - Чудесно, - согласилась  Вэнс  строго  официальным  тоном.  -  У  вашего
знакомого  очень  скоро  произойдет  резкий  выброс  эндорфинов.  Он   будет
испытывать невыносимую боль, и, как я уже говорила, мы не можем использовать
никакие средства для ее облегчения.
   - Это... очень  печально.  -  Деймон  склонился  над  пультом  управления
стойкой звукозаписи, чтобы еще раз проверить настройку уровней  звучания.  -
Но этот выбор он сделал сам.
   Вэнс окинула его  бесстрастным  взглядом,  но  Брэнгуин  невольно  втянул
голову в плечи. Все трое разом вздрогнули, когда из динамиков вырвался  звук
падения тела на пол. Вэнс и Брэнгуин  бросились  к  пульту  подвешенной  над
головой видеокамеры, монотонно сканировавшей  пространство  всей  клетки,  и
настроили ее на слежение только за той зоной, где находился  Кен.  Он  снова
поднялся на ноги и побрел, шатаясь, словно пьяный. Пот покрывал его лысину и
градом катился по лицу, рот перекосился от удивления и боли.
   - Мне больно! - пронзительно закричал он. - Помогите пож...
   Внезапно его голос  исказился,  став  нечленораздельным,  грудная  клетка
конвульсивно задергалась и вздулась. Деймон  ударил  по  кнопке  "Запись"  и
громко скрипнул зубами. Но не было  ли  это  треском  разорвавшейся  грудной
клетки Кена?
   Гитарист упал на колени, он задыхался, крик замер в горле. Кен  попытался
ползти,  издал  звериное  рычание,  один  раз,  потом  второй.   С   третьим
спазматическим воплем изо рта вырвалась струя темно-красной крови, образовав
на полу почти черную лужу. Одна рука стала шарить по полу, словно он пытался
нащупать что-то, но чувство равновесия ему быстро изменило, он  перевернулся
на спину и замер, вытаращив  глаза  в  потолок;  губы  продолжали  беззвучно
шевелиться.
   - Он умер? - потребовал ответа Деймон. - Что с чужим? Что...
   - Потерпите! - огрызнулась Вэнс. - Я же вам говорила,  что  все  будет  в
порядке. Он уже выходит!
   Она была права. С последней конвульсией грудь Кена разорвалась  вместе  с
его ветхой грязной одеждой, открывая дорогу новорожденному. Ребра  разошлись
и стояли торчком, Кена Петрилло не стало, на полу лежала лишь его худосочная
оболочка...
   Корм для младенца чужого.
   Пронзительные  крики  новорожденной  твари  были  громкими  и  достаточно
резкими,  чтобы  трое  людей,  наблюдавшие  за  его  появлением  на  свет  с
вытаращенными от ужаса глазами, забыли об усталости и  отупении.  Вымазанные
кровью рыжеватый панцирь и пасть младенца добавляли к мелодии рождения  этой
формы  жизни  любопытный  булькающий  звук,  звенящий  шум,  который  только
усилился, когда эта тварь оплела сегментами своего длинного  безногого  тела
труп Кена и приступила к первой кормежке.
   Вэнс, не поднимая головы, бешено строчила в блокноте, а Брэнгуин с дрожью
отвернулся от клетки; цвет его лица напоминал  кашу-овсянку.  Только  Деймон
был предельно сосредоточен на своей работе, целиком  отдавшись  первозданной
красоте музыки появления на свет чужого. Он ничего не видел, но слышал  все.
В этой музыке было именно то, что он надеялся услышать, и даже больше. Вопли
голода и жадного желания утолить его были так  созвучны  нереальным  мечтам,
таившимся в глубинах его растерзанной души.
   - Красота, - не сказал, а выдохнул Деймон, не прекращая танца пальцев  на
движках и головках  настройки  пульта  звукозаписи.  Слезы  благодарности  и
сердечной признательности переполнили наконец его глаза и потекли  по  лицу.
Это окупало жертвы - и жизнь Кена, и все остальное. -  Такая  милая  музыка,
такая уникальная. Ничто не сравнится с твоим  песнопением,  никому  не  дано
превзойти тебя!
   Часы проходили без отдыха, Деймон наблюдал за ростом чужого, не отлучаясь
от пульта звукозаписи и едва ли вполне осознавая, что  тот  кормится  трупом
человека, которого он некогда называл своим другом и партнером.
   - Ешь на здоровье, - умильно сюсюкал  он,  захлебываясь  от  восторга,  -
расти большим и сильным, мое маленькое чудо.
   От изнеможения перед глазами Деймона кружили тени,  усталость  отдавалась
звоном в ушах, но он не решался отойти от пульта.  Все  было  новым,  каждый
звук - бесценным, он не мог позволить себе пропустить даже  самый  крохотный
нюанс. В улыбках, которыми он одаривал  обитателя  стеклянной  клетки,  были
тоска и преданность.
   - Мой маленький Моцарт, - твердил он, задыхаясь от волнения, - ты еще так
молод, но так талантлив... как голодный.
   Вэнс и Брэнгуин  неустанно  фиксировали  график  быстрого  роста  чужого,
строго  хронометрируя  каждый  штрих   этой   предварительной   фазы   жизни
новорожденного. Панцирь рыжеватого тараканьего окраса постепенно потемнел до
иссиня-черного, а затем раскололся, Дав  выход  существу  третьей,  взрослой
стадии. Тварь, вырвавшаяся на свободу, была так же темна, как отброшенная ею
в стороны скорлупа, и вооружена полным  комплектом  зубов,  хотя  еще  и  не
достигших предельных размеров. Всего восемнадцать часов  спустя  у  нее  уже
были длинные задние конечности, на которых  она  могла  достаточно  проворно
двигаться, прибегая к помощи недоразвитых передних;  вдоль  плавно  вогнутой
дуги хребта появилась половина характерн