впервые  покинул
поля и попал в Город.
   Для него это оказалось шоком.
 
*** 
 
   На всю оставшуюся жизнь  он  запомнил  тот  момент,  когда  вместе  с
Управляющим  впервые  переступил  порог  огромного  зала,  всю   площадь
которого занимали невысокие, сложенные из различных подручных материалов
дома.
   Это место из-за  своих  размеров  в  первый  момент  вызвало  у  него
головокружение и сосущее чувство тревоги. Разум мальчика, сформированный
в замкнутых пространствах, не принимал такого глобального  понятия,  как
"горизонт". До определенного возраста  он  почти  не  выходил  из  дома;
потом, когда он  повзрослел  и  вместе  с  другими  подростками  племени
сенталов  начал  регулярно   работать   на   полях,   то   его   свобода
соответственно ограничивалась Плодородной Равниной, которая представляла
собой нескончаемую цепь прямоугольных залов, где потолок висел над самой
головой, а его поверхность  ярко  светилась,  позволяя  растениям  жить.
Естественно, что, воспитанный в таких  условиях,  он  не  имел  никакого
понятия о психическом расстройстве, которое его далекие предки именовали
агрофобией.
   Ноги Рогмана подкосились. Эргавс,  который  сопровождал  его  в  этой
первой доставке груза к городским складам, недовольно заворчал,  но  все
же дал ошалевшему клонгу несколько минут,  чтобы  тот  смог  опомниться,
свыкнутся с новым чувством.
   Хотя поля и Город разделяло всего несколько километров пути по прямым
широким тоннелям, до сего момента Рогман ни разу не бывал тут.
   Город этнамов потряс его.  Долгое  время  в  сознании  мальчика  этот
необъятный зал, чьи стены возносились вверх  на  тридцать-сорок  метров,
будет оставаться чем-то потрясающим, находящимся на грани понимания...
   Отвесные стены тянулись  все  вверх  и  вверх,  так  что  приходилось
запрокидывать голову, пытаясь разглядеть их. В  первый  момент  мальчику
пришлось вступить в борьбу с внезапной тошнотой и слабостью, но  он  все
же сумел задрать подбородок и широко  распахнуть  глаза,  чувствуя,  что
сейчас просто потеряет сознание от нахлынувших на него впечатлений.
   Впервые в жизни он не смог различить потолка. Там, куда  он  устремил
свой  помутившийся  взгляд,  на  головокружительной   высоте   молочными
полосами тянулись сгустки испарений, за которыми  оказалось  невозможным
разглядеть структуру перекрытий, был виден только источаемый ими свет...
Ошалевший взгляд Рогмана скользил поверх крыш одно-, двухэтажных домов и
нигде  не  находил  преграды  -  зал  оказался  столь  велик,  что   его
противоположной стены не было видно из-за расстояния и  тумана,  который
вился над постройками и медленно, лениво утекал  в  огромные,  забранные
решетками зевы вентиляционных труб. Чуть выше, приблизительно на  уровне
двадцати метров от пола, из стен зала торчали опаленные и  перекрученные
балки обрушившихся  в  незапамятные  времена  перекрытий,  над  которыми
виднелись черные глазницы входов в какие-то туннели, но, куда они вели и
бывал ли кто-то в них, Рогман, естественно, не знал.
   Из транса его вывел грубый толчок.
   - Хватит глазеть... - проворчал Эргавс, толкнув  его  по  направлению
кривой и узкой улицы. - Запоминай дорогу.
   В тот момент Рогману казалось, что  он  попал  в  несбыточную  страну
своей мечты.
   Город давал пьянящее ощущение свободы, на его улицах толклось столько
народа, что никто просто не обращал  внимания  на  клонга,  который  шел
вслед за Управляющим.
   На обратном пути,  когда  груз  уже  был  сдан,  Эргавс  обратил  его
внимание на то, как под потолком начал тускнеть свет.
   - Теперь будешь ходить в город сам, -  глухо  проворчал  он,  ухватив
Рогмана за волосы и резко задрав его голову к потолку.  -  Видишь,  свет
тускнеет?
   Смотри,  это  называется  "ночь".  Ночь  -  время  Высокородных.  Они
охотятся по ночам на этих улицах на глупых, заблудившихся клонгов. Никто
не смеет  противиться  воле  этнама,  запомни:  задержишься  тут,  когда
тускнеет свет, - умрешь.
   - П-почему? - задыхаясь, переспросил Рогман.
   - Этнамы - хищники. Они едят мясо. Этнамы любят кровь. Они  не  могут
все время есть сою и овощи. Днем они спят, а ночью выходят на охоту.
   - Они едят сенталов?! - в ужасе отшатнулся Рогман.
   - Они едят клонгов! - раздраженно ответил Эргавс.
   "Какая разница?! - не в  силах  совладать  с  ужасом  и  отвращением,
подумал Рогман. - Ведь рабы - это провинившиеся сенталы!"
   Однако у него хватило сообразительности не  высказывать  вслух  своих
умозаключений. Судя по тому, как Эргавс озирался по сторонам,  пока  они
преодолевали последнюю сотню метров до освещенного входа в тоннель, он и
сам не чувствовал себя в безопасности  на  улицах  быстро  пустеющего  и
погружающегося в сумерки города.
   Рогман накрепко запомнил преподанный урок, но все же беда не миновала
его...
 
*** 
 
   ...Это случилось спустя два года  после  первого  посещения  Рогманом
города. Он уже  закончил  дела  на  складах,  но  возвращаться  пока  не
собирался - в последнее время Эргавс все чаще давал ему различные мелкие
поручения, которые приходилось выполнять, отрывая время от  своего  сна,
но он не роптал, наоборот, - угрюмый юноша, вечно прячущий свое  лицо  и
тело под рабской  хламидой,  бледный,  с  источенными  худобой  чертами,
частенько задерживался в Городе  сверх  срока  и  по  собственной  воле.
Слишком притягательным оказалось это место, так разительно не похожее на
унылые, однообразные квадраты полей.
   В этот раз его любопытство, замешанное на мнимом  ощущении  некоторой
свободы, привело к весьма плачевному результату...
   - Эй, клонг! Ну-ка, постой!
   Каркающий голос, раздавшийся за спиной, заставил Рогмана вздрогнуть и
остановиться. Все произошло помимо его воли, властный  окрик  припечатал
подошвы к влажному покрытию улицы еще до того, как смысл сказанного  был
понят им.
   Он повернулся, привычно глядя мимо приближающегося к нему этнама.
   Смотреть в глаза Хозяину Жизни считалось дурным тоном. За  это  могли
убить.
   Этнам остановился в двух шагах от юноши, придирчиво рассматривая его.
Он был  высок,  даже  по  меркам  своей  расы,  но  Рогману,  в  котором
насчитывалось не меньше ста семидесяти сантиметров  роста,  Высокородный
едва доставал макушкой до плеча. Застывшие за  спиной  этнама  лимминги,
вооруженные своим  исконным,  биологически  выращенным  оружием,  вообще
приходились ему по пояс.
   Критически осмотрев Рогмана, Высокородный удовлетворенно хмыкнул:
   - Ты пойдешь со мной.
   От  этих  слов  юношу  бросило  в  жар.   Он   моментально   вспомнил
предостережения Эргавса, и его взгляд затравленно метнулся по  сторонам.
Наверху уже темнело, кривые улицы  погружались  в  сумерки.  Срывающийся
из-под далеких сводов мелкий,  нудный,  моросящий  дождь  только  усилил
ощущение безысходности.
   - Господин, я служу у Управляющего Полями... - едва слышно  попытался
возразить он.
   Глаза этнама гневно сверкнули.
   - Клонг... - прошипел он, делая едва заметный знак лиммингам.
   Рогман уловил его жест.
   За несколько  секунд,  пока  злобные  карликовые  создания  выдвигали
из-под хитина панцирных пластин свое оружие,  он  успел  пережить  такую
волну парализующего ужаса, что от него оцепенел не только разум, руки  и
ноги свело судорогой, и липкий холодный пот прошиб кожу...
   - Нне-е надо... - задыхаясь от страха, просипел  он,  отшатнувшись  к
стене, но лимминги не понимали речь: они знали лишь язык  жестов,  а  их
хозяин не собирался останавливать своих дрессированных убийц. Глядя, как
смертельно побледнел наглый раб, он испытывал нечто близкое  к  экстазу:
рот  этнама  чуть  приоткрылся,   в   отвратительной   усмешке   обнажив
заостренные зубы хищника, и в уголках его пухлых розовых  губ  выступила
слюна. Он уже предвкушал, как сейчас удар костяной  стрелки,  выпущенной
из дыхательного сопла лимминга,  взломает  черепную  коробку  клонга,  и
окровавленный мозг возбуждающим пятном размажется по стене...
   Рогман затравленно огляделся, но улица была пуста из конца в конец, в
этот  поздний  вечерний  час  в  городских  кварталах  редко   встретишь
запоздалого прохожего. Лимминги не  торопились:  их  хозяин  наслаждался
муками припертого к стене существа, чей разум не  мог  противостоять  ни
его  похотливому  взгляду,  ни  влажным,  отвратительно   поблескивающим
трубочкам, которые  выросли  из-под  хитиновых  покровов  дрессированных
убийц.
   Предвкушение крови исказило черты лица этнама.
 
*** 
 
   Почему над Городом этнамов темнело? Почему там ощущался не просто ток
воздуха, а ветер? Почему тут бывало тепло или холодно, в  то  время  как
над полями, в помещениях, где пол покрывала плодородная  почва,  никогда
не гас свет и температура не прыгала, словно подраненная крыса в поисках
выхода из ловушки?
   Этого Рогман не знал, но уже тогда юношу мучили  смутные  подозрения,
что в этом повинны  те  жерла  таинственных  тоннелей,  что  торчали  на
недосягаемой высоте, словно пустые глазницы гигантского  черепа.  Как-то
раз Рогман видел, что из одного такого тоннеля  вырывался  пар,  который
тут же улетал вверх, к поднятому на  сорокаметровую  высоту  светящемуся
потолку, и  клубился  там,  принимая  форму  облаков,  из  которых  явно
собирался идти дождь...
   Все это казалось юному рабу странным и любопытным, в то время как  ни
сенталы, ни тем более этнамы не обращали на это никакого внимания -  для
них все казалось привычным порядком вещей, не более...
 
*** 
 
   Он очнулся глубокой ночью.
   Все тело полыхало огнем, несмотря на пронзительный холодный  ветер  и
нудный дождь, что моросил из-под  далекого,  темного  потолка,  погружая
пространство под уличными факелами в желтоватую муть.
   Со стоном перевернувшись на спину, Рогман дотронулся рукой до  виска,
где пульсировала тупая, ноющая боль. Пальцы наткнулись на липкие волосы.
   "Кровь..." - отрешенно подумал он.
   Через минуту или две чьи-то шаги грузно прошлепали по мелким лужам  и
стихли возле скорчившегося на тротуаре раба.
   Естественно, это был страж. Кому еще взбредет в голову шататься ночью
по улицам города?
   Рогман даже не стал  поворачивать  голову,  когда  заостренный  конец
тонкой стальной пики кольнул его под ребра.
   - Встань! - раздался голос.
   Тупея от боли, он кое-как поднялся на  четвереньки,  потом,  хватаясь
руками за стену, встал. Лицо стража исказила презрительная гримаса.
   - Клонг? - протянул он, разглядев, с кем имеет дело.
   - Ты почему валяешься здесь?
   Рогмана мутило. По виску и щеке вдруг начали  сбегать,  смешиваясь  с
дождем, горячие щекотливые капли. Кровь, разбавленная дождем, капала  на
изодранную одежду. Очевидно, его вид был  слишком  уж  жалок.  Страж  не
прельстился его беспомощностью, не стал издеваться или задавать вопросы.
Он презрительным жестом приказал ему убираться прочь и пошел  дальше  по
своим делам.
   Рогман был благодарен ему. Клонгам не полагалось  врать.  А  если  бы
страж спросил, кто так изуродовал его, то ответ  -  скажи  он  правду  -
привел бы его к немедленной смерти.  Высокородные  не  зря  носили  свой
вычурный титул. Они относились к категории  существ,  которым  дозволено
все. Без исключения.
   Дождь усилился. Рогман брел по  пустынной  улице,  держась  рукой  за
шероховатые стены домов. Боль притупилась.  Сквозь  прорехи  разодранной
одежды пробирал ледяной холод.
   Его мучил стыд. Лучше бы этнам просто убил его... Но нет.  Они  редко
убивали клонгов, все-таки последние имели свою цену. Но  издеваться  над
низшими можно было где угодно и сколько угодно. Рогман  представил,  как
когти рвут его плоть, а похотливые розовые губы жадно  слизывают  свежую
кровь, и его вырвало.
   Несколько минут он стоял, схватившись рукой за стену, и часто  дышал,
пытаясь как-то справиться с взбунтовавшимся желудком.
   Ему нужно как можно  быстрее  добраться  до  дома...  Только  там,  в
освещенных залах, можно будет отдышаться, отереть кровь,  почувствовать,
что избежал отвратительной, бессмысленной смерти...
   Однако его злоключения в эту роковую ночь еще не закончились.
   Очевидно, у Правителя Города, Амбуша, проходил какой-то праздник - до
слуха Рогмана, который, съежившись, пробирался вдоль влажных, молчаливых
стен, то и дело доносились выкрики, пару раз он слышал заунывный  вой  и
чьи-то отчаянные вопли, похоже, что ночное веселье было в самом разгаре.
   "У этнамов своя жизнь..." - в такт бухающим ударам сердца твердил про
себя он, стараясь слиться со стенами, превратиться в тень,  исчезнуть...
Не получилось.
   Внезапно в конце освещенной неровной цепочкой факелов улицы появились
носилки, которые волокли  на  спине  два  десятка  вставших  на  карачки
лиммингов. Под их темно-коричневые, поделенные на сегменты  брюшки  были
пропущены ремни от  двух  толстых  пластиковых  жердей,  что  составляли
основу носилок. Над этой  своеобразной  упряжью  возвышалась  коробка  с
окнами, завешенными шторами из плотной ткани. Внутри, пробиваясь  сквозь
щели в завесях, виднелся неверный огонек свечи.
   Рогман попытался отползти, слиться с фундаментом, но, видно,  сегодня
ему  предстояло  испить  до  дна  всю  чашу  негаданных  бед,   носилки,
покачнувшись, остановились как раз напротив него. Левый  ряд  лиммингов,
привязанных к жерди, повернул в его сторону свои головы. Они являлись не
только движущей силой  данного  транспортного  средства,  но  и  охраной
своего хозяина. Лимминги показались съежившемуся от  страха  Рогману  на
редкость жирными, противными и смышлеными. Они не просто  повернулись  в
его  сторону,  но  и  выдвинули  самые  кончики  влажно   поблескивающих
дыхательных трубок, в  глубинах  которых  таились  зазубренные  костяные
стрелки с сильным парализующим ядом. Стоило такой твари резко выдохнуть,
и отравленное жало с чавкающим хлопком устремлялось к жертве.
   Неудивительно, что за этой повозкой не было видно ни  телохранителей,
ни свиты, - двадцать лиммингов способны зажалить насмерть кого угодно  и
сами по себе являлись отменной охраной...
   Занавеска  дрогнула,  приоткрывая  узкую  щель,  откуда  на   влажную
мостовую упал мятущийся на сквозняке свет свечи.
   - Встань, клонг... - раздался скучающий, мурлыкающий голос.
   Рогман  не  мог  сопротивляться.  С  детства  его  болезненно   учили
повиноваться любому приказу  этнама.  Цепляясь  онемевшими  пальцами  за
шероховатые выступы фундамента, он встал.
   - Ну-ка, сними одежду! - потребовал тот же голос.
   Рогману ничего не оставалось, как развязать шнурок своего балахона, и
серая  хламида  бесформенной  кучей  оползла  к  его  ногам,   подставив
неверному свету коптящих факелов стройную фигуру юноши.
   Внешне, за исключением отсутствия мягкой голубой шерстки и  несколько
иного разреза глаз, он походил на этнамов.
   Кровь из рассеченной кожи на виске вновь принялась капать, теперь уже
на голое  плечо,  и,  смешиваясь  с  нудным  дождем,  побежала  розовыми
струйками по рукам, по груди...
   Это, наверное, и сыграло решающую роль.
   Этнамы были хищниками. Ничто так сильно не возбуждало их, как  вид  и
запах крови.
   Занавеска носилок вдруг резко отдернулась, и Рогман почувствовал, как
тело цепенеет, но не от холода, а от тоскливого, дурного предчувствия.
   В носилках сидела  дочь  самого  Амбуша,  Нейра.  Управляющий  Полями
как-то, находясь в  особо  добром  расположении  духа,  намекнул  своему
приемышу, что его появление среди сенталов каким-то  образом  связано  с
рождением дочери Правителя. Однако  если  они  и  были  ровесниками,  то
внешне это никак не проявлялось. С точки зрения этнамов, та  самка,  что
жадно разглядывала  обнаженного  раба  из  глубины  носилок,  уже  давно
переступила  порог  зрелости.  Их  срок  жизни  не  мог   сравниться   с
долголетием сенталов - Эргавсу уже стукнуло тридцать,  а  седина  только
начала появляться в его роскошной шевелюре. У этнамов  все  было  иначе.
Сам Амбуш, глубокий седой старик, прожил двадцать пять  лет  и  считался
долгожителем...
   Однако Нейру не заботил ни собственный вид, ни возрастные или расовые
различия.
   - Подойди, клонг... - не то приказала, не то позвала она.
   Рогман не шелохнулся. Он уже догадался,  что  она  хочет  сделать,  и
ужас, смешанный с отвращением, бил его волнами  крупной,  непроизвольной
дрожи.
   На розовых губах  Нейры  появилась  хищная  усмешка,  обнажившая  ряд
белых, заостренных зубов.
   Скучающая, пресыщенная жизнью аристократка, дочь  Правителя,  которой
по праву рождения было дозволено все...  Что  может  быть  страшнее  для
раненого, совершенно бесправного раба, чья жизнь,  по  сути,  не  стоила
ничего?
   Какой-то частичкой разума, еще не  совсем  оцепеневшей  от  страха  и
отвращения, юный Рогман  понимал:  лучше  покориться,  зажмурить  глаза,
задержать дыхание... и тогда, быть может, он еще вернется домой живым...
   Нейра  встала  с  подушек,  не  сводя  с  оцепеневшего  раба   своего
распаленного, похотливого взгляда. Шикнув на лиммингов, которые  тут  же
попрятали свои головы  под  жердь  носилок,  она  ступила  на  мостовую,
одновременно властным, нетерпеливым жестом расстегнув одежду.  Этот  раб
казался ей  столь  необычным,  что  она  не  обратила  внимания  на  его
непослушание: Рогман все еще стоял,  прижавшись  к  стене,  и  не  думал
двигаться навстречу. Что ж... Она машинально  облизнула  пухлые  розовые
губы длинным языком, предвкушая, как слижет с  его  плеча  первую  каплю
смешанной с  дождем  крови...  Пусть  стоит...  Нейра  хотела  одного  -
удовольствия, острого, как рассекающий плоть нож, и если раб оцепенел от
неожиданного благоволения высшей особы, то она сделает все сама...
   Может быть, она даже оставит  его  в  живых  после  совокупления  или
заберет во дворец...
   В голове Рогмана в этот момент присутствовали совсем другие мысли.
   Если бы светлейшая  дочь  Амбуша  могла  в  данный,  момент  каким-то
образом услышать их, то жизнь раба оборвалась бы в ту же секунду.
   Юный Рогман не испытывал ни грамма положенного раболепия...
   Доминантой его мыслей являлось отвращение,  которое  захлестнуло  его
липкой, осязаемой волной, подавив даже смертельный страх.
   Дочь   Правителя   Амбуша,   великолепная   Нейра,    казалась    ему
отвратительной.
   "Драная, облезлая, похотливая кошка..."
   Рогман не мог взять в толк,  откуда  в  его  голове  появилась  такая
мысль. Он даже не знал значения вынырнувшего из глубин подсознания слова
"кошка".  Он  просто  смотрел  расширенными  глазами,  как  дочь  Амбуша
медленно двигается к нему, и понимал, что  та  пьяна  почти  до  полного
бесчувствия... Он видел под распахнутой ветром одеждой ее тело, покрытое
коротким,  влажным  подшерстком,  сморщенные  соски  шести  грудей,  что
тянулись вдоль живота,  и  отчетливо  понимал,  что  умрет  от  ужаса  и
отвращения, как только она коснется его...
   Неизъяснимый страх, что секунду  назад  парализовал  мышцы,  внезапно
возымел обратное действие. Рогман вдруг почувствовал, как  одеревеневшее
тело помимо его воли наливается жгучей, горячей волной неведомой  доселе
СИЛЫ.
   Как будто в  нем  проснулось  нечто,  заложенное  глубже  инстинктов,
глубже разума...
   Поначалу это был бешеный выброс адреналина в кровь, которая горячими,
тугими толчками ломилась в его виски, потом он ощутил нестерпимый зуд  в
кончиках  пальцев,  словно  там  из-под  ногтей  росло   что-то   новое,
совершенно неподвластное его пониманию, затем резко накатила тошнота,  а
за ней  последовала  волна  ледяного  пота,  покрыв  мелкими  блестящими
бисеринками испарины его продрогшую кожу.
   Лимминги внезапно заскулили, защелкали, пытаясь забиться поглубже под
повозку. Такого поведения злобных тварей еще не видел никто из живущих.
   Рогман не мог наблюдать себя со стороны, и, хвала Падшим Богам, никто
не оказался случайным свидетелем этой  сцены  на  пустой  улице  Города,
иначе раба бы попросту растерзали...
   О