улась из зева ворот на простор разоренного и вытоптанного поля...
   Эргавс благоразумно  отступил  к  стене.  Среди  воцарившегося  хаоса
только Амбуш да еще несколько Высокородных, что окружали Правителя около
установленной им треноги невиданного оружия, остались неколебимы,  будто
утес, рассекающий своей скалистой грудью пенный поток...
   - ...РЕАКТИВАЦИЯ ПОДСИСТЕМ ОХРАНЫ И НАБЛЮДЕНИЯ!
   - ...ТЕСТ ПРОВАЛЕН, ПОВТОРНЫЙ ПЕРЕЗАПУСК!
   - ...ДЕФЕКТ ОБОРУДОВАНИЯ... СКАНИРОВАНИЕ...
   - ...ПРИСУТСТВИЕ КСЕНОМОРФНЫХ ЖИЗНЕННЫХ ФОРМ!..
   - ...ТРЕВОГА!..
   Голос,  вновь  зазвучавший  над  многострадальным  полем,   показался
Эргавсу несколько другим, более мягким, что ли? "Быть может, это говорит
самка Падших Богов?" - со смятением подумал он.
   - ...БУДЕТ ОСУЩЕСТВЛЕНА ЗАЧИСТКА ПОРАЖЕННОГО СЕКТОРА! ПОВТОРЯЮ:
   АКТИВИРОВАН ВОЕННЫЙ КОНТРОЛЬ!
   Эргавс уже понял: сейчас случится что-то  скверное.  Такого  длинного
монолога со стороны невидимого голоса не слышал никто из ныне живущих.
   Он начал пробираться вдоль стены зала к выходу.
   Сзади кто-то дико, истошно закричал.
   Эргавс  не  оглядывался  и,  может,  потому  остался  жив.  Упав   на
четвереньки, он, подвывая от ужаса, полз к тоннелю, а земля  под  ногами
ходила ходуном,  гулко  отдаваясь  тяжкой  поступью  чего-то  неимоверно
древнего, непостижимого и потому особенно жуткого...
   ...Рогман закричал,  забился  во  сне,  но  открыть  глаза,  очнуться
оказалось выше его сил.
   Гораздо милосерднее оказалось сознание самого Эргавса.
   Оно погасло, не выдержав надвигающегося  сзади  ужаса,  и  измученный
кошмаром Рогман наконец  затих,  неестественно  вытянувшись  на  жестком
ложе.
   Вот только его душа, где бы она ни витала, еще не вырвалась из цепких
объятий нереальности. Новые картины поплыли в клочьях сна, и неизвестно,
что оказалось страшнее для юного, сорвавшегося со своей цепи блайтера, -
сцены  пробуждения  неведомой  древней  жизни  или  же  то,   что   было
продемонстрировано ему дальше...
   ...Сознание  плавно  скользило  средь  красноватых  сумерек  огромных
залов.
   Душу Рогмана наполняла скорбь, но он  не  мог  отчетливо  осознать  -
принадлежит это чувство ему или же  кому-то  другому?  Быть  может,  его
разум попал в плен, и им теперь пытается управлять эта загадочная КИМПС,
чей искаженный образ никак не шел из головы?
   Вряд ли... Может быть, он и смотрел на багряные  сумерки  посредством
чужих глаз, но скорбь, хотя бы  наполовину,  принадлежала  ему.  Чувство
оказалось слишком глубоким, оно  всплывало  из  глубин  неподконтрольной
разуму генетической памяти...
   Величественные  Алтари  возвышались  повсюду.  Их   укрывал   толстый
многовековой слой пыли, но даже  сквозь  ее  серый,  неживой  бархат  на
скошенных панелях просвечивали редкие, сиротливые  огни.  Все  они  были
одинакового рубиново-красного цвета.
   Потом красные сумерки истончились, пропали, и им на смену выплыл один
необъятный зал, в  котором  концентрическими  кругами  были  расставлены
вытянутые,  продолговатые  саркофаги,  покоящиеся  на  массивных  черных
постаментах.
   В большинстве своем они оказались темны, как ночь, лишь редкие из них
просвечивали нежно-голубым сквозь запыленные прозрачные крышки.
   Сознание Рогмана приближалось, наплывало на них, и отчего-то  ледяной
холод ПРЕДЧУВСТВИЯ сжал его сердце...
   КТО Я?
   Этот вопрос неосознанно бился в пульсе его крови, он  пропитал  своей
горькой  безответностью  каждую  мысль  в  таинственной  глубине  мозга,
которую принято называть подсознанием. Всю жизнь  он  жаждал  ответа  на
данный вопрос и отчаянно боялся его получить.
   Эргавс ответил на него по-своему и по-своему оказался прав.
   Рожденный из Грязи, выродок, исчадие Алтаря.
   Мысленный кадр все увеличивался, и сердце  в  груди  спящего  Рогмана
почти  что  остановилось.  Сквозь  пыль,  покрывающую  выпуклый  колпак,
явственно проступали контуры лежащего внутри тела.
   Будь на нем одежда, Рогман бы  усомнился.  По  крайней  мере  у  него
остался бы повод для будущих сомнений. Лазейка к отступлению.
   Но нет. Тело  под  выпуклым  колпаком  было  обнажено,  лишь  тонкие,
змеящиеся по восковой коже проводки прикрывали его кричащую наготу.
   Сомнений быть не могло. Тот, кто лежал в  освещенном  голубым  светом
саркофаге, в окружении величественных Алтарей,  являлся  таким  же,  как
Рогман.
   Человеком его племени. Богом.
   Падшим Богом.
   ...Скрежет зубов разбудил Ушастого. Он  открыл  глаза,  посмотрел  на
спящего  человека,   заметил,   как   кожа   обтягивает   его   внезапно
заострившиеся черты, попытался коснуться  мыслей  блайтера  и  испуганно
отпрянул, даже вздрогнул всем своим маленьким тельцем.
   ...Рогман видел: существо под прозрачным колпаком мертво. Он не знал,
для чего предназначен саркофаг,  но  пятна  проказы,  выдающие  процессы
медленного разложения тканей, не могли обмануть блайтера. Кто бы  он  ни
был, Бог или нет, но смерть оказалась властна над ним.
   На смену страху и недоверию накатила волна отчаяния.
   Стоило увидеть ЭТО, чтобы полнее осознать собственное одиночество.
   Ему пытались внушить, показать, кто он? Зачем?!
   Ответа на данный  вопрос,  наверное,  не  было  и  у  той  силы,  что
заставила его сознание совершить это страшное, с точки  зрения  Рогмана,
путешествие в никуда.
   Он больше не хотел этого видеть. Он не желал знать, кто на самом деле
породил его.
   Однако вырваться из цепких объятий нереального,  потустороннего  Мира
теней оказалось не так просто. Он был, и это по какой-то причине  меняло
порядок вещей.
   Старый, дряхлый Мир чего-то ждал от него. Он умирал, агонизировал,  и
этот процесс казался необратимым. Да никто и не  собирался  его  менять.
Как может двадцатилетний раб изменить окружающую его реальность, которая
формировалась на протяжении сотен, а может быть, и тысяч лет? И для чего
ему делать это?!
 
ЧАСТЬ II 
 
ЗА ПЕРЕВАЛОМ ТЬМЫ 
 
Глава 5 
 
ВСАДНИК 
 
   Вороны уже давно перестали кружить над полем.  Их  пир  кончился  еще
осенью, остатки мяса смыло дождями с обглоданных костей,  потом  настала
пора, и с фиолетовых небес принялся падать тихий первый снежок незаметно
подкравшейся зимы...
   Прошло время. Зима не может длиться вечно,  и  снег  стаял,  хотя  по
утрам еще  стояли  морозы.  Робкая  весенняя  поросль  пробилась  сквозь
прошлогодний пожухлый травостой, в свою очередь прикрыв страшную  наготу
выбеленных черепов, и только отблески утреннего солнца, которое посылало
к стылой земле свои ранние, подкрашенные ультрамарином лучи, нет-нет  да
и пробегали по  хрупкому  инею,  и  тогда  в  седой  от  изморози  траве
синеватой искоркой вдруг вспыхивал потускневший  глянец  на  лезвии  уже
тронутой ржавчиной боевой секиры, или забрало валяющегося тут  же  шлема
вдруг игриво отражало шальной  солнечный  луч,  словно  пустые  глазницы
хранящегося за ним черепа могли что-то  разглядеть  в  морозных  красках
начинающегося утра...
   Наступал обычный, ничем не примечательный день  той  ранней  весенней
поры, когда природа только открывает глаза после зимней спячки, лужи все
еще замерзают на ночь, а первая трава рискует  погибнуть,  не  дожив  до
рассвета...
   ...Фиолетовое солнце поднялось выше, и его лучи стали теплее. Иней на
траве таял, образуя дрожащие капельки росы.  Место  прошлогодней  битвы,
расположенное в низине, у предгорий, постепенно  укрывал  зыбкий  туман,
поднимавшийся от влажной земли длинными перистыми полосами.
   Казалось, что тут уже давно нет никого, кто  бы  осмысленно  двигался
среди звонкой, хрустальной тишины: даже вороны, и те улетели,  откочевав
на юг с первым снегом, и пока что не спешили возвращаться...
   Обманчивая тишина висела над усеянным костями полем, пока этим  утром
ее не нарушило  сразу  несколько  необычных  звуков:  тихий,  царапающий
перестук,  легкое  бряцанье  да  свистящий  выдох   какого-то   крупного
животного...
   Одинокий  всадник  плыл  среди  полос   тумана,   будто   гротескная,
подвешенная в воздухе фигура. Нижнюю его часть скрывала эфемерная завесь
идущих от земли испарений  -  над  непроницаемыми  для  глаза  перистыми
разводами молочно-белой мглы виднелась лишь вытянутая  шея  и  маленькая
голова  ездового  цефала1.  Чуть  выше  мерно  покачивался  мощный  торс
всадника,  облаченный  в  металло-кевларовый  пластинчатый  доспех,  чьи
поперечные полосы  так  искусно  соединялись  между  собой  неприметными
стяжками, что броня  удивительно  мягко  обтекала  контур  могучих  плеч
шуршащим наслоением уложенных внахлест пластин.
   Голова могучего всадника (о его силе, бесспорно, свидетельствовала  и
ширина плеч, и раскрытый клюв цефала, что явно изнемогал под  непомерной
ношей) не была в данный момент покрыта шлемом, открывая  утренним  лучам
солнца обветренное лицо, ясные  голубые  глаза,  которые  окружала  едва
приметная сеточка морщин, и косой шрам на лбу, что уходил вверх  длинной
залысиной,  в  конце  концов  исчезая  в   тронутых   проседью   волосах
незнакомца.
   Его шлем болтался сзади, зацепившись за шейное  кольцо  брони  мягким
шнурком из сыромятной кожи.
   Нужно отдать должное той части экипировки дюжего воина, что оказалась
доступна  взгляду.  Она  являлась  замечательным   образцом   оружейного
искусства, но особенно это относилось к его головному  убору.  Шлем  был
яйцеобразным, его забрало не имело прорезей  для  глаз,  а  представляло
собой выпуклую дымчатую  пластину  из  материала,  похожего  на  матовое
стекло. В то же время этот материал никак не мог  быть  сродни  хрупкому
кварцу на шлеме, который сопровождал своего хозяина уже не первый поход,
тоже виднелись своего рода шрамы - две длинные  вмятины  пересекали  его
гребень, но рубящее оружие, что  оставило  эти  царапины  на  прочнейшем
металлокелавре, не смогло повредить хрупкого на вид дымчатого стекла, на
нем два углубления и обрывались, безо всякого намека на дальнейший след.
   Еще одной странностью экипировки  воина  являлись  два  гофрированных
шланга, которые вели  от  затылка  шлема  к  шейному  кольцу  брони.  Их
присутствие  на  доспехах  казалось  неуместным,  а   предназначение   -
загадочным.
   Вооружение всадника наполовину скрывал  туман,  но  по  торчащим  над
крупом  цефала,  по  обе  стороны  от  седла,  рукояткам  можно  было  с
уверенностью сказать, что тут присутствовал меч (довольно длинный,  если
брать  в  расчет  размеры  его  видимой  части),  снабженный  оптическим
прицелом арбалет, пучок метательных дротиков и боевой топор, чье  лезвие
покоилось в чехле из выделанной кожи.
   Всадник двигался от предгорий в сторону равнины, все глубже и  глубже
погружаясь в туман, и вскоре скрылся бы в нем вовсе, если бы не  оживший
к этому часу ветерок, что слабо подул со стороны далекого озера.
   Эти слабые эманации воздушной  среды  свили  медленное,  замысловатое
кружево, заставив перистые полосы свернуться в распадающиеся  на  глазах
кольца, потом, пока он спускался с последней каменистой  осыпи,  смешали
их и  унесли  прочь,  открыв  взору  всадника  обширное  поле,  покрытое
прошлогодней травой, в которой тут  и  там  валялись  страшные  и  немые
свидетельства отгремевшего хмурой осенней порой жаркого боя...  Заметив,
куда он заехал, всадник  натянул  поводья,  остановив  цефала,  и  легко
спрыгнул на землю. Умное животное, внезапно освободившись  от  нагрузки,
приподняло оперенный зад, распрямив мощные  лапы,  покрытые  мозолистой,
чешуйчатой кожей, и, испустив довольное шипение,  тут  же  воткнулось  в
траву своим широким клювом, выискивая, чем бы  поживиться  меж  пожухлых
холмиков прошлогодней растительности.
   - Но, но, Гранд, не тревожь кости! - Голос воина прозвучал необычайно
сильно и глубоко в окружающей тишине. Заметив, что его верный спутник не
очень-то внемлет звукам человеческой  речи,  он,  не  церемонясь,  но  с
видимым усилием разогнул длинную шею цефала, заставив того извлечь  клюв
из  пожухлой  травы.  Ездовое   животное   посмотрело   на   хозяина   и
требовательно зашипело. Тогда тот отстегнул  от  седла  притороченную  к
нему торбу, поискал глазами  свободный  от  белеющих  костей  участок  и
высыпал на него мелко нарубленные сухие, почерневшие плоды.
   - Иди сюда, Гранд.
   Цефал послушно подался вперед.
   - Вот тут и ешь... - Хозяин потрепал его по длинной шее и отвернулся,
возвращаясь к прерванному занятию.
   Опустившись на колени, он пробормотал несколько  неразборчивых  слов,
очевидно совершая тем самым какой-то ритуал, а затем решительно  разгреб
руками траву, обнажая лежащий в ней скелет.
   Несомненно, то был воин-дрон.  Вытянутый,  узколобый  череп  скалился
двумя рядами заостренных клыков.  Добрые  вороны  выклевали  его  глаза,
оставив зиять на их месте пустые дыры, за  которыми  пряталась  темнота.
Шлем с порванными завязками  валялся  неподалеку.  Краска  облупилась  с
него, и местами на темной поверхности металла проступила  рыжая  проказа
ржавчины.
   Однако взгляд путника приковал к себе не шлем и не череп - по ним  он
только вскользь прошелся  настороженным  взглядом,  гораздо  больше  его
заинтересовал панцирь, в который был облачен скелет...
   Вернее, не сам доспех,  а  зияющая  в  нем  крохотная  дырочка,  что,
вероятно, и послужила причиной смерти дрона.
   "Странное оружие", - подумал он, переворачивая панцирь.  Кости  дрона
затрещали, несколько фаланг пальцев остались лежать, примерзшие к стылой
земле, остальные же части скелета  удержались  на  высохших  сухожилиях,
только неприятно клацнули, ударившись о доспех.
   С обратной стороны панциря зияла такая же маленькая дырочка. То,  что
убило дрона, прошило его насквозь вместе с броней и улетело прочь...
   Он попытался  вообразить  себе  такое  оружие,  но  не  смог.  Ничего
подобного встречать раньше не  приходилось.  Ни  одна  стрела  не  могла
проделать столь малых, аккуратных дырочек, а уж тем более не копье и  не
дротик. Тут крылась какая-то загадка.
   Впрочем, загадок вокруг как раз хоть отбавляй...
   Воин  встал  с  колен,  отряхнулся  и  посмотрел  на  поле,  усеянное
молчаливыми свидетельствами жестокой битвы.
   Меж белеющих тут и там костей ясно выделялись странные углубления.  В
них нефосла трава,  будто  кто-то  выкопал  беспорядочно  расположенные,
конические ямы, разбросав вокруг вывороченный дерн...
   С кем же сразился отряд зверозубых воинов?!
   Этот вопрос все больше волновал странника, но ответа на него он  пока
не видел.
   Странно... Странно и даже жутко...
   Зверозубые являлись не единственным племенем, что обитало в горах, за
которыми, как гласили  поверья,  начинался  спуск  в  страшные,  мертвые
подземелья. Но лишь дроны, насколько он знал, были  столь  бесстрашны...
или глупы, что решались  спускаться  туда  в  поисках  старинных  вещей,
которые издревле ценились у всех племен и народов.
   Впрочем, зверозубые спускались со своих  гор  не  только  в  страшные
подземелья. Они с такой же  охотой  учиняли  набеги  на  селения  людей,
отчего между двумя  народами  шла  долгая  борьба,  не  утихавшая  много
поколений. Но Бриан (так звали путника)  определенно  знал,  что  осенью
никаких карательных или иных  отрядов  не  уходило  в  гиблые  по  этому
времени года места. Да и среди белеющих костей нет ни одного  инородного
существа, будто неведомая сила  выкосила  отлично  вооруженный  отряд  и
унеслась прочь, оставив на поживу воронам мертвые тела.
   "Что ж... - решил он, оставив в покое тела погибших, - одним  отрядом
мародеров будет меньше этим летом..."
   И все же он продолжал ощущать сильное беспокойство.  Не  всегда  враг
твоих врагов - твой друг, это Бриан  знал  наверняка.  Будь  тут  добрая
стрела, застрявшая меж пластин панциря, или проломленный  ударом  секиры
шлем, он бы успокоился, порадовавшись победе неведомых ему  удальцов,  а
так... Нехорошо это, не к добру, когда  сильный  отряд  свирепых  воинов
гибнет на своих землях невесть от чего...
   Подозвав цефала, он уже хотел было вскочить в седло, но в этот момент
его взгляд, машинально блуждающий меж останков,  зацепился  за  странные
неровности, что пролегли по земле в виде цепочки ясно различимых, но уже
оплывших от времени следов...
   Пройдя несколько шагов, Бриан нагнулся.
   Да, это, несомненно, были следы, и относились  они  к  тому  времени,
когда погиб отряд дронов. То, что они сохранились на  протяжении  многих
месяцев,  объяснялось  достаточно  просто:  отпечатки  оказались   столь
внушительны, что Бриан мог без труда предсказать - они будут  видны  еще
много лет, даже когда зарастут травой...
   - Ты смотри... - пробормотал он, вложив свою ладонь с  растопыренными
пальцами в отпечаток чьей-то трехпалой ноги. Его пятерня  не  покрыла  и
четверти следа! Похоже на лапу существа, которое сродни его  Гранду,  но
раз в десять крупнее...  Вот  уж  когда  поверишь  в  сказки  о  древних
чудовищах, что когда-то хранили Мир от  своевольных  миграций  различных
рас!..
   Закончив с осмотром, Бриан вскочил на терпеливо ожидавшего  цефала  и
снял со специального крючка арбалет.
   Открыв крышечку, которая защищала стекло прицела от влаги и пыли,  он
приник глазом к окуляру оптики, исследовал туманный горизонт, затем  его
взгляд, усиленный оптикой, переместился к горам, откуда он  держал  свой
путь, и только описав прицелом полный круг, воин успокоился... Кем бы ни
был орудовавший тут осенью монстр, сейчас он, наверное, уже далеко.
   - Поехали, Гранд, - негромко приказал он своему пернатому скакуну.
   Наевшийся цефал спокойно пошел вперед, слегка раскачиваясь на ходу.
   Его  всадник  отпустил   поводья,   продолжая   разглядывать   землю,
испещренную свидетельствами давнего боя. При  этом  его  губы  беззвучно
шевелились, словно он шептал про себя какие-то  слова,  не  то  совершая
очередной ритуал, не то стараясь мысленно перечислить и крепче запомнить
все виденное этим туманным утром.
   Гранд, довольный тем, что хозяин не понукает  его,  шел  неторопливой
поступью в ту сторону, откуда окрепший ветерок доносил  слабый,  далекий
запах  воды.  После  плотного  завтрака  животному  хотелось  пить,   и,
принуждаемый инстинктом, цефал не  знал,  что  несет  его  задумавшегося
хозяина навстречу судьбе...
 
*** 
 
   Земля лежала перед ним по большей части бесплодная.
   Предгорья, освещенные голубой  звездой,  вообще  пользовались  славой
дурных  мест,  и  появляться  тут  таким  путешественникам,  как  Бриан,
доводилось либо поздней весной,  либо  ранней  осенью.  Объяснение  тому
крылось в непонятных, даже загадочных циклах местной природы  -  голубое
светило вело себя крайне непостоянно: летом оно набухало, превращаясь  в
огромный пылающий шар, сжигающий все  вокруг  своими  нещадными  лучами,
зимой же, наоборот, уменьшалось,  истаивало,  словно  удаляясь  в  глубь
неведомого пространства, и  тогда  предгорья  сковывал  лютый  холод.  И
только в межсезонье тут можно было жить таким существам, как Бриан.
   Зверозубые же, как и родственные им племена зеленокожих,  чувствовали
себя вполне вольготно под светом голубой звезды. Зимой они  прятались  в
глубоких пещерах, вход в  которые  затягивали  собой  необыкновенные,  с
точки зрения Бриана, полурастения-полуживотные  -  огромные  студенистые
пробки, мягкие изнутри и ороговевшие снаружи. Они жили в тоннелях, летом
растекаясь  по  стенам  и  потолку  клейкой  массой,  а   зимой   прочно
перегораживая вход в пещеры для холода и припозднившихся животных.  Была
ли  для  студенистых  пробок  какая-то   выгода   от   сожительства   со
зверозубыми, Бриан не  знал.  Он  вообще  сомневался,  что  дроны  и  их
родственные  племена  способны  на  осмысленное  приручение   каких-либо
животных.
   Они жили исключительно охотой,  разбоем  и  воровством,  причем  двум
вторым занятиям отдавали явное предпочтение.
   Увлеченный  такими  мыслями,  странник  не  заметил,  что  его   путь
совпадает с идущей параллельн