олнительный интерес моим поискам. Среди
кожаных фолиантов с житиями святых, среди окованных медью Евангелий
попадались книги и совсем не церковные. И очень неожиданные. Первое,
прижизненное собрание сочинений Гоголя с его родовым гербом на обложке,
двухтомный "Новый Робинзон" Генриха Кампе - издание восемнадцатого века,
"Восточная война" Богдановича, старые альбомы по истории античного мира с
прекрасными гравюрами... Особенно много книг было по навигаторской науке и
путешествиям. Я просто обалдел, когда увидел "Географию генеральную",
изданную при Петре, а потом "Атлас Балтийского моря" капитана Нагаева,
напечатанный два с половиной века назад.

Часа полтора, приткнувшись у настенного фонаря, я читал рукописные "Записки
корабельного священника о. Кирилла, волею Божией совершившего плавание
кругом света на шлюпе "Олег" в 1830, 31, 32 и 33 годах". Почерк был
крупный, разборчивый, а в "Записках" - масса остроумных наблюдений жизни
"матросских служителей" и "господ офицеров" на деревянной парусной
скорлупке посреди океана...

Но книгу Альфреда де Ришелье о трехмерных зеркалах я, конечно, не нашел. И
в середине дня, щурясь от солнца, выбрался на монастырский двор, где сквозь
булыжники прорастала уличная безлепестковая ромашка.

- Ну и как наше хранилище премудрости? - приветствовал меня отец Леонид.

- Впечатляет.

- Ежели что спер, сын мой, признайся чистосердечно. Может, и подарю...

- Ничего не спер. Не нашел, что хотел...

- Потому и душа печалится?

Душа печалилась не поэтому. Просто и там, в библиотеке, и здесь, на дворе,
я чувствовал пустоту оттого, что нет рядом Сашки. Я представлял, как он
кидался бы от полки к полке, разглядывая золоченые корешки ("ишкин свет,
вот старина-то, а?"), как листал бы альбомы с гладиаторами и атласы со
схемами плаваний. Как вертел бы могучий глобус в медных кольцах экватора и
меридиана ("Игорь Петрович, смотрите, тут еще даже Австралии нет!"). И как
задирал бы голову на купола собора и крепостные башни, и как мы полезли бы
на колокольню к могучим дремлющим колоколам...

Но не было со мной проводника Сашки.

- Ежели что гнетет, покайся, - вроде бы шутя предложил отец Леонид. Но
вроде бы и всерьез.

Каяться я не стал, но, пока бродили по двору, рассказал про Сашку. О нашем
путешествии и о том, как расстались.

- Ну, чего ты хочешь, мальчишка ведь, - сказал отец Леонид совсем не в духе
вчерашней беседы. - Сперва надулся, а сейчас небось и забыл про обиду.
Может, понял уже, что не со зла ты его обманул, а чтобы не ввергать в
печаль...

- Боюсь, что все это сложнее. Будто что-то сломал я...

- Не усложняй... Бог даст, еще встретитесь...

"Если и встретимся, - подумал я, - будет уже не то. Все равно трещина..."

- Покажи камушек, что от месяца отломали, - вдруг попросил отец Леонид. - С
собой небось?

Камушек был со мной. Я вынул его из кармана, спрятал в сложенные тесной
лодочкой ладони, прикрыл от дневного света грудью. Отец Леонид придвинул
лицо.

- Смотри-ка ты, и правда светится. - И вдруг попросил совсем
по-мальчишечьи: - Слушай, отломи кусочек, а?

Я надавил на камушек пальцами, он послушно развалился на половинки.

- Возьми.

- Спаси вас обоих Господь, - тихо сказал отец Леонид.

А я вдруг подумал: "Что бы ни случилось, а главное, что лоцман мой жив и
здоров... Моя дорога, ясное дело, кончилась, а Сашку пусть добрая сила
хранит и дальше от зловещего алгоритма..."

Отец Леонид спрятал камушек в складки рясы и спросил:

- Побудешь у нас еще?

- Нет, надо возвращаться... Спасибо тебе.

- И тебе спасибо... И отроку твоему, проводнику. Кабы не он, мы бы и не
увиделись...

- Это правда.

- Инок поедет в село за хлебом, отвезет тебя. Правда, не на машине, а в
телеге... А оттуда - автобус до Овражков... С лодкой-то твоей что делать?

- Отдай мальчишкам, пусть катаются...

2. Кобург

Оказалось, что автобус будет лишь рано утром. Я не стал возвращаться в
обитель, переночевал в Доме крестьянина. На рассвете уехал, а к обеду был у
Генриетты Глебовны. Она сказала, что у меня усталый вид, я должен несколько
дней пожить у нее спокойно, погулять не спеша, не думать ни о чем печальном
и набраться сил. Но я чувствовал, что надо возвращаться. Опять болела нога,
давило голову и подкатывала подлая обморочная тошнота. Причем все это
сильно, неотвязно. Короче говоря, самочувствие было как накануне того дня,
когда я попал к любезному Артуру Яковлевичу.

Сейчас больница вспоминалась без прежнего отвращения. Может, и к лучшему -
свалиться на койку, получить от сестрицы Зои успокоительную дозу в
известное место и уснуть, забыв все горести.

Но конечно, я не стал раскисать сразу. Расплатился с Генриеттой Глебовной
за постой, бодро попрощался и даже, дурачась, пообещал звонить по "тому
самому" телефону. В ответ она грозила крепким пальцем и говорила, что
любопытные мальчишки плохо кончат, если вовремя не взяться за их
воспитание... Потом мы вдруг встретились глазами, замолчали и погрустнели.
Я не выдержал, спросил:

- А вы... никогда не звонили Андрису?

- Звонила. Не раз... Просила, чтобы не летел в тот день. А он смеялся. Он
верил в свой мотор и в свою судьбу. Храбрый был мальчик...


На станции я дождался пестрого, почти игрушечного поезда "Пилигрим", сел в
хвостовой вагон - полупустой и прохладный. Поехали: трюх-трюх, дзынь-дзынь.
Все так просто, никаких отраженных миров, никаких проблем. Через час буду
дома. Помоюсь, разберу почту, позвоню кому надо, а утром пойду сдаваться
Артуру Яковлевичу.

Я лениво смотрел в окно на болотистые луга, на рощицы. Потом на пологие
холмы, которые мне показались незнакомыми. На одном махала крыльями
ветряная мельница, я таких сроду не видел в наших окрестностях. И ехали мы,
кстати, уже значительно дольше часа...

- Скажите, - обратился я к симпатичному старику со щетинисто-серебряным
подбородком. - Станция Начальная... Скоро ли до нее доберемся?

- Простите? - сказал он с прибалтийским акцентом. - А, Начальная! То есть
конечная... Боюсь, что не скоро. Даже по расписанию часа через три. А ведь
поезд постоянно опаздывает.

Тут я увидел за окнами поросшие соснами дюны и окончательно понял, что все
не так-то просто. Оказывается, путь туда и путь обратно вовсе не одно и то
же в здешних местах. В детстве все было проще, а теперь что-то изменилось
на этом рельсовом маршруте. Опять шуточки отраженного мира?

Наконец прибыли. Я вышел из вагона и окончательно убедился, что тревога
была не напрасной. За перроном краснел вокзал, похожий на маленький
кирпичный замок. Правда, на белой вывеске значилось название "Начальная",
но кругом - ничего знакомого. Вдали, за крышами финских домиков, летали
чайки, я даже слышал их картавые крики. Пахло влагой, как на побережье.
Быстро бежали облака - серовато-белые, пухлые, какие собираются обычно в
теплые дни над большими поверхностями воды.

Я прошел через вокзал на тесную площадь. Один край ее замыкала серая
каменная стена средневекового бастиона. Между зубцов торчали рыла музейных
пушек. У стены торговала незабудками старенькая цветочница в чепце. Я
сказал ей:

- Простите, что это за город? Я проехал свою станцию, и вот...

Она заулыбалась без удивления, понимающе:

- Это Кобург. Не знаменитый немецкий Кобург, а наш, местный. Советую
посмотреть...

Я отошел, сел на выступ у стены. Прислонился к камню затылком. Назойливо,
тянуще болела нога. Стиснуло в груди, сдавило голову. Ну вот, началось
все-таки...

Цветочница быстро нагнулась надо мной.

- Что с вами? Вы нездоровы?

- Боюсь, что да...

- Одну минуту... не волнуйтесь. Здесь рядом телефон...


...Больница в Кобурге оказалась поменьше и попроще, чем у нас. Ни сложных
приборов для диагностики, ни врачей со званиями. Зато уютная, деревянная, в
глубине яблоневого сада (яблони уже доцветали). А главное - полупустая. В
трехместной палате я оказался один. Главный врач Анна Борисовна Штерн
приняла меня с ворчливым добродушием. А узнав при заполнении истории
болезни, "кто есть кто" (куда от этого денешься), забыла свою нарочитую
ворчливость и темпераментно поклялась поставить меня на ноги за три
недели... Ее бы устами да мед пить...

Но, как ни странно, мне и правда скоро полегчало. Через неделю я стал уже
выходить в город - в этот маленький симпатичный Кобург на берегу
желтовато-серого залива. Гулял среди домиков с острыми крышами и у
кирпичных фортов эпохи шведских войн... А однажды набрел на почтамт -
длинный дом с готическими башенками и стеклянными телефонными будками вдоль
фасада. Были здесь и междугородные автоматы. Нашего города в списке не
оказалось, но можно было позвонить в Москву. В нее, видимо, отовсюду можно
звонить - хоть с Марса, хоть из отраженного мира, хоть с того света.

Я набрал номер Дениса.

- Папаня! - радостно завопил в микрофон мой великовозрастный отпрыск. - Ты
откуда возник, наконец? Тебя медицина по всей стране ищет, Артур Яковлевич
каждый день звонит! Куда ты канул? Мать в истерике!..

- А ей-то что? Своих забот не хватает?

- Ну, не скажи! Первая любовь не ржавеет...

- Ладно, не мели языком... Все здоровы?

- Да у нас-то все! А ты как? И главное - где?

- Так я тебе и сказал! В творческой поездке...

- Батя, ну ты как дитђ... Ведь, чего доброго, отдашь концы без врачей-то...

- А я не без врачей, их везде хватает... Может, скоро в кругосветку
подамся, на судне тоже врач есть...

- У тебя что, крыша поехала?! - завопил Денис.

- Ты как с отцом разговариваешь! Нахал!

Он виновато заржал в трубку. Я вдруг понял, что соскучился по нему. Но
сказал сурово:

- Ладно, пока. Потом еще позвоню. - И дал отбой.

...Еще через неделю про меня разнюхали (видно, благодаря Анне Борисовне) в
местной газете. Пришел тощий парень с диктофоном, взял интервью. Потом стал
клянчить рассказ или очерк. Я поотбивался, но в конце концов пообещал. Тем
более, что деньги были на исходе, не на что новую рубаху купить. Работал я
не спеша и, как ни странно, даже с удовольствием. Описал праздник в
Подгорье и старт "Даблстара", приплел его историю-легенду и кое-что
присочинил. Главным героем сделал местного мальчишку, которому только
случайность помешала улизнуть зайцем в полет. На очерк не потянуло за
недостатком документальности, а на фантастический рассказ - вполне. И мой
"Звездный катамаран" в течение июня газета "Вечерний Кобург" выдавала
мелкими порциями...

Прошел месяц, и я не только не помер, а даже выписался. Газета предложила
мне комнату в редакционном дачном коттедже на берегу залива - бесплатно,
только с условием, что я еще что-нибудь напишу.

Анна Борисовна говорила, что уезжать мне пока не следует, она должна меня
"понаблюдать".

"Понаблюдать" меня ничуть не хуже мог бы Артур Яковлевич. И вернуться домой
ничего не стоило: выяснилось, что в Овражках я выбрал неудачный день для
отъезда - нечетное число, а поезд "Пилигрим" в мой город отправляется по
четным. Теперь можно было уехать в Овражки, а оттуда до дома - рукой
подать.

Но я не уезжал, не хотелось. Интуиция говорила, что потом я уже никогда не
выберусь в эти края. Они станут закрытыми для меня, как закрыто для не
знающих Дорогу Подгорье.

Насовсем расставаться с этим миром было грустно. По правде говоря, из-за
Сашки. Из-за того, что порвалась бы тогда последняя ниточка... Вообще-то
она и так порвалась. Но все же грела мысль, что я живу в том самом
измерении, где мой лоцман... Печаль моя, конечно, поулеглась, многое в
нашем путешествии вспоминалось теперь с улыбкой. Но стоило вспомнить
прощание - и опять делалось тоскливо... Эх, если бы не было той дурацкой
истории и разъехались бы мы по-хорошему! Тогда Сашка остался бы со мной
навсегда - просто как часть жизни, как негаснущий огонек. А теперь что?..

Я думал, думал и зашел однажды в местное отделение "Пилигрима". Спросил, не
могут ли они найти для меня адрес проводника Александра Крюка одиннадцати
лет, живущего в Краснохолмске. Там искать не стали, сказали: "О-о! Лоцман
Сашка!" - и выдали адрес наизусть. Спросили только:

- Вы что, знакомы с ним?

- Встречались...

Нет, я не поехал в Краснохолмск. Честно говоря, не решился. Написал письмо.
Так, мол, и так, вспоминаю, как бродили, спасибо тебе, а сам я малость
приболел, застрял в Кобурге, а книжка, которую ты при отъезде забыл, теперь
у меня; послать ее тебе? Как здоровье и как поживает Чиба?

Письмо получилось нарочито небрежное, даже нечестное какое-то. Но я это
понял, когда уже отправил его и потом повторял про себя написанные
строчки... Впрочем, терзаться не имело смысла: письмо вернулось. С лиловым
штампом на конверте: "Извините, адресат выбыл".

Куда выбыл? На время или насовсем? В "Пилигриме" ничего не знали,
удивились. "Ладно, значит, судьба, - сказал я себе. - Что было, то было, не
переделаешь. Хватит об этом". И стал жить в Кобурге дальше. В начале
августа сдал в газету рассказ "Вниз по реке Окуневке" и опять "загремел" в
знакомую палату под опеку Анны Борисовны Штерн. На четыре недели. На сей
раз почти совсем отказала нога.

- Разрабатывать ногу надо, процедуры принимать, а не ныть! - притворно
орала на меня Анна Борисовна. - А то ведь придется отрезать вашу конечность
к чертовой бабушке!

В общем, вытянула она меня и на этот раз. Выписала. И я, помахивая тростью
(подарили в редакции), отправился из больницы на набережную подышать
воздухом свободы.

Было начало сентября, но жара стояла как в июле, и лишь ветер с залива
смягчал ее. Хлопал тентами у магазинных витрин, теребил красно-белые зонты
уличных кафе. Пахло водорослями и мокрым песком. Мимо лавочек с сувенирами,
журналами и купальниками фланировал туда-сюда туристский люд. Впрочем,
немногочисленный. Зато было много ребят, в школах кончились занятия.
Здешних ребятишек не обряжали в школьную униформу, они были разноцветные,
веселые, счастливые, что урокам на сегодня конец и что на улице еще полное
лето. Многие из мальчишек - такие же светловолосые, длинноногие и
загорелые, как Сашка. Несколько раз я даже вздрагивал. Но мальчишки на меня
не глядели. С маху перескакивали каменную балюстраду и - с набережной прямо
на узкий песчаный пляж. Ранцы - в песок, одежда летит в стороны, как
пестрые бабочки, а сами - бултых в мелкую зыбь прохладного залива. Здесь
было безопасно: хоть полмили иди, а глубина первокласснику по грудь...

Я посмотрел, позавидовал и бездумно побрел дальше. Нарядная набережная
кончилась. Потянулась Портовая улица: справа - катерные причалы и уходящий
далеко в залив мол, слева - всякие пароходные и грузовые конторы. А среди
них я вдруг увидел нарядный желто-зеленый фасад с широкой витриной. За
стеклом, среди картонных кустов торчало чучело кенгуру и резвились розовые
попугайчики. Над дверью красовалась вывеска: "Агентство по морскому туризму
"Новая Австралия". Выше вывески, воткнутый в наклонную трубу, полоскался
флаг. Он был похож на австралийский, но "наоборот" - не синий с белыми
звездами Южного Креста, а белый с синими, и в углу, где у австралийцев
британский "Юнион Джек", здесь был синий прямоугольник с белым силуэтом
парусника.

За стеклом у лап кенгуру белела доска с объявлением:

"АГЕНТСТВО "НОВАЯ АВСТРАЛИЯ"
ОРГАНИЗУЕТ ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ СТАРИНЫ
И РОМАНТИКИ
РЕЙСЫ ЧЕРЕЗ ЗАЛИВ В г. НОВО-КАНСК
(быв. КАН'ОРРА)
НА СТАРИННОМ ПАРОХОДЕ
"ЗВЕЗДА АВСТРАЛИИ".
Справки и заказ билетов - в конторе".

У меня не было оснований отказываться от звания "любитель старины и
романтики". И, кроме того, не было никаких определенных планов на будущее.
Я вошел в контору.

Клерк в капитанском мундире и с блестящим английским пробором объяснил, что
Кан'Орра - город весьма любопытный, хотя и малоизвестный, ибо до недавней
поры был закрыт для посторонних. Билет недорог, а судно - настоящий музей.
Путешествие - сплошная экзотика. Фирма гарантирует...

- Заказать вам каюту?

- Валяйте, кэп...

- Туда и обратно?

- Только туда... - Я был почему-то уверен, что моему обитанию в Кобурге
пришел конец.

- Прошу вас, сэр... Судно стоит в конце мола, туда ходит электрокар.
Отплытие через два часа... Всего доброго, сэр.

- Сэнкью, кэп. Я готов, багаж при мне...

Когда я вышел и оглянулся на витрину, оказалось, что кенгуру - вовсе не
чучело. Он махнул хвостом, посшибал картонную растительность и скакнул
внутрь конторы. Это понравилось мне и почему-то вселило хорошие, хотя и
неясные надежды...

3. "Судовая роль"

Судно и вправду оказалось как музей. Уж не знаю, в самом ли деле этот
пароход был осколком старины или его специально построили таким в наши дни,
но при первом взгляде на него вспоминались Жюль Верн, Стивенсон, Марк Твен
и другие книжки с потертым золотом узорчатой рамки. Под бушпритом
красовалась раскрашенная фигура морской девы с золоченой звездой в поднятой
руке. Старинного вида адмиралтейские якоря свешивались с кат-балок. На
высоких черных бортах выступали могучие белые кожухи гребных колес. На них
- витиеватые буквы названия. Подымались над палубой мачты со стеньгами,
реями и густым такелажем, - видимо, для пущей радости туристов здесь при
попутном ветре ставили паруса.

В этом рейсе ветер был встречный. "Звезда Австралии" бодро двигала шатунами
паровой машины и пенила залив колесами. Скоро стало изрядно качать.
Пассажиры отправились страдать в каюты, но я, к счастью, морской болезни не
подвержен, поэтому радовался жизни.

Разноцветные вымпелы на стеньгах и флаг "Новой Австралии" под гафелем
празднично трепетали и щелкали в вечернем пожелтевшем воздухе. Капитан,
несший вахту на юте, был белоснежен, отутюжен, украшен фуражкой с золотом,
бакенбардами лорда Гленарвана и медным начищенным рупором. Через этот рупор
он приветствовал меня, как "не поддавшегося морской стихии", и по его
приказу предупредительный стюард (тоже белый и сверкающий) принес мне фужер
с прекрасным портвейном. После этого я до заката, забыв про все на свете,
ощущал себя Решкой, оказавшимся в кругосветном плавании...

Но когда потонуло солнце и погасла дымно-оранжевая полоса, "на душу мне
легла тоска". Я заперся в каютке с плюшевым диваном, шелковыми шторками и
пластмассовой полумоделью каравеллы "Виктория" на стене. Глухо дышали
котлы, дребезжал графин в гнезде на полке. Было слышно, как посвистывает в
бакштагах и вантах встречный зюйд-вест... Я лег лицом в подушку.

Господи, зачем я здесь? Какой-то залив, полуигрушечный пароход, ни одного
знакомого лица и совершенно неизвестно, что впереди... Дома, пускай и
одному, все же легче. Можно позвонить кому-нибудь, в гости позвать. И все
кругом привычное, даже стены... А может, и Денис наведался бы из Москвы или
Лариса из Томска. И пускай даже Тереза по старой памяти заскочит - тоже
неплохо. Да и с соседкой Риммой Станиславовной можно перекинуться . парой
слов.

А если и снова в плен к Артуру Яковлевичу - что страшного? Вечером в
шахматишки можно с кем-нибудь сыграть, телевизор в коридоре...

"Не ври, - сказал я себе. - Там ты тоже выл от одиночества. И от своей
ненужности. Это сейчас тебе кажется, что было лучше. А тогда... так же как
игрушечный пароходик среди пустой и темной воды... И если вернешься - так и
будет..."

Так и будет...

Старшая моя сестра - где-то на краю земли, с мужем-пограничником. Брата, с
которым мы были друзьями, уже нет. А другие друзья... многих тоже теперь
уже нет на свете. А до тех, кто жив, не докричишься. Сам виноват,
наверно...

В конце пути поманила сказка, намекнула, будто есть еще какая-то цель,
подарила кусочек Дороги... Но проводник ушел, и Дорога кончилась...

"Ладно, не скули, - сказал я себе. - Скажи спасибо судьбе и за те несколько
дней с Сашкой. Все-таки глотнул радости... Не грызи подушку, и душу себе не
грызи тоже..." Потом крепко выругал себя, разозлился и уснул.


Разбудило меня радио. Динамик бойко играл увертюру к "Детям капитана
Гранта". Я понял, что всю ночь спал не раздевшись и что сейчас за
иллюминатором синее и солнечное утро.

Я поднялся. Хорошо, что костюм немнущийся - одернул, поправил и гуляй. На