) пресловутым пирогом с мясом и почками, беседуя
об Уильяме Б„рде с Калаком и Поланко, которые пользовались случаем, что-
бы усваивать английскую фонетику и интонацию. Поланко, видимо,  подгото-
вился, потому что на этом участке пути он пустился в рассуждения о ладо-
вой музыке, в которой, похоже, разбирался неплохо -  во  всяком  случае,
когда Остин отсутствовал, а при Остине мы замечали, что  он  о  вопросах
акустики благоразумно помалкивает.
   - Вы заметьте, что в "Le martyre de Saint Sebastien"39 ладовая музыка
сочетается с византийским духом, - говорил Поланко.
   - Они млекопитающие, - настаивал Калак, интересовавшийся, кстати, не-
кой машинисточкой с торчащими грудками.
   Потом я расскажу Николь, что эта фраза Поланко вдруг привела  мне  на
память Элен, и я, вообще-то мало думавший об Элен, вспомнил, что в  пре-
дыдущую ночь, меж двумя снами и смутным бормотанием спящей Николь, у ме-
ня было словно бы видение: Элен, привязанная к дереву и пронзенная  мно-
гими стрелами, маленький святой Себастьян с курчавыми темными волосами и
ртом, в очерке которого чувствовалась мелочная жестокость, чего  никогда
не замечаешь в линиях рта Николь и что ей бы так пригодилось в  жизни  и
со мною, особенно со  мною.  Когда-то,  совсем  юным,  я  знал  наизусть
большие куски этой поэмы, и особенно тот отрывок, когда кажется, что все
сосредоточилось вокруг поразительного стиха: "J'ai trop d'amour sur  les
levres pour chanter"40, который теперь возвращал мне, вместе  с  образом
пытаемой Элен, совет ложных богов, время, когда Себастьян  плясал  перед
императором и сама жизнь воспринималась как бесконечный танец, пока  все
эти женщины, и статуи, и стихи не застыли в прошлом навсегда в тот день,
когда мои глаза встретились с глазами Николь на улице в Пасси  и  я  по-
чувствовал, что эта женщина - первая, которая поистине пляшет для  меня,
а я для нее, и все же я увидел во сне Элен, привязанную к дереву,  а  не
профиль Николь, спящей рядом со мной, так близко и так бесконечно  дале-
ко. Конечно, видение это можно очень легко объяснить: я подумал  о  Элен
как о замене Хуана, чтобы стереть образ Хуана, - глупейший ход подсозна-
тельной цензуры, как и всякой цензуры, стоит лишь его обнаружить  и  от-
нестись с презрением. Я тогда опять уснул (рука Николь шевелилась на по-
душке, как лист папоротника) и с иронической мыслью, что я краду видения
у Хуана, что это он в свои бессонные ночи должен бы увидеть Элен вот та-
кой, такой или другой, пронзенной стрелами или Пронзающей, но непременно
жестокой и недостижимой, он должен был искать улыбку Элен, которой  Элен
иногда могла улыбнуться любому из нас, но только не  ему,  улыбку  Элен,
этого юркого зверька, который порой выглядывал из ее уст, чтобы  взбала-
мутить нам жизнь быстрым, равнодушным укусом. Но зачем же  я  думаю  обо
всем этом, вместе того чтобы поискать план метро и найти самую близкую к
Сохо станцию, кажется, это Тоттнхем-Корт-Роуд?
   - Ни в коем случае, - сказал Поланко. - Надо выйти на Челси и идти до
Гайд-Парка, а оттуда совсем просто, доберемся за пять минут.
   - В том конце вагона я вижу план, - сказал Калак, - тебе надо  только
подойти и вьыснить.
   - Идите, сударь, сами, вы же так хорошо знаете Лондон, -  сказал  По-
ланко. - А для меня этот город остался, каким он был при Конан Дойле.
   - Все дело в том, что вы бурдак, - сказал Калак.
   - А вы жалкий финтихлюпик, - сказал Поланко.
   - Из всех, кого я знаю, вы самый большой бурдак.
   - А вы самый большой финтихлюпик. Поезд остановился на  станции,  где
все стали выходить.
   - Вы просто хотите со мной подраться, дон, - сказал Калак.
   Пришлось выйти и нам, служащий метро уже делал нам  гневные  знаки  с
платформы, и почти сразу обнаружилось, что мы находимся на самой далекой
от Сохо станции. Пока Поланко заканчивал толковать  Маррасту  о  ладовой
музыке, Калак подошел к служащему за справкой и вернулся  с  потрясающей
вестью, что им надо сделать только две пересадки и что они быстро  добе-
рутся до места, если не запутаются на второй, очень сложной. Они углуби-
лись в длиннейший туннель, Калак, чтобы не  сбиться,  на  ходу  повторял
вслух маршрут, а Марраст и Поланко, слушая его, проникались  убеждением,
что вторая его устная версия сильно отличалась от  первой,  но  они  уже
истратили на поездку столько пенни, что все это не имело значения, разве
что урок французского; бедняга Остин, верно, ждет их на углу, потому что
его комната на верхнем этаже пансиона очень мала, да еще забита  старин-
ными инструментами, не говоря уж о старенькой парализованной маме.
 
   Да, on the rocks, долгий глоток, чтобы смыть последнее вязкое  воспо-
минание о пленарном заседании этого дня. Закрыть глаза, поцеловать сама-
ритянскую руку Телль, которая гладит ему щеку, полежать тихонько в исто-
рической кровати номера Владислава Болеславского, примиряясь с ночью - с
тишиной, с мягким синим светом ночника, духами Телль,  напоминавшими  не
то лимон, не то плесень. Закрыть глаза, чтобы лучше  слышать  мурлыканье
Телль, последние новости о фрау Марте, но в этот час Хуан  всегда  отда-
вался течению другого потока, покорно соглашаясь,  что  фрау  Марта  ка-
ким-то образом явилась из прошлого, возможно из той ночи, когда он вышел
один, без Телль, увлекшейся шпионским романом, бродить по улицам, вокруг
собора и от Грихенштрассе и Зоммерфельдштрассе прошел до плохо  освещен-
ного участка с церковью иезуитов, осаждаемый, как всегда после  трудного
дня, словами, выпадавшими из пустоты, множась,  подобно  пляшущим  перед
бессонными веками искорками, например слово "Трапезунд", из которого по-
лучалось "трап", "раунд", "урна", "уран", "тур", "раут", пролив Зунд и с
небольшим изменением - знойный ветер, что иногда дул в Мендосе41 и в его
детстве. Привыкший к этим следствиям своей работы, Хуан  остановился  на
углу, ожидая, что же еще выскочит из ларца "Трапезунд". Не хватало "пру-
да", но он появился после "трупа", который был последней искрой, изверг-
нутой угасавшим словом. На Грихенштрассе, как и следовало ожидать,  нес-
колько человек еще бродило в поисках "Keller"42, чтобы выпить и  попеть;
Хуан пошел дальше, останавливаясь в порталах,  куда  его  всегда  влекла
возможность более потаенного общения, полумрак, зовущий выкурить сигаре-
ту и пройти во двор, - порталы старой Вены ведут во  внутренние  мощеные
дворцы, где обычные для барокко открытые галереи вдоль этажей похожи  на
темные ложи заброшенного театра. Постояв под сенью одного из многих пор-
талов (Haus mit der Renaissance Portal 43 - поясняла непременная в таких
случаях таблица, и это было так нелепо, а впрочем, надо же эдилам что-то
прицепить, раз этот дом - исторический памятник; неразрешимая  проблема:
описывают то, что громогласно само себя определяет, как почти все карти-
ны в музеях: женский портрет, стол и яблоки с табличкой "Натюрморт с яб-
локами", а теперь, судя по последним вестям от Поланко и  Марраста,  еще
портрет врача, державшего стебель hermodactylus tuberosis, разумеется, с
соответствующей табличкой, и, как превосходно сказал однажды мой  сосед,
в этом смысле было бы вполне логично, чтобы люди ходили по улицам с таб-
личкой "человек", трамваи - с табличкой "трамвай", улицы имели бы огром-
ные таблицы "улица", "тротуар",  "мостовая",  "угол"),  Хуан  направился
дальше без определенной цели, пока не дошел до Дома с  василиском,  где,
разумеется, также была табличка "Basilisken Haus", там он немного посто-
ял, покурил и подумал о последних вестях от Поланко, и особенно о  заме-
чательной новости, что глыба антрацита для Марраста уже едет во Францию.
Поланко эту новость несколько раз подчеркнул, словно Хуана так уж  инте-
ресовали известия, касающиеся Марраста.
   Меня всегда привлекали василиски, и было очень  приятно,  что  в  эту
ночь тут рядом был старинный дом с барельефом василиска,  кругом  лапки,
колючки и все прочее, чем снабжают василисков, когда они попадают в руки
художников. Совсем он был не похож на маленького, простенького василиска
Элен, на брошь, которую Элен надевала лишь изредка, по ее словам,  васи-
лиск чувствителен к краскам (и когда она это говорила - а она всегда так
отвечала Селии или Николь, если те спрашивали у нее про  брошку,  -  мой
сосед и я примечали, как она улыбалась, слушая наши объяснения, что  это
свойство хамелеона, а не василиска), точно так же как маленький василиск
Элен сильно отличался от того, который был у месье Окса на его  серебря-
ном перстне, от зеленого  василиска,  непонятно  как  поджигавшего  себе
хвост. Вот так в ту ночь венские улицы  привели  мне  василисков,  иными
словами - Элен, подобно тому как в древнем, затхлом воздухе, словно  ис-
ходившем из каменных порталов, всегда ощущалась  Блютгассе,  и  в  таком
случае мое воспоминание о месье Оксе, возможно, было навеяно не  столько
Домом с василиском, перенесшим меня к нему через брошь Элен, но куклами,
поскольку куклы были одним из  знаков  графини,  когда-то  обитавшей  на
Блютгассе, - ведь все куклы месье Окса кончали тем,  что  их  терзали  и
рвали на части после истории на улице Шерш-Миди. Эту историю я рассказал
Телль в поезде, шедшем в Кале, и тогда-то случилось происшествие с рыжей
пассажиркой, этакое любопытное совпадение, но теперь, в старой  Вене,  у
Дома с василиском, все эти знаки возвращали меня к  графине,  приближали
ее, как никогда раньше, к местам, где скрытно пульсировал страх, и когда
Телль рассказала мне про фрау Марту, то на следующий день или дня  через
два стало казаться, что фрау Марта явилась из прошлого, обосновалась,  и
расположилась, и определилась после встречи с неясными знаками, у Дома с
василиском, в синем сумраке, в отсутствие Элен.
 
   Хуан уже не помнил, почему они с Телль сели на поезд, идущий в  Кале,
было это, видимо, в те дни, когда Калак и Поланко предприняли  колониза-
цию Лондона и звали их почтовыми открытками и всяческими посулами, одна-
ко еще до того, как Марраст и Николь решили присоединиться к аргентинцам
и у всех у них начались приключения, довольно туманно описываемые ими  в
частых письмах, приходивших в эти дни на имя Телль, - кажется, в поездку
тогда отправились из-за того, что их друг, попав в историю, просил помо-
щи из какого-то отеля вблизи Британского музея, такая уж мания у  арген-
тинцев и французов - обязательно селиться возле Британского музея, и  не
потому, что там гостиницы дешевле, а потому, что  Британский  музей  для
них - это пуп Лондона, дорожный столб, от которого можно без труда  доб-
раться куда захочешь. Итак, Телль и Хуан ехали в поезде по направлению к
Кале, беседуя о буревестниках и других гиперборейских тварях  -  любимая
тема безумной датчанки, - и в какую-то минуту Хуан начал ей рассказывать
историю с куклами, тогда Телль, выбросив  буревестников  в  окно,  стала
слушать историю о куклах и о месье Оксе, изготовлявшем их в подвале воз-
ле Бютт-Шомон 44.
   - Месье Оксу шестьдесят лет, он холостяк, - пояснил Хуан, чтобы Телль
лучше поняла историю с набивкой кукол, но Телль не  слишком  интересова-
лась биографиями и требовала, чтобы Хуан растолковал  ей,  почему  мадам
Дениз отправилась в комиссариат седьмого  округа  с  разбитой  куклой  в
пластиковой сумке. Хуану нравилось рассказывать в некотором художествен-
ном беспорядке, тогда как Телль, видимо, не  терпелось  сразу  прийти  к
развязке - возможно, чтобы вернуться к экологии буревестников.  Потерпев
неудачу со своим самым эффективным приемом, Хуан смирился  и  рассказал,
что первой нашла предмет, спрятанный в набивке куклы, дочка мадам Дениз,
а он, Хуан, жил тогда возле Тупика Астролябии - хотя бы потому, что, ес-
ли существует место с таким названием, ни  в  каком  другом  месте  жить
нельзя, - и что он познакомился с мадам Дениз, по профессии консьержкой,
в зеленной лавке Роже, любившего поговорить с покупателями о  водородной
бомбе, словно кто-то из них что-нибудь в этом смыслил, включая его само-
го.
   И вот однажды утром Хуан узнал о том, что мадам Дениз ходила в окруж-
ной комиссариат с куклой, и о том, что нашла ее дочка внутри  куклы,  уж
не говоря о сценах в комиссариате, которые Роже, получивший сведения  из
первоисточника, от самой мадам Дениз и одного из инспекторов, покупавше-
го у него свеклу, воспроизвел в назидание  Хуану  и  нескольким  покупа-
тельницам, стоявшим с раскрытыми ртами.
   - Сам комиссар лично принял мадам Дениз, - рассказывал Роже. -  Разу-
меется, после того как она положила эту штуку на барьер в  комиссариате.
О кукле как таковой я ничего не могу сказать, хотя, по словам  инспекто-
ра, кукла тоже была уликой. Ну, скажите на милость, разве не позор, что-
бы невинная девочка шести с половиной лет, играя со своей куклой,  вдруг
являлась к маме, держа в руках такое...
   Дамы стыдливо отвели глаза, потому что Роже, в своем стремлении к ре-
ализму, поставил стоймя некий овощ и показал его публике с великолепным,
по мнению Хуана, жестом. Комиссар, естественно, повел мадам Дениз в свой
кабинет, меж тем как один из полицейских с известным  смущением  занялся
сломанной куклой и предметом. Из показания жалобщицы можно  было  заклю-
чить, что во время игр с вышеупомянутой куклой младшая Эвелин Рипалье, в
порыве преждевременного материнского чувства, с чрезмерным усердием  со-
вершала гигиенические процедуры, в результате чего часть корпуса  упомя-
нутой куклы растворилась в воде, ибо эта игрушка невысокого качества,  и
обнаружилось большое количество пакли, каковая стала объектом естествен-
ного любопытства ребенка, и девочка вытащила вскоре  раскрашенный  пред-
мет, явившийся причиной жалобы мадам Дениз Рипалье, урожденной  Гюдюлон.
Все вышеизложенное дало окружному комиссару основание предпринять  расс-
ледование - с целью найти гнусного виновника столь непристойного покуше-
ния на мораль и добрые нравы.
   - Ты думаешь, девочка поняла, что у нее в руке? - спросила Телль.
   - Ну конечно, нет, бедный ангелочек, - сказал Хуан,  -  но  неистовые
вопли ее матери должны были травмировать ее на всю жизнь. Когда я позна-
комился с месье Оксом, я понял, что он  человек  слишком  тонкий,  чтобы
тратить время на невинных деточек, он метил выше и, как сказал бы  Роже,
запускал трехступенчатые ракеты. Первая ступень взрывалась, когда малыш-
ка ломала куклу, и, кстати сказать, он тут помогал  ее  садистским  инс-
тинктам; второй ступенью, которая больше интересовала месье  Окса,  было
впечатление, произведенное открытием девочки на ее мать и  других  близ-
ких; третьей ступенью, выводившей боеголовку на орбиту, было заявление в
полицию и возмущение публики, должным образом использованное газетами.
   Телль хотела узнать, чем закончилось происшествие, но Хуан  уже  отв-
лекся, задумавшись о лотереях Гелиога-бала, о том, как  другие  девочки,
вскрывавшие животы своим куклам, находили использованную  зубную  щетку,
или перчатку на левую руку, или тысячефранковый билет, потому что  месье
Оке неоднократно клал бумажки в тысячу франков в  свои  куклы,  стоившие
едва ли пятнадцать, и кто-то на процессе подтвердил это, и это стало од-
ним из самых поразительных смягчающих обстоятельств, возможных в капита-
листическом обществе. Когда Хуан снова увидел месье  Окса  (было  это  в
Лар-шан-ле-Роше, в тот день, когда Поланко  повез  Хуана  на  мотоцикле,
чтобы доказать ему, что и сельская местность имеет свою прелесть, но по-
терпел неудачу), они поговорили об этом деле, и месье Оке рассказал, что
штраф на него наложили умеренный и что несколько  проведенных  в  тюрьме
недель оказались для него полезны, так как его  товарищ  по  камере  был
знатоком tierce45 и топологической теории лабиринтов; но  самым  замеча-
тельным результатом процесса - и тут Хуан и Поланко горячо согласились с
ним - было то, что во всей Франции, в стране, славящейся почти суеверным
почтением к самым ненужным предметам, толпы растрепанных матерей клещами
и ножницами потрошили животы куклам своих дочек,  невзирая  на  судороги
ужаса у малышек, и делали это не из вполне понятного  зуда  христианской
нравственности, но потому, что в вечерних газетах была  должным  образом
освещена история с тысячефранковыми билетами. У месье Окса глаза  увлаж-
нялись при мысли о воплях сотен девочек, у которых грубо отнимали их ку-
кол, и лотерея Гелиогабала вдруг приобрела для Хуана значение, вовсе  ей
не свойственное в те времена, когда он неохотно  листал  хронику  Элиана
Спартанского, или теперь, много спустя, хронику, повествующую о графине,
другой изящной потрошительнице; не настал еще миг, когда  ему  скажут  о
ком-то на него похожем, что лежал на операционном столе голый  и  вскры-
тый, похожий на куклу, вскрытую на углу Тупика Астролябии.
 
   Бывает момент, когда начинаешь спускаться по лестнице на станцию  па-
рижского метро и в то же время глаза еще видят улицу с фигурами людей, и
солнцем, и деревьями, и тут возникает ощущение, будто, по мере того  как
спускаешься, твои глаза перемещаются, будто в какой-то миг ты смотришь с
уровня талии, потом с бедер и почти сразу - с колен, пока все не  закан-
чивается после того, как видишь на уровне туфель, и вот последняя секун-
да, когда ты точно вровень с тротуаром и с обувью прохожих, и все  туфли
как будто переглядываются, и изразцовый свод перехода становится  проме-
жуточным слоем между улицей, увиденной на уровне туфель, и ее оборотной,
ночной стороной, внезапно поглощающей твой взгляд, чтобы погрузить его в
теплую тьму застоявшегося воздуха. Всякий раз, когда Элен спускалась  на
станцию "Малерб", она до последнего мгновения упорно смотрела на  улицу,
рискуя споткнуться и потерять  равновесие,  продлевая  невыразимое  удо-
вольствие, таившее в себе также нечто жуткое, постепенного, ступенька за
ступенькой, погружения, - как бы созерцая добровольную метаморфозу, ког-
да свет и простор дневного бытия исчезают и ее, будничную Ифигению, пог-
лощает царство нелепых светильников, отдающая сыростью круговерть  сумок
и развернутых газет. Теперь она снова, как обычно, спускалась на станцию
"Малерб", но в этот день, чтобы не терять времени, отказалась  от  своей
игры - она вышла из клиники, не решив, куда идти,  не  думая  ни  о  чем
ином, как о том, чтобы уйти подальше и  побыть  одной.  Наверху  светили
последние лучи солнца, от которых ей было больно,  июньский  свет  будто
приглашал ее, как прежде, сесть в автобус или долго-долго  идти  до  Ла-
тинского Квартала. Ее коллега проводила Элен до первого угла,  болтая  о
чем-то, что Элен сразу же забыла, едва девушка простилась с ней; в  воз-
духе еще секунду держалось обычное "до свиданья",  приветствие,  которое
таило в себе обещание и которое обычай превратил в два пустых  слова,  в
знак, который можно заменить движением руки или улыбкой, но  теперь  эти
два слова возвращали ее к другому прощанью, к последним словам того, кто
уже ни для кого не повторит их. Вероятно, поэтому Элен все же спустилась
еще раз на станцию "Малерб", не в силах терпеть солнце и листву деревьев
на бульваре, предпочитая полумрак, который по крайней  мере  намечал  ее
определенные  маршруты,  направлял  ее   ум   к   неизбежным   решениям:
"Порт-де-Лила" или "Левалуа-Перре", "Нейи" или  "Венсенн",  направо  или
налево, север или юг, и уже внутри этого общего решения вынуждал ее выб-
рать станцию, где она выйдет, а очутившись  на  станции,  ей  предстояло
выбрать, по какой лестнице удобнее подняться, чтобы попасть на сторону с
четными или нечетными номерами домов. Весь  этот  церемониал  совершался
так, как если бы кто-то вел ее под руку, слегка поддерживая  и  указывая
дорогу, она спустилась по лестницам,  повернула  в  нужном  направлении,
протянула билет контролерше на платформе, прошла на  место,  где  должен
был остановиться вагон первого класса. Все это время смутно  Думалось  о
городе, где в твоих путях-дорогах есть что-то пассивное, ибо  они  неиз-
бежны и предопределены, есть что-то роковое, если  дозволено  употребить
это