у улицы  Во-
жирар и еще в желтом пятне света от потайного фонаря, ищущего горло юной
англичанки, - но какое все это имело значение, если  я  ее  любил,  если
крохотный василиск, когда-то вспыхивавший зелеными искрами на ее  груди,
был символом вечного моего рабства.
   Потом я вдруг перестала говорить - возможно, это Хуан  попросил  меня
замолчать, во всяком случае, он погасил лампы и неустанно протягивал мне
свой носовой платок, стараясь не смущать меня взглядом в лицо, как будто
он занят лишь своей сигаретой да стаканом виски и ждет, пока усталость и
отвращение к самой себе не обессилят меня, как ждал, когда догорит в его
руке спичка, которую затем отшвырнул. Когда я погрузилась  в  безмолвие,
которое где-то внутри боролось с царапавшими горло шипами, он сел рядом,
вытер мне лицо, налил виски в мой стакан, зазвенели кусочки льда. "Выпей
залпом, - сказал он, - ничего лучше для нас пока не придумаешь". Терпкий
и свежий запах его одеколона смешался с ароматом виски. "Не  знаю,  уда-
лось ли тебе понять, - сказала я, - мне хотелось бы, чтобы ты понял хотя
бы то, что ничего не делается по нашей воле, что я заставила тебя  стра-
дать не из-за порочности, что я убила тебя не ради удовольствия". Я ощу-
тила его губы у моей руки и их легкий поцелуй. "Я не умею так любить,  -
сказала я, - и напрасно думать, будто привычка, повседневность тут помо-
гут. Отдалась ли Диана Актеону, это неизвестно, но  важно  то,  что  она
бросила его псам и, верно, с наслаждением смотрела, как они его терзают.
Я не Диана, но чувствую, что где-то во мне притаились псы, и я не хотела
бы, чтобы они разорвали тебя на части. Теперь в ходу внутривенные инъек-
ции, я это говорю символически, и мифология совершается в гостиной,  где
курят английскую сигару и рассказывают истории, также  символические,  -
человека убивают гораздо раньше, чем принимают его как гостя, и наливают
ему виски, и оплакивают его смерть, пока он предлагает свой носовой пла-
ток. Возьми меня, если хочешь, - видишь, я ничего тебе не обещаю, я  ос-
таюсь такой, как была. Если ты считаешь себя более сильным, если полага-
ешь, что сможешь меня изменить, возьми меня сейчас же.  Это  наименьшее,
что я могу тебе дать, и это все, что я могу тебе дать". Я  почувствовала
дрожь его тела, подставила ему свои загрязненные  словами  губы,  полная
благодарности за то, что он вынудил меня  замолчать,  превратил  меня  в
послушный его объятиям предмет. К рассвету я наконец уснула  (он  курил,
лежа на спине, в комнате было темно) - разглядев его профиль, освещенный
тлеющей сигаретой, я зажмурила глаза, пока не стало больно,  пока  я  не
провалилась в сон без сновидений.
 
   Когда пластиковое покрывало было спущено и муниципальный оркестр  Ар-
кейля заиграл "Sambre-et-Meuse"93, первые комментарии,  услышанные  моим
соседом, были: но у него же нет ни меча, ни щита / это в духе Пикассо  /
а где голова? / он похож на осьминога / dis donc, ce type-la se fout  de
nos gueules?94 / а что там вверху, чемодан? / правую руку он  держит  на
заднице / это не задница, это Галлия / какое зрелище для  детей  /  нет,
религия погибла / а обещали лимонад и флажки / са alors / теперь я пони-
маю Юлия Цезаря / ну-ну, не надо преувеличивать, тогда были другие  вре-
мена / только подумать, что Мальро это допускает / он что, голый? А  вот
это у него внизу, это что? / бедная Франция / я пришла, потому что полу-
чила приглашение на такой голубой  изящной  карточке,  но  клянусь  тебе
всем, что есть самого святого, если бы я подозревала /
   - Но, тетенька, это же современное искусство, - сказала Лила.
   - Не толкуй мне о всяких футуризмах, - сказала госпожа Корица. -  Ис-
кусство - это красота, и оно кончилось. Вы же не станете мне  возражать,
молодой человек?
   - Нет, сударыня, - сказал Поланко, который веселился, как боров у ко-
рыта.
   - Я обращаюсь не к вам, а вот к этому молодому  человеку,  -  сказала
госпожа Корица. - Известно, что вы  и  ваши  собутыльники  -  закадычные
друзья создателя этого чудища, и зачем я только пришла, о боже!
   Как обычно, рассуждения госпожи Корицы мгновение  вызвали  у  дикарей
желание объяснить все на свой лад. "Ути, ути, ути", - сказал мой  сосед.
"Ата-та по попке", - сказала Телль. "Буки-буки-бук", -  сказал  Поланко.
"Вот я вам зададу", - сказал Марраст, которому,  разумеется,  полагалось
защищать статую. "Бисбис, бисбис", - сказала Сухой Листик. "Ути, ути", -
сказал мой сосед. "Бух", - сказал Калак, надеясь,  что  это  односложное
словечко закроет дискуссию. "Гоп, гоп", - сказал Марраст, желавший, нап-
ротив, ее подогреть. "Бисбис, бисбис", - сказала Сухой  Листик,  которую
слегка обеспокоило направление спора. "Гоп, гоп, гоп", - настаивал  Мар-
раст, который никогда бы не дал наступить себе на мозоль. "Бух", -  ска-
зал Калак, с удовлетворением глядя, как госпожа  Корица  поворачивает  к
ним спину в фиолетовую полоску и тащит  прочь  Лилу,  бросающую  на  них
грустные и все более удаляющиеся взгляды. Обо всем этом и еще  о  многом
они могли всласть поболтать в поезде на обратном пути,  сморенные  уста-
лостью и лимонадом, от которого в желудках чувствовалось приятное томле-
ние, и сожалели только о том, что Маррасту пришлось остаться в  Аркейле,
в окружении эдилов, которые собирались прикрыть  банкетом  свое  желание
размозжить ему голову. Дикарям статуя героя показалась  великолепной,  и
они были убеждены, что никогда еще глыба антрацита не высилась со  столь
точно рассчитанным вызовом на какой-либо французской площади, не  говоря
о том, что идея поместить пьедестал вверху представлялась им вполне  ло-
гичной и не требующей пояснений - во всяком случае,  Калаку  и  Поланко,
сумевшим сломить робкое сопротивление Телль, для которой  русалочка  Ан-
дерсена в копенгагенском порту оставалась абсолютным идеалом  в  области
скульптуры.
   Поезд был почти пуст и проявлял явную склонность  останавливаться  на
всех станциях и даже между оными, но, так как никто  никуда  не  спешил,
друзья расселись по вагону, где вечернее солнце изображало  всевозможные
кинетические картины на спинках и сиденьях, способствуя  художественному
настроению, с каким дикари вошли в вагон. На скамейке в глубине Николь и
Элен тихо курили и только изредка нарушали молчание, чтобы  прокомменти-
ровать суждения госпожи Корицы, грусть Лилы, которой пришлось оторваться
от лицезрения Калака, и то усердие, с каким дочь Бонифаса Пертейля  ста-
ралась восхищаться Поланко в вопросах открытия  монументов.  Так  славно
было в этом полупустом вагоне, где разрешалось курить, переходить с мес-
та на место, чтобы поболтать и повздорить с друзьями, посмеяться над ли-
цами Селии и Остина, которые, держась за  руки,  любовались  пригородным
пейзажем, как если бы то была Аркадия; мы чувствовали себя почти  как  в
"Клюни", хотя не хватало Курро и кофе, хотя  бедняге  Маррасту  пришлось
остаться на этот треклятый банкет, - и каждый развлекался или отвлекался
по-своему, уж не говоря о том волнующем мгновении, когда контролер обна-
ружил, что у Калака нет билета, и предъявил ему огромный желтый лист бу-
маги с указанием штрафа и строгим предупреждением - к безграничному  ве-
селью Поланко, и Телль, и моего соседа, и все это вперемежку с  воспоми-
наниями о кораблекрушениях и об открытии памятника, но вот  наконец  мой
сосед вытащил улитку Освальда и попытался выяснить (заключая пари),  су-
меет ли Освальд проползти по верху спинки  одного  сиденья,  пока  поезд
покроет дистанцию от Аркейля до Парижа, - тут присутствовал и некий поэ-
тический момент, идея перпендикулярного перемещения Освальда по  отноше-
нию к движению поезда и воображаемая  диагональная  результирующая  двух
перекрестных движений и их соответственных скоростей.
   Обычно .после поездок и разлук дикари встречались  с  волнением,  ра-
достью и воинственным задором. Еще в конце торжественного  открытия  па-
мятника они заспорили о каком-то сне моего соседа, по мнению Калака, по-
дозрительно походившем на фильмы Милоша Формана, и Телль вмешалась, что-
бы слегка изменить развязку, в чем ее тут же уличил мой сосед, а Поланко
и Марраст внесли дополнительные предложения, чем довели этот сон до  та-
ких масштабов, которые его автор объявил чистейшей фантазией. Теперь до-
рожное настроение побуждало их к ностальгии и задумчивости,  а  те,  кто
взаправду заснули и временами видели сны, не  испытывали  желания  поде-
литься ими. Дремлющий Поланко с чувством, похожим на нежность,  вспомнил
о том, что дочь Бонифаса Пертейля явилась  на  открытие,  иначе  говоря,
продолжает его любить, несмотря на  кораблекрушение,  хотя  противовесом
этим сентиментальным грезам была неотвязная мысль, что  он  остался  без
места и прид„тся искать другую работу. "Водитель такси, - подумал Полан-
ко, который всегда выбирал себе хорошую работу, а  потом  соглашался  на
любую. - Будет у меня такси, буду ездить ночью, подбирать подозрительных
пассажиров, и они будут меня возить в самые немыслимые  места,  ведь  на
самом-то деле везет пассажир, и такси приезжает в  незнакомые  места,  в
тупиковые улочки, и там что-то случается, и ездить ночью всегда  немного
опасно, а потом, малыш, можно спать днем, а это для молодцов вроде  меня
самое разлюбезное дело".
   - Буду всех возить бесплатно, - заявил Поланко,  -  по  крайней  мере
первые три дня, а потом спущу флаг и уже не подниму его до греческих ка-
ленд.
   - О чем это он? - спросил Калак у моего соседа.
   - Что до флага, можно полагать, что он заразился муниципальным патри-
отизмом сегодняшнего торжества, -  сказал  мой  сосед,  подбадривая  Ос-
вальда, который всегда немного унывал, начиная с третьего сантиметра.  -
Не дрейфь, братец, гляди, как бы из-за твоей слабины я не потерял тысячу
франков. Смотрите, смотрите, как он реагирует, право, я настоящий  Леги-
само слизняков, глядите, какая живость в его рожках.
   - Бисбис, бисбис, - сказала Сухой Листик, которая пари не  заключила,
но все равно волновалась.
   Калак сидел в углу с тетрадкой и набрасывал  план  книги  или  что-то
вроде того, время от времени, между Двумя затяжками, поглядывал на сидя-
щих напротив Элен и Николь и улыбаясь им без особой  охоты,  а  так,  по
привычке, отчасти потому, что ему было не очень-то приятно  смотреть  на
Николь, а главное, потому, что он глубоко погрузился в литературу и  все
прочее было для него вроде игры бабочек моли. Именно тогда Поланко заго-
ворил с ним про такси, и Калак нелюбезно ответил, что никогда не сядет в
такси, где водителем будет такой бурдак. Даже бесплатно? Тем более,  по-
тому что это всего лишь спекуляция на чувствах. Даже на пять  кварталов,
попробовать дорогу? И на два метра не сяду.
   - Вы, дон, здесь не ко двору, - сказал Поланко. - И нечего тыкать мне
свою тетрадь, где вы делаете заметки. Заметки о чем, спрашиваю я?
   - Настало время, - сказал Калак, - чтоб кто-нибудь описал эту коллек-
цию ненормальных.
   - Et ta soeur 95, - сказала Телль, не уступая ему ни пяди.
   - Не обращай на него внимания, - презрительно  отозвался  Поланко,  -
можно себе представить, что способен  написать  такой  финтихлюпик.  Че,
скажи-ка, по какой причине ты не возвращаешься в  Буэнос-Айрес,  ты  там
вроде бы фигура известная, только непонятно почему.
   - Сейчас тебе объясню, - сказал Калак,  складывая  тетрадь  наподобие
японского веера, что было знаком сильного гнева. - Я не могу решить важ-
нейшую задачу, а именно: там многие меня очень любят in  absentia96,  и,
если я вернусь, наверняка поссорюсь с ними со всеми, не  говоря  о  том,
что там еще есть уйма хлыщей, которые меня отнюдь не  любят  и  будут  в
восторге, когда я поссорюсь с теми, кто меня очень любит.
   Объяснение было встречено, как и следовало ожидать, минутой молчания.
   - Вот видишь, - сделал надлежащий вывод Поланко, - куда лучше бы тебе
сесть в мое такси, там таких историй не будет. А вы как думаете, слипинг
бьюти?97
   - Не знаю, - сказала Николь, очнувшись от долгой задумчивости, - но я
готова сесть в твое желтое такси, ты такой добрый, и  ты  повезешь  меня
в...
   - Довольно неопределенный адрес, - пробормотал Калак, снова  открывая
тетрадь.
   - Да, красавица, я тебя повезу, - сказал Поланко, - а этого финтихлю-
пика мы оставим в дураках, если только вы, сударыня,  не  потребуете  от
меня чего-то другого. Ладно, согласен, пусть он садится, пусть, но  ска-
жите, разве это жизнь?
   Почему бы нет, в конце-то концов, почему бы Калаку не сесть  в  такси
вместе с Николь и почему такси вдруг желтое? Рука  крепко  сжимала  тет-
радь, и карандаш "остановился", но ведь Калак уже столько раз  сопровож-
дал Николь в самые нелепые места, сидел с ней на диване в музее,  прово-
жал на вокзал, чтобы подать ей в окно вагона карамельки, они даже  пого-
варивали о совместном путешествии, и, хотя они бы на это не пошли, Кала-
ка порадовало, что Николь пригласила его в желтое такси несмотря на гнев
Поланко. Он поглядел на нее улыбаясь и снова укрылся за своей тетрадью -
что-то говорило ему, что Николь опять ушла далеко, что она еще  слаба  и
ей не хочется участвовать в играх, она была погружена в созерцание  ули-
цы, идущей на север (но этого Калак уже не видел), в дальнем конце кото-
рой блестела вода канала обманным блеском, потому что у горизонта парал-
лельные аркады встречались  и,  возможно,  то  поблескивал  какой-нибудь
дом-башня из алюминия и стекла, а вовсе не вода канала; все равно  оста-
валось только идти по этим галереям, без определенной причины переходя с
одного тротуара на противоположный, и квартал за кварталом  приближаться
к тому далекому блеску, почти наверняка исходившему от канала в вечернем
свете. Спешить не стоило, в любом случае, когда приду на берег канала, я
буду чувствовать себя грязной и измученной, потому что в городе я всегда
какая-то усталая и вроде бы грязная, и, возможно, поэтому так часто при-
ходится тратить безумно много времени на коридоры отеля, которые ведут в
ванные, где потом нельзя вымыться, потому что либо двери  сломаны,  либо
нет полотенец, но что-то мне говорило, что теперь больше не будет ни ко-
ридоров, ни лифтов, ни уборных, что на сей раз не будет задержек, и ули-
ца с аркадами приведет меня наконец к каналу - так  же  как  рельсы  (но
этого уже не видела Николь) вели поезд из Аркейля в Париж, - и блестящий
след, усердно выписываемый Освальдом, вел его с одной стороны спинки си-
денья на другую, пока окружавшие его делали все более точные  расчеты  и
их спортивный азарт разгорался.
   - Еще шажок, Освальд, ну же, не подведи меня, а то  вон  уже  мерцают
огни столицы, - подбадривал его мой сосед. - Четыре с  половиной  санти-
метра за тридцать восемь секунд, отличная скорость; если  и  дальше  так
пойдет, можете прощаться с тысячью франков, слава богу, что я нынче  ут-
ром дал ему добавочную порцию салата в предвидении волнений, связанных с
открытием памятника, видите, метаболизм у него соответственный,  о,  это
животное - утеха моей жизни.
   - Когда он дойдет до этого черного пятна, похожего на след от смачно-
го плевка, он затормозит всеми четырьмя рожками, - пророчил Поланко.
   - Ты дурень, - сказал мой сосед. - Для него нет ничего вкусней слюны,
даже высохшей. Последний этап он проделает на повышенной скорости, у не-
го железная воля.
   - Вы, дон, его подзуживаете своими речами, так любой может  выиграть,
- возмутился Поланко. - Иди-ка сюда, Сухой Листик,  поддержи  меня,  ви-
дишь, этот тип злоупотребляет своим красноречием.
   - Бисбис, бисбис, - выказала свою солидарность Сухой Листик.
   - И вон та особа пусть подойдет, не все же о лютнях толковать, - про-
ворчал Поланко. - Малышка, поди сюда на минутку. Ах,  была  бы  тут  моя
толстуха, вот у кого азартная душа.
   Селия неопределенно улыбалась, будто не понимая, и продолжала слушать
Остина, который горячо толковал ей о различиях между виолами,  арфами  и
пианино. Она не могла не видеть Элен, хотя старалась  ее  избегать  весь
день, с самого прибытия на площадь Аркейля, когда Элен  поздоровалась  с
дикарями, just back from England98,  и  принялась  болтать  с  Николь  и
Телль. Со своего почетного места среди эдилов Марраст сделал  жест  при-
ветствия и благодарности, и Элен ему  улыбнулась,  точно  подбадривая  у
подножия эшафота. Так дикари встретились снова и были очень довольны, но
Селия прилипла к руке Остина, немного сторонясь их всех, а  когда  сади-
лась на поезд, то в надежде, что Элен сядет рядом с Николь, она  выбрала
себе место в другом  конце  вагона.  Здесь,  сказала  она,  указывая  на
скамью, где они сидели бы спиной к дикарям, но Остин отказался так ехать
и, поясняя различие между клавесином и клавикордами, не  сводил  глаз  с
Элен, которая курила и временами смотрела журнал. Николь сквозь  дремоту
также смутно почувствовала, что глаза Остина прикованы к Элен, и, лениво
спросив себя, с чего бы, тут же потеряла к этому интерес.
   - Пожалуйста, не смотри на нее так, - попросила Селия.
   - Я хочу, чтобы она знала, - сказал Остин. Ну да, bebe99, как же  мне
не знать, можно ли себе представить, чтобы  Селия  смолчала,  достаточно
было увидеть их вместе на площади, и я сразу поняла, что все  рассказано
и как это правильно, что рассказано; вот и  еще  раз  подушка  оказалась
удобным мостиком для тайн, и в какую-то минуту Остин,  наверно,  припод-
нялся, опершись на локоть, и посмотрел на нее так, как он смотрит на ме-
ня теперь, со всей суровостью, присущей невинным  душам,  потом  захотел
узнать все-все, и Селия закрыла себе лицо руками, и он отвел ее  руки  и
повторил вопросы, и все было высказано обрывочными фразами вперемежку  с
поцелуями и ласками, и получено что-то вроде прощения, которого ей  было
незачем просить, а ему давать, вроде некоего аттестата на право жить та-
кими вот счастливыми дурачками, держась за руки и любуясь печными труба-
ми и начальниками всех станций от Аркейля до Парижа. "Потом он, наверно,
тоже рассказал ей про Николь, - сказала себе Элеи. - И  Селия,  наверно,
всплакнула, потому что всегда любила Николь и понимает, что потеряла  ее
как подругу, что потеряла нас обеих, Николь и меня, но ей, конечно, и  в
голову не приходит, что каким-то странным образом  она  потеряла  Николь
из-за того, что бежала от меня и оказалась между Николь  и  этим  юнцом,
так же как юнцу не придет в голову, что он должен не ненавидеть меня, но
благодарить за Селию, и что мой сосед прав, говоря, что Сартр  сумасшед-
ший и что мы в гораздо большей степени являемся суммой чужих  поступков,
чем своих собственных. Вот и ты сидишь там спиной ко мне, вдруг какой-то
умудренный и погрустневший, ну чем помогла тебе твоя прозорливость, если
в конце концов ты тоже пляшешь под ту же безумную музыку. Что же тут де-
лать, Хуан, остается лишь закурить еще одну сигарету и разрешить обижен-
ному bebe смотреть на меня, подставить ему свое лицо как  географическую
карту, чтобы он выучил его на память".
   - Вон там, на лугу, смотри, - сказала Селия.
   - Это корова, - сказал Остин. - Но вернемся к водяному органу...
   - Черно-белая! - сказала Селия. - А какая красивая!
   - Да, и у нее даже есть теленок.
   - Теленок? Остин, выйдем сейчас же, пойдем взглянем на нее поближе, я
никогда по-настоящему не видела корову, клянусь.
   - В этом нет ничего удивительного, - сказал Остин.
   - Мы сейчас подъезжаем к станции, потом мы можем сесть  на  следующий
поезд, выйдем не прощаясь, чтобы никто не заметил.
   Николь приоткрыла глаза и, будто в тумане увидев, как  они  прошли  к
выходу, подумала, что они переходят в другой  вагон,  желая  уединиться;
сейчас они были столь же далеки от нее, как Марраст, в окружении  эдилов
входящий после обмена мнениями в банкетный зал, как Хуан, сидящий к  ней
спиною возле скамьи, на которой обсуждались гонки, - все они виделись ей
смутными, далекими, Остин уходит, Марраст далеко, Хуан сидит к ней  сни-
ной, и это даже лучше, так проще идти по улице, ведущей на север, - хотя