о посмотрел на Селию и грустно покачал головой.
   - Это со всеми бывает, - утешила его Селия. - Известно, вид  парамне-
зии.
   - Бисбис, бисбис, - сказала Сухой Листик, которую чрезвычайно возбуж-
дали научные термины.
   - Помолчи-ка, дочушка, - сказал Селии Поланко. - Давай не  будем  ему
мешать, не будем затыкать бутылку, жажда предшествует ее утолению и куда
похвальнее сытости. Конечно, по существу ты права, потому что когда этот
тип начинает восторгаться своими сгустками или как их там, это уж он за-
ливает.
   Элен молчала, не спеша затягиваясь сигаретой, внимательная и далекая,
как всегда, когда я говорил. Я ни разу ее не упомянул (в  конце  концов,
что я им такое наплел, какую странную мешанину из зеркал и "сильванера",
чтобы позабавить их в сочельник?), однако она будто знала, что речь идет
о ней, и, пока я говорил, пряталась за своей сигаретой или за  случайным
замечанием, обращенным к Телль или к Маррасту, вежливо  прислушиваясь  к
рассказу. Были бы мы с нею одни, она, думаю, сказала бы мне: "Я не отве-
чаю за образ, который тебя преследует". Сказала бы без улыбки, но  почти
любезно. "Если бы я случайно увидела тебя во сне, ты бы за это не  отве-
чал", - могла бы мне сказать Элен. "Но это был не сон, -  ответил  бы  я
ей, - и вдобавок я не уверен, имела ли ты к этому отношение,  или  же  я
приплел тебя по своему обыкновению, по глупой привычке". Вообразить  та-
кой диалог было нетрудно, но, окажись я наедине с Элен, она бы мне этого
не сказала, ничего, вероятно бы, не сказала, как всегда, внимательная  и
далекая; и я еще раз приплетал ее в своем воображении,  не  имея  на  то
права, в виде утешения за такую далекость и молчание. Нам с Элен уже не-
чего было сказать друг другу, хотя было сказано так мало. Почему-то - но
от нас обоих ускользнуло почему, впрочем, это, возможно,  и  прояснилось
тем, что произошло нынче вечером в ресторане "Полидор", - мы с  нею  уже
не совпадали ни в "зоне", ни в городе, хотя и встретились за столиком  в
"Клюни" и беседовали с друзьями, а иногда, коротко,  и  друг  с  другом.
Только я надеялся, а Элен просто сидела, внимательная  и  далекая.  Если
где-то на последнем рубеже моей честности Элен, и графиня, и фрау  Марта
сливались для меня в один ужасающий образ, то разве Элен не говорила мне
прежде - или не скажет потом, будто я не знал этого с самого начала,  не
знал всегда, - что единственный образ, в котором я живу в ее сознании, -
это образ человека, умершего в клинике? Мы обменивались видениями, мета-
форами или снами; до или после мы оставались каждый сам по  себе,  вечер
за вечером переглядываясь поверх чашечек с кофе.
 
   И раз уж зашел разговор о снах, так когда  на  наших  дикарей  найдет
стих толковать о коллективных снах - нечто аналогичное городу,  но  тща-
тельно отделяемое, потому что никто не подумает смешивать город со  сна-
ми, вроде как жизнь с игрой, - они впадают  в  ребячливость,  для  людей
серьезных прямо-таки отталкивающую.
   Начинает почти всегда Поланко: слушайте, мне снилось, что я  стою  на
площади и вдруг вижу на земле сердце. Поднимаю его, а  оно  бьется,  это
было человеческое сердце, и оно билось, тогда я понес его к фонтану, от-
мыл, как мог, - оно было все в пыли и с налипшими  листьями  -  и  пошел
сдать его в полицию на улице Л'Аббе. Все было совершенно не так, говорит
Марраст. Ты его помыл, но потом без всякого почтения завернул  в  старую
газету и сунул в карман пиджака. Как он мог сунуть его в карман пиджака,
если он был в одной сорочке? Нет, я был в пиджаке,  говорит  Поланко,  и
отнес сердце в полицию, и мне выдали квитанцию, и это было самое  необы-
чайное в моем сне. Нет, ты его не отнес, говорит Телль, мы  видели,  как
ты входил к себе в дом и прятал сердце в стенной шкаф, в тот, на котором
висит золотой замок. О да, только вообразить, Поланко с золотым  замком,
нахально смеется Калак. Нет, я отнес сердце в полицию, говорит  Поланко.
Ладно уж, соглашается Николь, наверно, это было второе сердце, мы же все
знаем, что ты их нашел по крайней мере два. Бисбис, бисбис, говорит  Су-
хой Листик. Теперь, когда я подумал, говорит Поланко, я вспоминаю,  что,
кажется, нашел их около двадцати. О господи боже, я же  забыл  о  второй
половине сна! Ты нашел их на площади Мобер под кучей мусора, говорит мой
сосед, я видел тебя из кафе "Матросы". Да, и все бились, с восторгом го-
ворит Поланко. Я нашел двадцать сердец, а с тем, что  отнес  в  полицию,
двадцать одно, и все бились как сумасшедшие. Ты не отнес его в  полицию,
говорит Телль, я видела, как ты прятал его в шкаф. Во всяком случае, оно
билось, допускает мой сосед. Может, и так, говорит Телль, билось оно или
нет, мне наплевать. Нет,  женщины  неподражаемы,  говорит  Марраст,  им,
представьте, все равно, бьется сердце или нет, они видят только  золотой
замок. Не будь женоненавистником, говорит мой сосед. Весь город был усе-
ян сердцами, говорит Поланко, я очень хорошо  помню,  удивительное  было
дело. И подумать, что я сначала вспомнил только об одном сердце.  С  че-
го-то же надо начать, говорит Хуан. И все бились, говорит Поланко. И  на
что это им надо было, говорит Телль.
 
   Почему доктор Даниэл Лайсонс, Д. Г. П., Д. М.14, держал в  руке  сте-
бель hermodactylus tuberosis?15 Первое, что сделал Марраст - не  зря  же
он был французом, - он обследовал поверхность  портрета  (написанного  в
трудные дни Тилли Кеттлом) в поисках объяснения научного, зашифрованного
или даже масонского; затем он обратился к каталогу  Института  Куртолда,
но тот коварно сообщал лишь название растения. Возможно, во времена док-
тора  Лайсонса  мягчительные  или  отвлекающие  свойства   hermodactylus
tuberosis оправдывали изображение его в руках Д.Г.П., Д.М.,  но  уверен-
ности не было, и за неимением лучшего занятия в те дни Марраст заинтере-
совался этой проблемой.
   Второе, что его тогда занимало, было  объявление  в  "Нью-стейтсмен",
где в квадратной рамке микроскопически  значилось:  Are  you  sensitive,
intelligent, anxious or a  little  lonely?  Neurotics  Anonymous  are  a
lively, mixed group who believe that the individual is  unique.  Details
s.a.e., Box 8662 16. Началось все с того, что Марраст задумался над этим
объявлением в полумраке номера в "Грешамотеле". Возле окна,  почти  пол-
ностью закрытого шторой, чтобы избавиться от мерзких силуэтов  домов  на
противоположной стороне Бедфорд-авеню, а главное, от шума автобусов  52,
52А, 895 и 678, Николь усердно рисовала гномов на  плотной  бумаге  типа
"кансон" и время от времени обдувала кисточки.
   - Нет, отказываюсь, - сказал Марраст, внимательно изучив  объявление.
- Я, как и они, считаю себя чувствительным, робким и  немного  одиноким,
но факт, что я не умен, раз мне никак не  удается  уловить  связь  между
этими качествами и заявлением, что "Анонимные невротики" полагают  инди-
видуальное единственным в своем роде.
   - О, - сказала Николь, видимо слушавшая  не  слишком  внимательно,  -
Телль говорит, что многие из этих объявлений зашифрованы.
   - Как, по-твоему, получился бы из меня порядочный анонимный невротик?
   - О да, Map, - сказала Николь, улыбаясь ему, словно издалека, и  под-
бирая нужную краску для колпачка второго гнома слева.
   Марраст с минуту поколебался, выбросить ли газету или запросить,  как
предлагалось, о подробностях, но в конце  концов  решил,  что  вопрос  о
стебле hermodactylus tuberosis более интересен, и он объединил два  этих
предмета, адресовав на почтовый ящик 8662 краткое письмецо  о  том,  что
"Анонимные невротики" были бы гораздо полезней для общества и,  главное,
для самих себя, если бы оставили в покое свои единственные в своем  роде
индивидуальности, и направились бы в зал номер два  (следовало  указание
местонахождения портрета), и попытались бы разрешить загадку  изображен-
ного растения. Письмо он послал анонимно, что казалось ему в высшей сте-
пени логичным, хотя Калак и Поланко не преминули ему заметить,  что  его
фамилия происходила из мест, лежащих слишком далеко  за  white  cliffs17
Дувра, чтобы привлечь внимание чувствительных и робких невротиков. Дни в
Лондоне проходили для Марраста в подобных развлечениях, потому что после
первых нудных демаршей ему ужасно не хотелось заниматься глыбой антраци-
та, а, возвратясь во Францию, он сразу же должен был приступить к созда-
нию статуи воображаемого Верцингеторига, наполовину уже оплаченной муни-
ципалитетом Аркейля, но которую из-за отсутствия подходящего куска  ант-
рацита он не мог начать. Все это откладывалось на потом, на  будущее,  о
котором он мало думал; было приятно бродить по Лондону, почти  всегда  в
одиночестве, хотя иногда и Николь выходила с ним, и они  молча,  изредка
обмениваясь вежливыми репликами, шли по Вест-Энду или к  конечной  оста-
новке какого-нибудь автобуса и садились в него, даже не взглянув на  но-
мер. В эти дни Маррасту было трудно оторваться от любого  места,  любого
столика в кафе, любой картины в музее, и когда, вернувшись в  отель,  он
заставал Николь все так же рисующей гномов для какой-то детской книжки -
причем выходить с ним она отказывалась или же выходила из чистого  мило-
сердия, - ежедневное повторение все тех же заранее известных  фраз,  тех
же улыбок при тех же поворотах разговора, весь этот банальный и вместе с
тем полный гнетущей тоски словесный хлам, к которому сводилась его речь,
внушал ему смутный ужас. Тогда он отправлялся к двум аргентинцам,  посе-
лившимся в отеле по соседству, или проводил послеобеденное время  в  ка-
ком-нибудь музее или за чтением газет в парке, вырезая объявления, чтобы
что-то делать, чтобы постепенно привыкать к тому, что Николь не  спросит
его, где он был, что она только поднимет глаза от гномов и улыбнется ему
прежней улыбкой, но не больше, пустой улыбкой, привычкой к улыбке, в ко-
торой, возможно, притаилась жалость.
   Так минуло четыре или пять дней, но вот однажды утром он снова пришел
в Институт Куртолда, где его уже считали тронувшимся, потому что он бес-
конечно долго стоял перед портретом доктора Даниэла Лайсонса и почти  не
глядел на "Те рериоа" Гогена. Словно мимоходом он спросил у наименее чо-
порного из смотрителей, нет ли в кармане Тилли Кеттла чего-то особо при-
мечательного, что ему, жалкому французу, хотя и скульптору, не известно.
Смотритель взглянул на него с легким удивлением и удостоил ответа,  ска-
зав, что и сам он, подумав, недоумевает, почему в эти дни множество  по-
сетителей упорно разглядывают этот портрет, впрочем, судя по их лицам  и
замечаниям, видимо, без особых результатов. Самой рьяной оказалась  одна
дама, явившаяся с толстенным  ботаническим  трактатом,  чтобы  проверить
название растения, и так громко щелкавшая языком, что  это  переполошило
тех, кто стоял у других картин. Смотрителей беспокоит непонятный интерес
к картине, до сих пор не вызывавшей скопления зрителей, и они уже  сооб-
щили об этом директору (весть эта вызвала у Марраста плохо  скрытое  ве-
селье), на днях, видите ли, ждут инспектора из дирекции музеев, и ведет-
ся скрытый учет посетителей. С деланным равнодушием Марраст сумел  выве-
дать, что портрет доктора Лайсонса привлек в эту неделю больше  публики,
чем "Bar des "Folies-Bergeres"18 Мане, являвшийся в некотором роде  Джо-
кондой их Института. Не оставалось уже никаких сомнений, что у анонимных
невротиков были затронуты самые глубокие струны их чувствительности,  их
ума, их робости и их некоторого одиночества и  что  посланный  по  почте
энергичный удар хлыста оторвал их от самосожаления, столь заметного в их
рекламе, дабы устремить к деятельности, о целях которой  никто  из  них,
даже сам зачинщик, не имел ни малейшего понятия.
   Ни малейшего понятия. Пожалуй, не совсем так. Потому что Марраст  был
из тех, кто стремится понять, усложняя (а по  его  мнению,  провоцируя),
либо усложнять, понимая (по мнению его, а может, и других, так как  вся-
кое понимание "множит"), и эта преимущественно  французская  его  склон-
ность часто обсуждалась Хуаном, Калаком или моим соседом, людьми, с  ко-
торыми он встречался в Париже и которые  спорили  обо  всем  с  тем  уп-
рямством, что порождается витающим в атмосфере кафе ощущением некой дип-
ломатической неприкосновенности, интеллектуальной и моральной  вседозво-
лен-ности. Уже в эти лондонские дни Калак и Поланко выразили сомнение  в
плодотворности спровоцированных Маррастом общений, и,  наверное,  кое  в
чем наши два дикаря из  пампы  были  правы,  ибо  стебель  hermodactylus
tuberosis продолжал оставаться столь же загадочным,  как  и  прежде.  Но
стебель был лишь поводом вырваться из круга, внутри которого Николь  ри-
совала гномов или ходила с Маррастом по улицам, причем он  знал,  что  в
конце концов - который и концом-то не будет - опять будут гномы и молча-
ние, изредка прерываемое вежливыми, нейтральными фразами по  поводу  ка-
кой-нибудь торговой витрины или фильма. Марраста не слишком тешило,  что
анонимные невротики получили повод выйти на время из  своих  кругов,  но
то, что он расковал эту деятельность, было как бы временной  компенсаци-
ей, помогавшей меньше ощущать замкнутость в собственном круге.  "Опьяне-
ние могуществом", - сказал он себе, бросая последний взгляд  на  портрет
доктора Лайсонса. "Ах, утешение для идиотов". При всем том его диалог со
смотрителем представлял совершенный стереотип, не мешая  одновременно  и
думать о своем. Все-таки это странно (Разумеется, сэр, раньше  никто  на
него не смотрел / А теперь вдруг такое... / Это началось дня три тому  и
все продолжается / Но я не вижу, чтобы сейчас кто-нибудь особенно им ин-
тересовался / Еще рано, сэр, народ собирается часов с трех /  Я,  напри-
мер, не нахожу в этом портрете ничего примечательного / Также и я,  сэр,
но это вещь музейная / О да, конечно /  Портрет  восемнадцатого  века  /
(Девятнадцатого) / Ну ясно / Да-да, сэр / Что ж, мне пора / Очень прият-
но, сэр /
   В дни между вторником и субботой беседа несколько варьировалась.
   Было всего около одиннадцати, а Николь просила его дать ей  закончить
до обеда один из листов, поэтому у Марраста осталось времени с избытком,
и он смог встретиться с м-ром Уитлоу, владельцем оптового магазина худо-
жественных принадлежностей на Портобелло-роуд, чтобы выяснить, не смогут
ли они отправить для него во Францию глыбу антрацита в сто пятьдесят ку-
бических метров. М-р Уитлоу, подумав, сказал, что в принципе это возмож-
но, если только Марраст подробнее
   объяснит ему, какой должна быть эта глыба, ибо, насколько  он  знает,
этот минерал в каменоломнях Сусекса попадается не часто, кроме того, на-
до знать, кто, когда и как оплатит глыбу.  Маррасту  понадобилось  много
времени, чтобы выяснить, что у м-ра Уитлоу было о муниципалитете Аркейля
не слишком четкое представление, несмотря на эстетические познания,  не-
обходимые для владельца такого магазина, и он заподозрил, что  под  этим
незнанием кроется типично британская неприязнь к Франции за ее безразли-
чие к жизни и творчеству Тернера или Сиккерта.
   - Может быть, вам стоило бы съездить в Нортумберленд,  -  посоветовал
м-р Уитлоу с заученным выражением лица, напомнившим Маррасту мину, с ка-
кой сбрасываешь с рукава муху, не считая невежливым  такое  обращение  с
насекомым.
   - Мне было бы удобнее купить эту глыбу в Лондоне, -  сказал  Марраст,
который терпеть не мог сельскую местность и пчел.
   - Таких кусков угля, как в Нортумберленде, нигде не найдете, и я могу
дать вам письмо к моему коллеге, который когда-то продавал материалы Ар-
хипенко и сэру Джекобу Эпстайну.
   - Мне теперь ехать было бы затруднительно, - сказал Марраст. - Я дол-
жен сидеть в Лондоне и ждать, пока решится один вопрос  в  одном  музее.
Почему бы вам не написать вашему коллеге и не выяснить, есть ли  у  него
большие куски антрацита и сможет ли он отправить один из них в Аркейль?
   - Разумеется, можно, - сказал м-р Уитлоу, явно держась иного мнения.
   - На следующей неделе зайду к вам опять. Да, раз уж мы об этом  заго-
ворили, не знакомы ли вы с директором Института Куртолда?
   - О да, - сказал м-р Уитлоу, - он  приходится  дальним  родственником
моей жене. ("Мир тесен", -  подумал  Марраст,  скорее  восхищенный,  чем
удивленный.) Гарольд  Гарольдсон,  бывший  художник,  писал  натюрморты,
скандинав по отцовской линии. В первую  мировую  лишился  руки,  замеча-
тельный человек. Ему так и не удалось приучиться писать левой рукой. Лю-
бопытно, что человек в некоторых вещах - это всего лишь его правая рука,
верно? Я-то думаю, что он просто нашел прекрасный предлог,  чтобы  заки-
нуть в кусты свою палитру - как художника его никто не ценил.  На  своих
полотнах он упорно громоздил тыквы, тема не  такая  уж  привлекательная.
Тогда сэр Уинстон назначил его директором, и он теперь чудеса  делает  с
живописью других. Не кажется ли вам, что, по сути, каждый из нас  -  это
два человека: один левый, другой правый? Один полезный, другой никуда не
годный?
   - Тонкая проблема, - сказал Марраст, - тут надо бы основательнее изу-
чить понятие "человек-микрокосм". А я с этими хлопотами насчет глыбы уг-
ля...
   - Во всяком случае, он директор, - сказал м-р Уитлоу. -  Но  если  вы
хотели бы встретиться с ним по поводу глыбы, должен предупредить, что  в
его обязанности не входит...
   - Ни в коем случае, - сказал Марраст. - Дело с глыбой, я уверен, смо-
жете для меня уладить вы и ваш коллега в горах. Просто я рад, что  спро-
сил о нем и что он оказался вашим родственником, это упрощает мою  зада-
чу. Передайте ему, - значительно произнес Марраст, - чтобы он остерегал-
ся.
   - Остерегался? - переспросил м-р Уитлоу, и впервые в его голосе проз-
вучало что-то человеческое.
   Из последовавшего разговора  некоторый  интерес  представляли  только
реплики Марраста: Это всего лишь предположение /.../ Я в Лондоне  только
проездом и думаю, что я не самый подходящий кандидат, чтобы /.../ Разго-
вор, случайно услышанный в одном пабе19  /.../  Говорили  по-итальянски,
это все, что я могу вам сообщить /.../ Я предпочел бы, чтобы вы не назы-
вали мое имя, ведь вы можете сказать ему прямо, как родственник /.../ О,
что вы, не за что.
   Несколько позже, после нескончаемой прогулки по Стрэнду,  соразмерной
с числом гномов, которых Николь осталось нарисовать,  он  позволил  себе
роскошь потешиться и с удовлетворением электромонтера признать, что нео-
жиданное родство Гарольда Гарольдсона и м-ра Уитлоу замечательно замкну-
ло один из контактов линии. Первые спайки были, на взгляд, никак меж со-
бой не связаны, вроде бы соединяешь элементы конструктора, не имея в ви-
ду никакой определенной модели, и вдруг - но для нас-то, если  поразмыс-
лить, это не было так уж необычно - глыба антрацита  повлекла  за  собой
м-ра Уитлоу, а тот - Гарольда Гарольдсона, который в свою очередь присо-
единился к портрету доктора Лайсонса и анонимным невротикам. Моему сосе-
ду подобная история показалась бы вполне естественной, а возможно, и Ху-
ану, склонному видеть все как бы в галерее зеркал и  вдобавок,  наверно,
уже понявшему, что Николь и я, с некоего вечера  на  итальянском  шоссе,
включились в узоры калейдоскопа, который он хотел зафиксировать  и  опи-
сать. В Вене (если он находится в Вене, но, вероятно, он там, потому что
Николь три дня тому назад получила открытку от Телль; он бродит по горо-
ду и, как всегда, впутывается в нелепые истории, хотя не мне бы это  го-
ворить о Хуане, когда и тридцати минут не прошло  после  моей  беседы  с
м-ром Уитлоу и сообщения о специалистке по ботанике, целыми часами  изу-
чающей стебель hermodactylus tuberosis), в Вене у Хуана могло  оказаться
вдоволь времени, чтобы думать о нас, о Николь, томящейся и как бы забро-
шенной, хотя никто ее не бросал, и обо мне - как вот сейчас я пью пиво и
спрашиваю себя, что буду делать, что мне еще остается делать.
   Свободным пальцем - остальные были заняты стаканом и сигаретой - Мар-
раст изобразил пивной пеной нечто вроде крот