Хулио Кортасар
 
   62. Модель для сборки
 
   Роман
 
 
   Перевод Е. Лысенко
 
 
   Многие читатели, наверно, заметят, что в этом произведении я  кое-где
преступаю литературные условности. Приведу лишь несколько примеров:  ар-
гентинцы у меня то и дело переходят с "вы" на "ты", когда  это  для  них
естественно в диалоге; житель  Лондона,  только  недавно  бравший  уроки
французского, вдруг начинает говорить на нем с  поразительной  беглостью
(более того, еще и в переводе на испанский), едва пересек Ла-Манш; геог-
рафия, расположение станций метро, свобода, психология,  куклы  и  время
явно перестают быть тем, чем они были под владычеством Динары.
   Возможно, кое-кому это покажется странным. Таким читателям я хочу за-
метить, что на том уровне, на котором здесь ведется  повествование,  уже
нельзя говорить, что автор что-то там "преступает"; префикс "пре"  здесь
следует включить в ряд  других  префиксов,  вращающихся  вокруг  глагола
"ступать": "наступать", "отступать", "выступать" - все эти понятия равно
совместимы с намерениями, высказанными некогда в заключительных  абзацах
главы 62 "Игры в классики", намерениями, которые объясняют название этой
книги и, надеюсь, осуществляются в ее изложении.
   Подзаголовок "Модель для сборки" может навести на  мысль,  что  куски
повествования, разделенные на страницах интервалами, предлагаются  авто-
ром как поддающиеся перестановке. Если с некоторыми это и возможно  про-
делать, все же природа задуманной конструкции иная,  и  она  сказывается
уже в характере изложения, где повторы и перемещения должны создать ощу-
щение свободы от жесткой причинной связи, но особенно в характере замыс-
ла, где еще более настойчиво и властно утверждается простор для комбина-
ций. Выбор, к которому придет читатель, его личный монтаж элементов  по-
вествования - это, во всяком случае, и будет той книгой, которую он  за-
хотел прочитать.
 
   - Попрошу замок с кровью, - сказал толстяк за столиком.
 
   Почему я зашел в ресторан "Полидор"? Почему - если уж заняться вопро-
сами такого рода - купил книгу, которую, вероятно, не буду читать?  (На-
речие здесь - увертка, ведь мне уже не раз случалось  покупать  книги  с
тайной уверенностью, что они навсегда затеряются в  моей  библиотеке,  и
все же я их покупал; загадка состоит в самом  факте  покупки,  в  мотиве
приобретения этой бесполезной собственности.) И, продолжая  цепь  вопро-
сов, почему, войдя в ресторан "Полидор", я сел за столик в глубине,  пе-
ред большим зеркалом, иллюзорно удваивавшим тусклое уныние зала?  И  еще
одно звено цепи: почему я заказал бутылку "сильванера"?
   (Но последний вопрос оставим на потом: бутылка  "сильванера"  -  это,
возможно, один из фальшивых звуков в будущем аккорде, разве  что  аккорд
этот окажется совсем другим и будет включать в себя  бутылку  "сильване-
ра", как включит графиню, книгу и только что заказанное  толстяком  блю-
до.)
 
   - Je voudrais un chateau saignant1, - сказал толстяк за столиком.
   Судя по отражению в зеркале, толстяк сидел за соседним столиком,  по-
зади Хуана, и поэтому его образ и его голос должны были проделать проти-
воположно направленные пути, чтобы, встретившись, привлечь к  себе  вне-
запно обострившееся внимание.  (Так  же  книга  в  витрине  на  бульваре
Сен-Жермен: внезапный бросок вперед белой обложки "NRF"2, выпад на  Хуа-
на, как прежде - образ Элен, а теперь - фраза толстяка за столиком, про-
сившего "замок с кровью"; как покорное согласие Хуана сесть за этот  ду-
рацкий столик в ресторане "Полидор" спиною ко всему миру.)
   Конечно, Хуан был единственным посетителем, для которого заказ  толс-
тяка имел второй смысл; автоматически, иронически, как  умелый  перевод-
чик, привыкший мгновенно  решать  любую  переводческую  проблему  в  той
борьбе с временем и безмолвием, которую воплощает его кабина при  конфе-
ренц-зале, он построил ловушку, если слово "ловушка" уместно для конста-
тации того, что saignant3 и sanglant4 равноценны и что толстяк за столи-
ком заказал "замок с кровью", - во всяком случае, Хуан построил эту  ло-
вушку, ничуть не подозревая, что смещение смысла во фразе вдруг заставит
сгуститься другие образы, образы из далекого прошлого или нынешнего  ве-
чера, - книгу или графиню, образ Элен, покорное его согласие сесть  спи-
ною к залу за столик в глубине ресторана "Полидор". (И заказать  бутылку
"сильванера", и пить первый бокал охлажденного вина в тот момент,  когда
образ толстяка в зеркале и его голос, шедший из-за спины Хуана, разреши-
лись в то, что Хуан не мог назвать, ибо слова "цепь" или "сгусток"  были
всего лишь попыткой локализовать на уровне речи нечто, проявлявшееся как
мгновенное противоречие, нечто, обретавшее форму и одновременно  раство-
рявшееся, и это уже не могло быть выражено членораздельной речью кого бы
то ни было, даже столь опытного переводчика, как Хуан.)
   Во всяком случае, ни к чему было усложнять. Толстяк за столиком зака-
зал "кровавый замок", его голос вызвал к бытию другие  образы,  особенно
ярко книгу и графиню, чуть менее ярко - образ Элен (быть может,  потому,
что он был ближе, не то что более привычным,  но  более  неотъемлемым  в
повседневной жизни, тогда как книга была чем-то новым, а графиня -  вос-
поминанием, впрочем, воспоминанием необычным, ведь дело шло не столько о
графине, сколько о фрау Марте и о том, что случилось в Вене, в "Гостини-
це Венгерского Короля", но тогда, в последнюю минуту, все  стало  графи-
ней, и, в конце концов, господствующим образом и  прежде  была  графиня,
образом не менее ярким, чем книга или фраза толстяка или аромат "сильва-
нера").
   "Надо признать, что у меня особый талант  праздновать  сочельник",  -
подумал Хуан, наливая себе второй бокал в ожидании hors d'oeuvres5.  Не-
ким подступом к тому, что с ним произошло, была дверь  ресторана  "Поли-
дор", решение - внезапное и с сознанием  его  нелепости  -  открыть  эту
дверь и поужинать в этом унылом зале. Почему я вошел в  ресторан  "Поли-
дор", почему купил книгу и раскрыл ее наугад и,  тоже  наугад,  прочитал
первую попавшуюся фразу за секунду до того, как толстяк заказал  полусы-
рой ростбиф? Если я попытаюсь это проанализировать, я как бы все свалю в
хозяйственную сумку и непоправимо искажу. Самое большее  -  я  могу  пы-
таться повторить в терминах мысли то, что происходило в  другой  "зоне",
могу стараться отделить то, что вошло в этот внезапный сгусток по праву,
от того, что другие мои ассоциации могли включить в него как нечто пора-
зительное.
   Но в глубине души я знаю, что все - ложь, что я уже отдалился от  то-
го, что со мною только что произошло, и, как уже не раз бывало, все све-
дется к тщетному желанию понять, возможно упуская призыв или тайный сиг-
нал от самой сути, ту тревогу, в которую она меня повергает, то мгновен-
ное явление мне какого-то иного порядка, куда прорываются  воспоминания,
скрытые силы и сигналы,  чтобы  создать  ослепительную  единую  вспышку,
меркнущую в тот самый миг, когда она меня убивает и выбивает из меня са-
мого. Сейчас от всего этого осталось лишь чувство любопытства,  исконное
человеческое желание: понять. Да еще спазм в устье желудка, тайная  уве-
ренность, что именно там, а не в логическом упрощении начинается и  про-
легает нужный путь.
   Ясно, что этого мало; в общем, надо мыслить, а значит, нужен  анализ,
нужно отделить то, что действительно составляет этот  вневременной  миг,
от того, что в него привносят ассоциации, чтобы приблизить его  к  тебе,
сделать больше твоим, перенести по ею сторону. Но совсем худо  придется,
когда ты попытаешься рассказать об этом другим.  Всегда  ведь  наступает
минута, когда надо попытаться рассказать одному из друзей, к примеру По-
ланко или Калаку или всем сразу за столиком в "Клюни", возможно  надеясь
в душе, что самый факт рассказа вырвет опять  из  небытия  тот  сгусток,
придаст ему наконец какой-то смысл. И будут они сидеть и  слушать  тебя,
будет там также Элен,  тебе  будут  задавать  вопросы,  стараясь  помочь
вспомнить, словно есть смысл в воспоминании, лишенном той  особой  силы,
которая в ресторане "Полидор" сумела снять его свойства минувшего, явить
его тебе как нечто живое и угрожающее, как воспоминание, сорвавшееся  со
своей привязи во времени, чтобы быть в тот самый миг,  когда  оно  вновь
исчезает, чтобы стать некой особой формой жизни, настоящим, но в  другом
измерении, силой, действующей по другой траектории. Однако слова не  на-
ходились, потому что не было мысли, способной охватить эту силу, превра-
щающую обрывки воспоминаний, отдельные, бессмысленные образы во внезапно
слившийся в единое целое умопомрачительный сгусток, в  живое  созвездие,
аннигилирующее в момент своего явления, - этакое  противоречие,  как  бы
утверждающее и одновременно отрицающее то, что Хуан, пьющий сейчас  вто-
рой бокал "сильванера", будет впоследствии рассказывать  Калаку,  Телль,
Элен, когда встретится с ними за столиком в "Клюни", и  что  теперь  ему
надо хоть как-то освоить, словно сама попытка фиксировать это воспомина-
ние не доказывала, что это бесполезно, что он лишь  разбрасывает  темные
мазки по непроглядному мраку.
 
   "Да, это так", - подумал Хуан со вздохом, и во  вздохе  было  приятие
того, что все шло "с той стороны", происходило в  диафрагме,  в  легких,
нуждавшихся в большом глотке воздуха. Да, это так, но надо же  и  проду-
мать - ведь в конце-то концов он и есть это плюс его мысль, он не  может
остановиться на вздохе, на спазме солнечного сплетения, на смутном стра-
хе перед явленным ему. А думать было бесполезно, было похоже на  отчаян-
ные попытки вспомнить сон, от которого, когда открываешь  глаза,  ловишь
только какие-то последние ниточки; думать, пожалуй, означало бы  уничто-
жать узоры, еще маячащие на  чем-то  вроде  оборотной  стороны  чувства,
уничтожать возможность их повторного  явления.  Закрыть  глаза,  рассла-
биться, отдаться на волю наплывающих волн с готовностью  ожидания.  Нет,
бесполезно, и всегда было бесполезно; из химерических тех сфер возвраща-
ешься обедневшим, еще более отчужденным от себя самого. Однако  мыслить,
охотиться за смыслом по крайней мере помогало вернуться по ею сторону  -
итак, толстяк за столиком заказал "кровавый замок", и внезапно  возникли
графиня, причина, побудившая его усесться  перед  зеркалом  в  ресторане
"Полидор", книжка, купленная на бульваре Сен-Жермен и раскрытая  наугад,
ослепительный сгусток (и, разумеется, также Элен), уплотнившийся  и  тут
же исчезнувший по непонятному его свойству отрицать себя в самом утверж-
дении, расплываться, едва уплотнившись, представляться  чем-то  незначи-
тельным, ранив насмерть, внушать, что это не  имеет  никакого  значения,
что это лишь игра ассоциаций - зеркало, и  воспоминание,  и  еще  другое
воспоминание, - мелкие шалости праздного воображения. "Э, нет, я не  дам
тебе так уйти, - подумал Хуан, - вряд ли придется мне  еще  когда-нибудь
оказаться средоточием того, что приходит с той стороны,  и  заодно  быть
как бы выброшенным из самого себя. Нет, ты не уйдешь так легко,  что-ни-
будь да останется в моих руках, ты, маленький василиск, один из образов,
о которых я уже не могу сказать, участвовали они или нет в этом беззвуч-
ном взрыве..." И он не мог подавить улыбки, вчуже и сардонически  наблю-
дая, как его мысль уже подбирается к жердочке с маленьким  василиском  -
вполне понятной ассоциации, связанной с Basiliskenhaus6 в Вене и  тамош-
ней графиней... Все прочее наплывало, не встречая сопротивления, -  было
совсем не трудно найти опору в дыре, образовавшейся где-то в центре  ис-
чезнувшей мгновенной заполненности, явления, тут же сметенного отрицани-
ем и скрывшегося, чтобы эту дыру заполнять удобно складывающейся  систе-
мой близких образов, связанных с нею  хронологически  или  эмоционально.
Думать о василиске означало думать одновременно об Элен и о графине,  но
думать о графине было все равно, что думать о фрау Марте, о крике,  ведь
служаночки графинины наверняка кричали в подвалах на Блютгассе и графине
наверняка нравилось, что они кричат, а если бы они не кричали,  у  крови
не было бы того аромата гелиотропов и прибрежных болот.
   Наливая себе еще бокал "сильванера", Хуан  поднял  глаза  к  зеркалу.
Толстяк за столиком развернул "Франс-суар", и буквы  заголовков  во  всю
страницу были в зеркальном отражении похожи на буквы русского  алфавита.
Хуан с напряжением расшифровал несколько слов, смутно надеясь, что в мо-
мент этой нарочитой сосредоточенности - которая была также желанием отв-
лечься, попыткой снова увидеть изначальную дыру, куда ускользнула звезда
с верткими лучами, - если он сконцентрирует внимание на какой-нибудь че-
пухе, вроде расшифровки заголовков "Франс-суар" в зеркале, и заодно отв-
лечется от действительно для него важного, тогда из еще  мерцающей  ауры
вновь воссияет во всей своей нетронутости созвездие и осядет в  зоне  по
ту или по ею сторону речи или образов, испуская  прозрачные  свои  лучи,
рисуя изящный очерк лица, которое вместе с тем будет брошью с  крошечным
василиском, а тот - разбитой куклой в шкафу, заодно  стоном  отчаяния  и
площадью, пересекаемой бессчетными трамваями, и фрау Мартой у борта бар-
жи. Быть может, теперь, полуприкрыв глаза, ему удастся  подменить  образ
зеркала, эту пограничную территорию между призраком ресторана  "Полидор"
и другим призраком, который исчез, но чье эхо еще  вибрирует;  возможно,
теперь он смог бы перейти от русских букв в зеркале к той, другой  речи,
возникшей на грани восприятия, к той подстреленной,  уже  отчаявшейся  в
бегстве птице, бьющей крыльями по силкам и придающей им свою форму,  не-
кий синтез силков и птицы, и само бегство будет в какой-то миг пленником
в парадоксальной попытке уйти  из  силков,  схвативших  его  мельчайшими
звеньями в миг своего распада: графиня,  книга,  незнакомец,  заказавший
"кровавый замок", баржа на заре, стук падающей на  пол  и  разбивающейся
куклы.
 
   Русские буквы все еще отражаются, колеблясь в руках толстяка, сообщая
новости дня, как впоследствии в "зоне" ("Клюни", какой-нибудь  перекрес-
ток, канал Сен-Мартен - все это тоже "зона") придется приступить к расс-
казу, придется что-то сообщить, потому что все они ждут, когда  ты  нач-
нешь рассказывать, этот всегда беспокойный и чуть  враждебный  в  начале
рассказа кружок; как бы там ни было, все ждут,  когда  ты  приступишь  к
рассказу в "зоне", в любом месте "зоны", неизвестно, где именно,  потому
что "зона" бывает в разных местах,  и  в  разные  вечера,  и  с  разными
друзьями - Телль и Остин, Элен и Поланко, и Селия, и  Калак,  и  Николь;
также и им в иные вечера выпадает явиться в "зону" с новостями из  Горо-
да, и тогда уже твой черед быть участником кружка, жадно  дожидающегося,
чтобы тот, другой, приступил к рассказу, ведь, как бы  там  ни  было,  в
"зоне" словно ощущается дружелюбная и вместе с тем  агрессивная  потреб-
ность не терять связи, знать, что с кем происходит, а почти всегда  ведь
происходит что-то имеющее значение для всех: например, когда  они  видят
сны, или сообщают новости из Города, или возвращаются из поездки и опять
появляются в "зоне" (вечерами это почти всегда "Клюни", общая территория
за столиком в кафе, но также может быть постель или  sleeping-car7,  или
машина, мчащаяся из Венеции в Мантую), в "зоне" вездесущей  и  вместе  с
тем ограниченной, похожей на них самих, на Марраста и на Николь, на  Се-
лию, на месье Окса и на фрау Марту, в "зоне", находящейся иногда в Горо-
де, и в самой же "зоне", некоем сооружении из слов, где все происходит с
такой же яркостью, как в жизни каждого из них вне "зоны". И поэтому вок-
руг Хуана как бы дышит жадно слушающий кружок, хотя никого из них сейчас
нет возле него, вспоминающего их в ресторане  "Полидор",  а  есть  слюна
тошноты, открытие памятника, цветоводы, и всегда Элен, Марраст и  Полан-
ко; "зона" - она и есть жадное внимание, льнущее, цепкое, впечатывающее-
ся в тебя, это номера телефонов, которые ты будешь набирать попозже, пе-
ред сном, какие-то комнаты, в которых будут все это обсуждать,  это  Ни-
коль, воюющая с незакрывающимся  чемоданом,  это  догорающая  меж  двумя
пальцами спичка, это портрет в английском музее, сигарета на дне  пачки,
кораблекрушение у островка, это Калак и Остин, совы, жалюзи  и  трамваи,
все, что всплывает в уме человека, иронически размышляющего о  том,  что
ему однажды придется приступить к рассказу и что, возможно, Элен не  бу-
дет в "зоне" и не будет его слушать, хотя, по сути, все, что он  скажет,
- это всегда будет Элен. А вполне может быть и так, что он не только бу-
дет в "зоне" один, как нынче в  ресторане  "Полидор",  где  все  прочие,
включая толстяка, не идут в счет, но, может статься,  рассказывать  при-
дется в еще большем одиночестве, в комнате, где только кошка да  пишущая
машинка; или, быть может, он будет тем человеком, который на  железнодо-
рожной платформе глядит на мгновенно меняющиеся комбинации мошек,  сную-
щих под фонарем. Но также может случиться, что все прочие будут  в  "зо-
не", как бывало не раз, и что жизнь ворвется к ним, и послышится  кашель
музейного смотрителя, меж тем как та рука медленно нащупывает  очертания
горла и кому-то грезится пляж в Югославии, меж тем как  Телль  и  Николь
запихивают кое-как в чемодан одежду, а Элен долгим взглядом  смотрит  на
Селию, которая плачет, повернувшись лицом к стене, как плачут  примерные
девочки.
 
   Принявшись размышлять в ожидании, пока подадут hors  d'oeuvres,  Хуан
без особого труда проделал свою прогулку этого вечера. Сперва, вероятно,
была книжка Мишеля Бютора, купленная на бульваре Сен-Жермен, а до того -
унылое блуждание по улицам и моросящий дождь Латинского Квартала, гложу-
щее чувство от пустынности Парижа в сочельник, когда все сидят по домам,
а на улицах остаются только люди вида нерешительного и в некотором  роде
заговорщического, искоса переглядывающиеся за стойками кафе или  на  пе-
рекрестках, это почти всегда мужчины, но изредка попадается  и  женщина,
несущая сверток, как бы в оправдание того, что она находится  здесь,  на
улице, двадцать четвертого декабря, в половине одиннадцатого  вечера,  и
Хуану так хотелось подойти к какой-нибудь из этих женщин - среди них  не
было ни одной молодой или хорошенькой, все выглядели одинокими и  стран-
новатыми, - чтобы спросить, действительно ли она несет что-то в  пакете,
или это просто узел с тряпьем или тщательно увязанными старыми газетами,
обман, отчасти служащий ей защитой, когда она идет по  улице  одна,  меж
тем как все люди сидят дома.
   Второе, что следовало отметить, была графиня, его  ощущение  графини,
определившееся на углу улиц Месье-ле-Пренс и Вожирар - но не потому, что
на этом углу было что-либо способное напомнить ему о графине, разве  что
клочок красноватого неба да запах сырости из подъезда, которые  внезапно
оказались как бы мостом, равно как Дом с василиском в Вене мог бы в свое
время послужить для него переходом на территорию, где ждала графиня. Или
же, если вспомнить атмосферу кощунства, постоянной греховности, в  кото-
рой, вероятно, жила графиня (согласно версии той легенды, в  не  слишком
интересной хронике, читанной Хуаном много лет назад, задолго до  Элен  и
фрау Марты и дома с василиском. в Вене),  тогда  перекресток  с  клочком
красноватого неба и сырой подъезд неотвратимо  сливались  с  убеждением,
что именно сочельник благоприятен для появления  графини,  для  ее  иным
способом не объяснимого присутствия в сознании Хуана - он не  мог  изба-
виться от мысли, что графине кровь была особенно приятна в  такую  ночь,
как эта, - при колокольном звоне и песнопениях всенощной  была  особенно
вкусна кровь девушки, корчащейся со  связанными  руками  и  ногами,  так
близко от пастухов, и ясель, и агнца, смывающего своей кровью грехи  ми-
ра. Так что книга, купленная за минуту до того, переход к графине, а по-
том, уже как-то сразу, без