кушений; ты же здесь, Элен, и  горький
урожай нынешнего дня при тебе; день еще не кончился, надо выйти на стан-
ции "Сен-Ми-шель", люди все нормальных размеров, на рекламах все  увели-
чено, голый человек мал, хрупок, ни у кого нет ни ногтей с ложку величи-
ной, ни глаз-туннелей. Нет, никакими играми  ты  не  обретешь  забвение:
твоя душа - бесчувственная машина, четкая запись. Ты никогда  ничего  не
забудешь в вихре, сметающем и большое и малое и бросающем в другое  нас-
тоящее; даже бродя по городу, ты - это ты, неотвратимо.  Но  ты  сумеешь
забыть, применив свой метод, расставив "до" и "после",  не  спеши,  день
еще не кончился. Ага, вот оно кафе.
   Еще с порога она узнала прядь волос Селии, склонившейся над чашкой  с
чем-то темным, не похожим на кофе. Народу в "Клюни" было немного, и  лю-
бимый столик моего соседа был свободен; Селия сидела за другим, как если
бы ее огорчало отсутствие дикарей и она хотела бы это показать.  "Навер-
няка ее больше всего восхищает улитка Освальд",  -  сказала  себе  Элен,
склонная видеть Селию в возрасте игрушек и мороженого. Взмахом руки  она
приветствовала Курро, и два зеркала вернули ей жест толстой руки  Курро,
указывающего на столик дикарей; два отражения плюс сама рука  предлагали
три различных направления. Элен подумала, что в эту минуту никто не смог
бы ее направить более удачно, и подошла к Селии, которая как раз уронила
слезу в самую середину чашки бульона, сваренного из кубиков.
   - Зачем ты это ешь, - сказала Элен. - Воняет конским потом.
   - В такое время дня нет ничего лучше, - пробормотала Селия, прядь во-
лос свешивалась ей на лицо, и она походила на девочку, любящую сыр  "бе-
бибел". - В него замечательно макать галеты, он заменяет и суп,  и  вто-
рое. Может, его готовят из конины, но все равно вкусно.
   - Макать галеты, - сказала Элен, садясь рядом на табурет и, не глядя,
раскрывая "Нувель Обсерват„р". - С такими вкусами тебе бы надо  уже  час
тому назад лежать в кроватке, твой психологический возраст -  между  де-
вятью и одиннадцатью годами: макать галеты в суп, пять кусков  сахару  в
любой напиток, космы по всему лицу... И в довершение слезы над этой  ды-
мящейся гадостью. А ты еще говоришь, будто  тебе  семнадцать  лет  и  ты
учишься в Сорбонне.
   Селия приподняла голову и рассмеялась, еще несколько слезинок  скати-
лось по ее лицу, и она стерла их рукой, прихватив свисающую прядь.
   - Да, доктор. Слушаюсь, доктор. Знаешь, я ушла из дому. Навсегда, те-
перь уж навсегда.
   - А, - сказала Элен, - я думаю, что "навсегда"  означает  "до  после-
завтра".
   - Говорю тебе, навсегда. Наш дом - это ад, это клетка со сколопендра-
ми.
   - Никогда не видала сколопендр в клетке.
   - Я тоже не видала и даже не очень хорошо знаю, что такое  сколопенд-
ра, но Поланко говорит, что они сидят в клетках.
   - Ну и как же ты намерена жить?
   - Я все подсчитала. Два месяца я могу прожить на те деньги, что у ме-
ня есть, около пятисот франков. Если продам книги и меховое пальто,  это
будет, скажем, еще тысяча франков...
   - Выходит, ты всерьез, - сказала Элен, закрывая журнал. Она  заказала
коньяк и выпила рюмку залпом. Селия опять  склонилась  над  бульоном,  и
Курро, подавая Элен вторую рюмку коньяку, состроил вопросительную  мину,
которая ее растрогала до смешного. Обе долго сидели, не  глядя  друг  на
друга и не разговаривая. Селия посасывала мокрую галету,  подперев  щеку
кулаком и облокотясь на угол столика. Безотчетным движением  Элен  легко
провела рукою по свисающей пряди волос на лице Селии. И только когда от-
вела руку, эта ласка вызвала воспоминание о бессмысленном, глупом  жесте
(он не был лаской, ничего похожего на ласку, но почему же тогда был  тот
самый жест, что сейчас), и она увидела, как ее рука  мимолетно  касается
пряди волос голого юноши, увидела,  как  быстро  отдернула  тогда  руку,
словно окружающие - этот нелепый кордебалет людей в белом, попусту  суе-
тившихся вокруг койки, которая уже была моргом, катафалком, - могли осу-
дить ее движение, повиновавшееся, не в пример их движениям, не  велениям
разума, не имеющее ничего общего с массажем сердца,  корамином  или  ис-
кусственным дыханием.
   Вторая рюмка коньяку была выпита медленней и согрела, Элен было  при-
ятно, что коньяк обжигал губы, что где-то в глубине  печет  язык.  Селия
обмакнула в бульон вторую галету и, вздохнув, проглотила  ее  почти  всю
вместе с последним всхлипом. Она, видимо, не  заметила  ласкового  жеста
Элен и, молча взяв предложенную сигарету, позволила ее  зажечь.  В  этом
полупустом кафе, где Курро стоял у входа  как  стерегущий  бульдог,  обе
предались молчанию, защищенные дымом, который отгонял сколопендр и  раз-
луку. На сей раз торговые ряды, где рыбачки стояли  у  своих  прилавков,
были пусты и как бы свежевымыты, единственное, что было знакомо,  -  это
перспектива уходящих вдаль галерей и аркад и еще невыразимое, бесцветное
и ровное освещение города. Элен знала, что если не поторопится, то опоз-
дает на свидание, но было трудно ориентироваться в  этом  квартале,  где
улицы вдруг переходили в дворы или в узкие щели между обшарпанными дома-
ми или упирались в непонятные склады без выходов, загроможденные старыми
мешками и грудами консервных банок. Оставалось одно - идти вперед,  неся
пакет, казавшийся все тяжелее, и собираясь спросить дорогу у кого-нибудь
из прохожих, которые появлялись на улицах, но никогда не приближались, а
куда-то сворачивали всякий раз, когда думалось, что вот-вот  догонишь  и
спросишь. Приходилось идти наугад, пока не появится отель, как он  появ-
лялся всегда, возникая внезапно со своими верандами, где циновки и  пле-
теные ширмы и занавески, колышущиеся от знойного бриза. Улица как бы пе-
реходила в коридор отеля, и ты вдруг оказывался перед рядом дверей, отк-
рывавшихся в номера, где стены с выцветшими светлыми обоями в розовые  и
зеленые полосы, где лепные потолки и люстры с подвесками, а иногда  ста-
рый двухлопастный вентилятор, медленно вращающийся в рое мошек; но  каж-
дый номер представлял собой прихожую другого номера,  совершенно  такого
же, единственным отличием были фасон или местоположение старинных  комо-
дов красного дерева с гипсовыми статуэтками и пустыми цветочными  вазоч-
ками; где-то стоял стол, а где-то его не было, но нигде ни  кровати,  ни
умывальника; эти номера пригодны лишь на то, чтобы пройти  через  них  и
идти дальше, а то подойти к окну и со второго  этажа  увидеть  знакомые,
уходящие вдаль галереи, а иногда, с третьего, более высокого этажа  уви-
дишь блеск далекого канала или площадь, где беззвучно движутся  трамваи,
снуют туда-сюда, подобно муравьям в их нескончаемых хлопотах.
   - Знаешь, когда я сюда зашла, я почему-то забыла, что наши  уехали  в
Лондон, - сказала вдруг Селия. - Я пришла попросить совета у Калака,  он
знает все недорогие отели. И Телль тоже знает отели, но она куда-то  уе-
хала с Хуаном.
   - В Вену, - сказала Элен, глядя, как порожняя коньячная  рюмка  снова
вдвигается в фокус, окаменевает и кристаллизуется, согласно своей  форме
и ожиданиям глядящих на нее глаз, которые ее воспринимают  и  фиксируют,
как следует от них ожидать.
   - Ах да. И мой сосед тоже, видишь ли, в Лондоне с  нашими  сеньорами.
Остались здесь только мы с тобой да Сухой Листик, но  она,  ты  же  зна-
ешь...
   - Сухой Листик, конечно.
   - Отец все рассуждал о нынешней испорченной молодежи, -  сказала  Се-
лия, прыская от смеха так, что остатки бульона чуть не выплескивались на
стол. - А мама сидела и вышивала скатерку, представляешь, им и в  голову
не приходило, что я сейчас соберу свои вещички и от них уеду. Я перенес-
ла книги в дом моей сокурсницы, но там я не могу остаться:  ее  родители
еще похуже моих. На эту ночь пойду в какой-нибудь здешний отель, а завт-
ра поищу себе квартиру. Мне  надо  немедленно  что-нибудь  найти,  отели
слишком дорогие.
   - Выходит, всерьез, - сказала Элен.
   - Я же тебе сказала, - буркнула Селия. - Я-не-груд-ной-мла-де-нец.
   - Извини, Селия.
   - Нет, это ты извини, я, знаешь, такая.
   Элен вертела в руке пустую рюмку. Конечно, Селия не грудной младенец.
С грудным младенцем можно было бы что-то сделать - дать ему соску с  ус-
покоительным лекарством в молоке, попудрить присыпкой, пощекотать, опять
погладить по волосам, пока не уснет.
   - Ты можешь пожить у меня, - сказала Элен.  -  Квартира  у  меня  ма-
ленькая, но есть двухспальная кровать, и для твоих книг найдется  место,
есть складной столик, ты сможешь им пользоваться.
   Селия в первый раз посмотрела ей в глаза, и Элен снова  увидела  лицо
девочки, любящей сыр "бебибел", увидела крошечные туннели, возникавшие в
ее зрачках.
   - Правда? Но, Элен, я же знаю, что ты...
   - Ты ничего не знаешь, знаешь только свои галеты жевать. Да, мое неп-
риступное уединение, моя крепость на улице Кле -  спасибо  за  почтение.
Так вот, знай, что все это так, потому что мне так хочется, а вот теперь
мне хочется предложить тебе жилье, пока ты не помиришься со сколопендра-
ми или не найдешь подходящую мансарду.
   - Ты же сказала, что квартира маленькая, а я всегда  устраиваю  такой
беспорядок.
   - Только не у меня, сама увидишь, что у меня это  невозможно.  Иногда
мне даже самой хотелось бы устроить беспорядок, да не  получается.  Вещи
приучены укладываться на свои места, вот увидишь, это ужасно.
   - Все равно какой-нибудь чулок будет валяться на полу возле  кровати,
- честно заявила Селия. - Я не могу согласиться, я не должна.
   - Разговор идиоток, - сказала Элен, снова раскрывая журнал.
   Селия, слегка наклонясь, прильнула к Элен, теперь уже  волосы  совсем
закрыли ей лицо - это всегда помогало, если хотелось тихонько поплакать,
а теперь ей необходимо было посидеть вот так, углубившись в себя, и  по-
молчать, чтобы не надоедать Элен, которая читала и курила и разок подоз-
вала Курро, чтобы заказать два кофе, хватит утешающих ласковых жестов  и
фраз жалостливого врача-педиатра, - она, конечно,  согласится  пойти  ко
мне, и, может быть, это получится нелепо, или же приятно, или же  просто
никак, но, во всяком случае, эту ночь я буду не одна, со мной будет она,
чтобы, сама того не зная, помочь мне перестать видеть этот профиль  зат-
вердевшего, бледного лица, эту койку с ее теперь уже ненужными  шарнира-
ми. Горячий и горький кофе, вот второй  добрый  товарищ,  но  все  равно
привкус плесени, неотвязный вопрос - зачем я трогала пальцами эти черные
волосы, которые теперь, наверное, кто-то причесывает, чтобы родные, соз-
ванные срочно - но лишь после того, как труп будет приведен в пристойный
вид, - не слишком ужаснулись перемене облика от страшной, леденящей бури
и узнали своего родственника, юношу, который вошел в операционную с  за-
чесанными назад волосами, как причесывался и Хуан, но никто не мог  вер-
нуть на его лицо улыбку, которой он встретил этим утром Элен, будто  по-
нимая, что она пришла лишь понаблюдать его под предлогом краткой  беседы
насчет анестезии. Нет, никто уже не вернет ему эту улыбку, точную  копию
улыбки Хуана, никто не восстановит ее на этих черных губах, в  этих  по-
луприкрытых и остекленевших глазах. Она снова услышала  его  голос,  его
наивное и полное надежды "до свиданья", два словечка, в которые  как  бы
вместилось его доверие ко всем тем, кто его окружал, два словечка, кото-
рые вновь и вновь до тошноты бесконечно возвращали ей его образ, как не-
определенную отсрочку, данную ей, посюсторонней, с ее платформами метро,
коньяками и сбежавшими из дому девчонками. Открыв еще одну дверь, а было
их уже без счета, Элен вошла в номер побольше прочих,  но  с  такими  же
стенами в обоях и с ветхой, кое-как распиханной по углам мебелью; в зад-
ней стене виднелась клетка старого лифта, и кабина  поджидала  ее.  Элен
хотелось минутку передохнуть, положить пакет на  какой-нибудь  стол,  но
это было невозможно, она опоздала бы на  свидание,  а  отель  бесконечно
разрастался, множилось число похожих номеров, невозможно  было  предста-
вить себе или узнать комнату, где ее ждут, и даже сообразить, кто  ждет,
хотя в этот миг все было сплошным  ожиданием,  которое  становилось  все
нестерпимей, равно как тяжесть пакета,  чья  желтая  тесемка  резала  ей
пальцы, равно как остановившийся лифт, ждавший, пока Элен войдет в каби-
ну и нажмет на кнопку этажа, что, пожалуй, было и необязательно для  то-
го, чтобы кабина тронулась и стала подниматься и опускаться в полной ти-
шине, озаренной светом, не похожим ни на какой другой.
   - Нет, я все никак не могу поверить, - внезапно сказала Селия. - Ког-
да я увидела, что ты вошла, - а я, должна признаться, очень хорошо  тебя
видела, хотя волосы закрывали мне лицо, -  мне,  знаешь,  почти  страшно
стало. Вот сейчас докторша меня отругает, ну что-то в этом роде.  А  те-
перь идти к тебе, жить с тобой. Нет, ты в самом деле не из  жалости  мне
предложила?
   - Ну а с чего бы? - сказала Элен, как бы удивленно. - Естественно,  я
это делаю из жалости. Девочка, любящая сыр "бебибел", не может идти  ку-
да-то спать одна, она будет бояться без мамы. А тараканы, а ночные  сто-
рожа-китайцы, объединенные в таинственные страшные братства,  а  сатиры,
которые бродят по коридорам, и главное, не забудь  про  самое  страшное,
про "ту штуку", спрятанную в стенном шкафу или под кроватью.
   - Какие глупости, - сказала Селия, наклонилась и быстро поцеловала ей
руку, а потом, зарумянившись, выпрямилась. - Ты всегда такая. И что  это
за девочка, любящая сыр "бебибел"? Но нет, погляди  на  меня.  Ты  такая
грустная, Элен, ты еще более грустная, чем я. Ты понимаешь, что  я  хочу
сказать, я знаю, ты никогда не бываешь веселой, как  Поланко  или  Сухой
Листик, у тебя в лице всегда что-то есть... Все анестезиологи такие, что
ли?
   - Необязательно. Эта профессия к лицам не имеет отношения. Надо  сле-
дить, чтобы пульс был хороший, а главное, чтобы маска была правильно на-
ложена, ведь бывает, что поездка совершается только в одном направлении.
   Селия не поняла, ей хотелось спросить, но она сдержалась, подозревая,
что Элен ей не ответит. И потом передышка, чудо, чувство, что ты  спасе-
на, что с Элен ты возвратилась в "зону", в атмосферу доверия, что  рядом
она, доктор, насмешливая и отчужденная, но в нужный момент сумевшая про-
тянуть палец, чтобы Селия на него вскарабкалась, как Освальд на кофейные
ложечки, к ужасу госпожи Корицы. А если Элен грустна...
   - Госпожа Корица не появляется здесь уже целую неделю, это Курро  мне
сказал, - выпалила Селия. - Я думаю, не заразилась ли она страстью к пу-
тешествиям - может, где-то странствует со своей  племянницей  и  в  этой
шляпе, похожей на телевизор. Я говорила тебе, что утром получила открыт-
ку от Николь? Они там в Лондоне все посходили с ума, Марраст  как  будто
открыл какую-то картину.
   - Сумасшествие - портативно, - сказала Элен.
   - Калак и Поланко познакомились с  одним  лютнистом,  который  играет
средневековые баллады; но вот про Освальда Николь ничего не сообщает.
   - Они повезли туда Освальда, такое нежное существо?
   - Его увез мой сосед, я была при том, как он обернул клеточку  листом
салата и спрятал ее в карман пальто. Я что-то не очень поняла твои слова
о поездках в одном направлении, - быстро прибавила Селия.
   Элен посмотрела ей в глаза, в эти концентрические туннели, в  крошеч-
ные черные точки, с головокружительной скоростью переносившие в мир  де-
вочки, любящей сыр "бебибел".
   - Видишь ли, они у нас иногда умирают, - сказала она. - Два часа тому
назад умер молодой человек двадцати четырех лет.
   - О, прости. Прости, Элен. А я тут болтаю. Так глупо.
   - Это работа, деточка, нечего тут прощать. Мне  бы  надо  было  пойти
прямо домой, принять душ и пить виски, пока не засну, да вот  видишь,  я
тоже пришла обмакнуть свою галету, и это не так  уж  плохо,  мы  побудем
вместе, пока обе не придем в себя.
   - Не знаю, Элен, мне, может быть, не следовало бы, - сказала Селия. -
Ты так ко мне добра, и ты такая грустная...
   - Пойдем, увидишь, нам обеим будет лучше.
   - Элен...
   - Пойдем, - повторила Элен, и Селия секунду поглядела на нее,  а  по-
том, опустив голову, нашарила свою сумку на стуле.
 
   Поланко каждое утро исповедует Остина, с тех пор как обнаружил,  нас-
колько Остин может быть забавен, когда разматывает клубок своего аноним-
ного невроза перед зрелым другом, в некотором роде  отцом-аргентинцем  с
серебрящимися висками и в хорошо скроенном, внушающем  доверие  костюме.
Урок французского с Маррастом - в двенадцать, если только Марраст  явля-
ется вовремя, но обычно с ним что-то  приключается,  и  Остин  терпеливо
ждет его на углу или играя на лютне; тогда Поланко выбирается  на  часок
раньше и изображает духовника, они с Остином идут пить пиво  и  томатный
сок - один пиво, другой сок, - и мало-помалу Остин излагает Поланко свои
проблемы, которые, по сути, всегда одна и та же проблема, но  с  бесчис-
ленными вариантами, вот, например, высокие прически. Остину хотелось бы,
чтобы девушка была покорной и податливой, чтобы ей нравилось  свернуться
калачиком в его объятиях и минуточку посидеть спокойно, болтать, или ку-
рить, или ласкать друг друга нежными прикосновениями, но что  поделаешь,
теперь у всех у них прически a la Нефертити,  монументальные  катафалки,
которые им сооружают в парикмахерских, не жалея  лаков  и  накладок.  Tu
comprends, ca me coute tres cher, mon cheri46, говорила  ему,  например,
Жоржетга, alors tu vas etre sage et tu vas voir comme c'est  chouette47.
Остин еще пытается погладить Жоржетту по лицу, но она боится, что разру-
шится ее Вавилонская башня, ah, ca поп je te 1'ai deja dit,  surtout  il
faut pas me decoiffer, j'en ai pour mille balles, tu comprends, il  faut
que ca tienne jusqu'apres demain48 Остин в роли  жалкого  цыпленка,  его
первое посещение Парижа два года назад невероятно веселит Поланко-ис-по-
ведника. Но тогда как же нам быть? - спрашивает Остин, не очень-то пони-
мая речи Жоржетты. La tu vas voir49, объясняет Жоржетта, которая кажется
Остину все больше похожей на детского врача - так мягко  она  заставляет
его делать все, что сочтет нужным. Maintenant tu vas te coucher comme ca
sur le dos, comme ca c'est bien50. Жоржетта пригвоздила его навзничь,  и
красная гроза ее куафюры, вроде зловещей тучи, надвигается на него и па-
рит между потолком и его носом. Surtout ne derange pas ma coiffure,  mon
chou, je te l'ai deja dit. Il est bien maintenant,  mon  cheri?51  Остин
отвечает "да", потому что он робок, но он отнюдь не удовлетворен, и Жор-
жетта это знает, и ей на это начхать. Tu vas voir, on va le faire  d'une
facon que va drolement te plaire, mais alors drolement.  Ne  touche  pas
mes cheveux, mais si, tu vas me decoiffer. Bon,  maintenant  bouge  pas,
surtout ne bouge pas52, потому что Остин еще пытается обнять Жоржетту  и
прижать ее к себе, но по глазам он видит, что теряет время попусту: Жор-
жетта сделает все, что угодно, все, что возможно в этом мире  и  в  этой
кровати, только бы ее голова была подальше от подушки. Остин - а он  ро-
бок ("Ты это уже говорил", - ворчит Поланко) - понимает, что гамма заду-
манных им шалостей с Жоржеттой, избранной на улице Сегаль из-за ее  икр,
побудивших его к близкому знакомству, непоправимо сузилась, а кроме  то-
го, у него уже нет времени.
   - Но какой же ты все-таки идиот, - говорит возмущенный Поланко. - Че-
го ты не влепил ей хорошего тумака?
   - Это было трудно, - бормочет Остин. - Она боялась, что я испорчу  ее
прическу
   В тот понедельник м-р Уитлоу известил Марраста, что  глыба  антрацита
должна прибыть на товарную станцию Бромптон-роуд и  что  ему  необходимо
явиться туда лично, дабы подписать какие-то бумаги  для  отправки  этого
груза во Францию.
   - Калак, послушай, а не могли бы ты и твои земляки покараулить у Кур-
толда? - попросил Марраст. - Мне надо ехать подписывать эти чертовы  бу-
маги, а сегодня как раз будет изрядное сборище невро