как со стороны коптильни
послышалось:

- Ну вы, грязь, всем стоять!

Из темноты выступило несколько темных фигур со странными причудливыми
палками в руках, направленными в их сторону. Один из взрослых, молодой
охотник, вскинул свой арбалет, разрядив его в одну из приближавшихся фигур,
бросился вперед, пытаясь проскользнуть в образовавшуюся брешь. Арбалетный
болт попал нападавшему в плечо, и тот с криком выронил свою палку и упал.
Один из нападавших вскинул к плечу свою причудливо искривленную палку,
раздался гулкий грохот. Все невольно съежились, а беглец вздрогнул, будто
споткнувшись, и с размаху рухнул на землю, перекатившись через левый бок.
Чей-то голос злорадно произнес:

- Хотел привести "железнозадых", ублюдок?

Потом взрослых повалили на землю и начали пинать ногами, а детям отвесили
по паре затрещин. Затем их заставили закончить работу с мясом кабана. А
утром, после бессонной ночи, нагрузили взрослых и подростков копченым и
подвяленным мясом, выстроили по двое, умело связав им руки их же веревками,
и привязали всех еще к одной длинной веревке. Так, сдвоенной колонной, и
погнали на север.

Отряд двигался быстро. На первом же привале мешок Уимона пришлось полностью
разгрузить, распределив его поклажу между остальными. Но даже налегке он к
концу каждого перехода выматывался так, что Тарвесу, который шел с ним в
одной связке, приходилось буквально волочь его на себе.

"Дикие" следовали впереди и сзади колонны, взгромоздившись на лошадей,
морды которых были опутаны какими-то ремешками. Лошади были несколько
крупнее, чем те, на которых охотники куклоса охотились в южных долинах. А
по бокам колонны, высунув красные слюнявые языки и злобно поблескивая
глазами, бежали псы. И это убивало надежду на побег получше, чем веревки и
огненные палки "диких". Высшие учили, что люди имеют право властвовать
только над людьми, и возможная смерть от клыков и копыт прирученных
животных пугала больше, чем смерть от руки человека. Пусть даже и дикого.
Похитители явно спешили покинуть эти места. Хотя Уимон никак не мог понять,
чего они опасаются. Впрочем, сегодняшнее происшествие кое-что объясняло.

На следующее утро Уимона с отцом отделили от общей колонны и отогнали к их
вчерашнему заступнику, разбившему бивак в полумиле от основного лагеря.
Судя по многочисленным следам, здесь обитало много народу, но сейчас
человек со странным именем Иззекиль оказался единственным обитателем этой
стоянки. Он встретил их дружелюбно, но веревки развязывать не стал. Только
чуть ослабил узлы, чтобы веревка меньше натирала запястья, и привязал
длинные концы к вьюку, положенному на спину одной из двух запасных лошадей.
Потом вскочил на спину лошади, высокомерно кивнул конвоирам и легко ударил
каблуками в бока своему коню. Их маленькая колонна тронулась в путь.

Они шли довольно ходко, но темп движения был не таким выматывающим, как в
прошлые дни. Иззекиль велел им оставить мясо, которое они волокли, но
позволил взять с собой заплечные мешки со скудными пожитками. Разрешил
навьючить их на запасную лошадь. Так что пленники двигались налегке. И если
бы не веревка и не собаки, бегущие по бокам их небольшого отряда, можно
было бы представить, что они с отцом просто накоротке выскочили из куклоса
проверить силки.

До конечной точки маршрута они добрались дня за четыре. На второй день пути
Иззекиль отвязал их от лошади, а на третий совсем снял веревки, пояснив:

- Мне нужны ваши руки. А бежать не стоит, безопасная дорога здесь одна, а
собаки бегают быстрее людей.

И действительно, начиная со второго дня, их путь так петлял между оврагов и
буераков, поднимался на каменные осыпи и опускался в узкие ущелья, что даже
такой опытный следопыт, как отец, вряд ли сумел бы отыскать обратную
дорогу. А на третий день после полудня тропа стала такой крутой, что
"дикий" и сам не садился на лошадь, а вел ее за повод, затаскивая на склоны
и подставляя плечо на спусках. А Торрей с сыном волокли запасных лошадей.
Это был нелегкий труд. Отец работал наравне с Иззекилем, но по его лицу
было видно, что всякий раз, когда он прикасался к этим прирученным
животным, то с трудом преодолевал отвращение. Сам же Уимон, к большому
удивлению, не чувствовал никакого отвращения. Ему даже нравилось трогать их
гладкую, бархатистую шкуру, так не похожую на грязную, всю в ранках от
укусов, в мелкой шелухе и травинках шкуру их диких собратьев. На одном из
привалов Иззекиль, заметив любопытный взгляд мальчика, сунул ему в руку
скребницу и предложил:

- А ну-ка, парень, почеши бок Длинногривке.

И Уимон принялся не очень умело, но старательно работать нехитрым
инструментом, чувствуя при этом какую-то затаенную радость. Радость
осталась с ним даже после того, как все было сделано, а отец ясно дал
понять, что ему не нравится такое поведение сына.

Куклос "диких" ничуть не походил ни на их куклос, ни на благословенный Енд.
Хотя чем-то неуловимо напоминал последний. Дома были разбросаны на довольно
большом пространстве и построены так, чтобы казаться частью ландшафта. Но
именно казаться, а не быть им, как куклос. И к ним не вело никаких дорог -
так, тропки, похожие на звериные. Куклос "диких" появился не сразу. Сначала
им начали попадаться довольно крупные стада свиней, которые паслись в лесу,
охраняемые собаками. Затем, ближе к селению, появились коровы, лошади и еще
какие-то более низкорослые животные с густой и длинной шерстью. На опушках
и полянах они увидели высоченные кучи срезанной травы. А в самом селении им
то и дело попадались под ноги многочисленные стаи водоплавающей птицы. Вся
эта живность совершенно не боялась людей и подходила так близко, что глаза
Торрея невольно зажглись охотничьим азартом.

Чем ближе был центр поселения, тем больше народу высыпало посмотреть на
вновь прибывших. В отличие от куклоса все были одеты столь пестро и
разнообразно, что у мальчика зарябило в глазах.

Наконец Иззекиль остановил коня и спешился. Перед ними возвышаюсь строение,
искусно втиснутое или, скорее, вписанное в промежуток между двумя
раскидистыми дубами. Оно было увенчано прямоугольной башенкой с высокой
пирамидальной крышей. В башенке висела странная конструкция, представлявшая
собой вытянутую металлическую оболочку с длинным куском металла внутри.

Иззекиль воткнул свою стреляющую палку в кожаный чехол, притороченный к
седлу, снял шляпу и, как он это делал уже не раз за время похода,
последовательно прижав сомкнутые горстью пальцы ко лбу, животу и обоим
плечам, двинулся вперед. В этот момент дверь отворилась, на пороге появился
седой пожилой мужчина, одетый в длинную, ниспадающую многочисленными
складками одежду. Иззекиль остановился перед ним и опустился на колени.

- Я вернулся, отец мой.

Так закончился их путь...

Они жили на ферме Иззекиля уже два месяца. Его жилище напоминало куклос
гораздо больше, чем остальные строения селения. Да и располагалось оно
гораздо дальше от церкви, чем остальные дома. Строго говоря, оно было
построено далеко за пределами селения, за густым перелеском, заросшим таким
колючим кустарником, что Уимону он иногда казался Барьером. Вот только
Барьер пожирает любую живность, а этот перелесок буквально кишел пичугами,
ящерицами и иными мелкими тварями. А тут еще и лестницы... Да и прирученной
живности у Иззекиля жило как бы не поболе, чем в большинстве домов
Нью-Питтесберга. Так интересно называлось это поселение.

Большая часть их дня была заполнена уходом за животными. И хотя отец
по-прежнему не испытывал к прирученным животным ни толики привязанности, но
и он мало-помалу привык. Так что выражение отвращения почти не появлялось
на его лице. А Уимону вся эта возня с животными доставляла огромное
удовольствие. Животные отвечали ему взаимностью. Даже Иззекиль удивлялся
тому, что лошади, коровы и овцы при виде мальчика радостно тянули к нему
свои морды и нежно всхрапывали, а собаки, стоило ему только бросить на них
ласковый взгляд, следовали за ним по пятам и, виляя хвостами, улучали
момент и облизывали ему нос.

По вечерам Иззекиль усаживал пленников в кресла и, торжественно раскрыв
толстую тяжелую книгу, начинал нараспев читать:

- "... И сказал Господь Моисею: пойди к фараону и скажи ему: так говорит
Господь: отпусти народ Мой, чтобы он совершил Мне служение.

Если же ты не согласишься отпустить, то вот, Я поражаю всю область твою
жабами.

И воскишит река жабами, и они выйдут, и войдут в дом твой, и в спальню
твою, и на постель твою, и в домы рабов твоих, и народа твоего, и в печи
твои, и в квашни твои,

И на тебя, и на народ твой, и на всех рабов твоих взойдут жабы..."

Сказать по правде, они не очень понимали, о чем и про что эта книга. Но
Иззекиль относился к этому странному вечернему времяпрепровождению
чрезвычайно серьезно и... он был их хозяином. Поэтому они старательно
слушали и искренне пытались понять его объяснения.

Каждое воскресенье Иззекиль отправлялся в церковь - так называлось то
странное строение, поразившее их при первой встрече с Нью-Питтесбергом. А
заведовал этой церковью тот самый человек в длиннополой одежде, которого,
хотя он не был ни Родителем, ни Самцом, ни Мужчиной семьи, все называли
"отцом" или "святым отцом".

Так кончилась осень. Снег покрыл землю, а пруды и ручьи, в которых
плескались одомашненные птицы, затянуло льдом. Теперь по утрам Уимон
выбегал на пруд с пешней, чтобы разбить наросшую за ночь на полынье
корочку. Чтобы можно было набрать воды, да и гуси и утки могли бы немного
поплескаться.

А однажды вечером Иззекиль вернулся с разлапистой зеленой елью. Он отряхнул
снег с сапог и, повернувшись к Уимону, весело произнес:

- Ты помнишь, парень, скоро Рождество?

Уимон не понял, что означает это слово. Но от него повеяло чем-то радостным
и волнующим.

На следующий день они наряжали елку. Украшали ее деревянными палочками,
оклеенными крашенными в луковой шелухе осколками яичной скорлупы, ярко
начищенными гильзами и кусочками кожи. А потом Иззекиль приволок из чулана
тройной складень и коробку с удивительными вещами. Там были вырезанные из
дерева и кости фигурки людей, животных и деревья. Когда он развернул
складень, вся его внутренняя поверхность оказалась одной сплошной
картинкой. На ней были изображены дома, очень похожие на дома
Нью-Питтесберга, только стоящие вплотную друг к другу, а также ночное небо
с месяцем и звездами. Картинка стерлась, но даже оставшихся красок хватило
для того, чтобы мальчик понял, какой яркой и красивой она была когда-то.
Иззекиль трепетно провел по ней ладонью и благоговейно произнес:

- Это вертеп, Уимон, настоящий рождественский вертеп. Еще с прежних времен.
Такой есть только у меня.

Утром они проснулись от колокольного звона. Мерные звуки плыли над спящими,
укутанными толстым слоем снега полянами, над лесом, над застывшими
озерцами, и казалось, что весь этот замерший, заиндевевший мир как-то
меняется, светлеет. Разбуженный торжественными звуками, мальчик приник к
почти затянутому морозными узорами маленькому оконцу и не заметил, как
дверь его комнатки тихонько отворилась и на пороге вырос уже полностью
одетый Иззекиль. Он приподнял жировую свечку, которую держат в руке,
вгляделся в глаза мальчугана и торжественно произнес:

- Одевайся, мальчик. Сегодня ты идешь со мной. В церковь.

7

Торрей вонзил вилы в небольшую копенку, поддел и с натугой вскинул вверх.
Уимон придержал копенку граблями, подтянул и чуть потоптался, поплотнее
уминая поданное отцом сено. В отдалении послышался выкрик:

- Коу-коу! - и топот копыт.

А спустя минуту из-за поворота вылетели волокуши с новой копной. Иззекиль
правил стоя. Он лихо подкатил к стогу и ловко развернулся, остановив
волокушу в паре ладоней от ступней Торрея. Иззекиль вскинул руку, прикрывая
глаза, и уставился на приближающиеся тучи.

- Поспешать надо. Сейчас такой ливень будет...

Уимон тоже посмотрел на тучи. Это действительно было величественное
зрелище. Тучи громоздились в несколько этажей, нависая одна над другой и
создавая подобие причудливых горных круч. Кручи наползали одна на другую,
играя всеми оттенками белого, синего и черного, как будто какие-то
чудовищные скальные люди сошлись в жестокой битве, а глухие раскаты грома,
время от времени доносящиеся оттуда, только усиливали мистическую картину
битвы огромных каменных гигантов. А чуть дальше надвигалась сплошная черная
стена. Мальчик зачарованно глядел в небо. Послышался резкий хлопок хлыста и
веселый голос Иззекиля.

- Ну-ка, старушка, наддай...

Уимон обернулся. Сено было свалено с волокуши, и упряжка мчалась за новой
порцией. В этот момент на Уимона обрушился очередной пук сена. Мальчик еле
успел качнуться назад и придержать сено граблями, а отец уже наклонился за
следующим. Все правильно, надо поспешать, а он пялится на небо, разинув
рот.

Первые крупные, тяжелые капли упали на землю, когда Уимон еще уминал
последний ворох. Отец и привезший последнюю копну Иззекиль вдвоем быстро
перекидали ее на верх стога, так что мальчик был буквально завален сеном.
Но он все-таки успел закончить работу и скатиться прямо в подставленные
двумя взрослыми руки до того, как на землю рухнула стена дождя. Они
бросились под защиту раскидистого дуба, стоящего у самой опушки, но за те
пять-шесть секунд, пока бежали, - вымокли до нитки. Их укрытие для такого
ливня оказалось явно слабовато. Скоро просочились первые капли, капли
превратились в ручейки, а затем и в настоящие реки. Но Уимону уже было все
равно. Отец и Иззекиль зажали его между своими телами. Мальчику стало
тепло, и он задремал.

Прошедшие десять месяцев были для него удивительным временем. Все эти
чудесные дни, называемые такими странновато-волшебными словами, -
Сочельник, Новый год, День Святого Валентина, Пасха... Неужели Иззекиль
говорил правду, когда рассказывал, что до прихода Высших так жили все люди
на Земле?

Впрочем, Иззекиля все считали человеком, мягко говоря, со странностями. Но
перечить ему не решались. Когда Уимон с Иззекилем появлялись на воскресной
службе, все мужчины приветливо кивали мальчику, а женщины нарочито ласково
гладили его по голове и умильно ахали, он чувствовал, что во всем этом
много фальши. В общине не любили чужаков. И частенько, когда очередная
женская рука приглаживала его непослушные вихры, мальчика буквально
обдавало идущей от нее волной брезгливости. Он еле удерживался от того,
чтобы не отшатнуться. Возможно, основной причиной такой острой реакции были
его необычные способности. Еще в куклосе он поймал себя на том, что может
верно определять глубинные побуждения и желания людей. И отлично чувствует
ложь. А сейчас эти способности заметно усилились. И у него достало ума
понять, что совершенно не стоит их открыто демонстрировать. Хотя временами
скрывать подлинные чувства становилось сложно. С каждым посещением церкви
шушуканье за их спинами становилось все громче и бесцеремонней. Община
никак не могла понять, почему такой ревностный христианин и завидный жених,
как "молодой Иззекиль", уже успевший прославиться в пограничных стычках
умелый воин, возится с этими "грязными язычниками".

Однажды Уимон и сам спросил его об этом. Они сидели вдвоем на задней
террасе, устроенной с противоположной стороны скалы, - туда вел узкий
скальный коридор естественного происхождения, но расширенный и укрепленный
человеческими руками. В нишах этого тоннеля было устроено много стеллажей и
кладовок для охотничьего снаряжения, рыболовных снастей и иной
хозяйственной утвари. Иззекиль чинил сеть, а Уимон помогал ему, заодно
обучаясь этому непростому искусству. Солнце уже зашло за скалу, и на
террасе было прохладно. Тонкие нити сети в полумраке террасы казались
серебряными. Мальчик, зачарованно наблюдавший за быстрыми, ловкими пальцами
своего взрослого товарища, мелькавшими в отблесках призрачных лучей,
внезапно спросил:

- Почему ты так возишься с нами, Иззекиль?

Тот замер, пораженный взрослым вопросом ребенка. Мальчик серьезно смотрел
на него. Иззекиль выпрямился, потер уставшую спину и задумчиво наклонил
голову.

- Не знаю, Уимон. Просто я подумал, что это будет правильный поступок. Мне
показалось, что Господь не одобрит, если я оставлю такого мужественного
парня в руках кр... - он запнулся и закончил не так, как собирался, - тех
людей. - Потом помолчал и добавил: - И знаешь, я еще ни разу не пожалел об
этом поступке. А у меня не так много поступков, о которых бы я не сожалел и
не просил Господа простить меня за то, что я их совершил...

... Ливень закончился. Но он был таким сильным, что лесная просека, по
которой они добрались на эти поляны, превратилась сначала в бурный ручей, а
затем, когда вода немного схлынула, в непролазное болото. Так что дорога
домой оказалась очень нелегкой.

Когда они, мокрые и грязные, вышли к знакомой скале, будто сказочный страж
нависающей над домом, Иззекиль придержал коня. У коновязи, вкопанной под
ольхой у крыльца, были привязаны две лошади. И, судя по притороченным
мешкам и длинным седельным винтовочным кобурам у правого стремени, их
хозяева люди отнюдь не мирные. Иззекиль нахмурился:

- Ко мне приехали гости. Займитесь хозяйством... - Запнувшись, добавил: -
Вам пока не стоит появляться в доме.

Торрей молча кивнул и, не поднимая глаз, направился к хлеву. Он так и не
смог до конца преодолеть неприязнь к прирученным животным, но уже как бы
привык, сжился с ней. И свою долю работы выполнял старательно. Уимон
замешкался, не зная, идти ли за отцом, или заняться лошадьми, которые
паслись на лужайке за скалой. Иззекиль разрешил его сомнения, бросив ему
поводья.

Уимон быстро загнал всех лошадей в конюшню и собрался вычесать их. Но на
месте не оказалось ни одного скребка. Мальчик вспомнил, что несколько дней
назад Иззекиль забрал скребки в дом, чтобы привести их в порядок. Иззекиль
сложил скребки на верхней террасе. А туда можно проскользнуть незамеченным
по боковой лестнице.

Мальчик быстро отыскал скребки, лежавшие на полке в дальнем конце террасы,
и уже собрался бежать к лестнице, как дверь дома распахнулась и на пороге
появился грузный ширококостный мужчина, одетый в высокие сапоги и куртку из
оленьей кожи, покроем и цветом напоминавшую ту, в которую был одет Иззекиль
во время их первой встречи. Разнесся его громкий и немного хрипловатый
голос с властными нотками.

-... смотри сам, Иззекиль, но эти два грязных язычника, которые живут у
тебя в доме, совсем не прибавляют тебе популярности среди Солдат господа. В
лагерях ходят неприятные слухи. Некоторые даже говорят, что ты оскорбляешь
Господа, пытаясь обратить в нашу веру рожденных в грехе и блуде. - Он шумно
вздохнул, протестующе взмахнул рукой, - видно, Иззекиль пытался что-то
ответить. - Конечно, большинство в это не очень-то верит. Но они тоже
недовольны. Так что на следующих выборах ты можешь и не сохранить пост
Команданто.

Мальчик присел за креслом-качалкой. Послышался глухой голос Иззекиля:

- Господь сам обращал язычников, а Мария Магдалина...

Мужчина взмахнул рукой, прерывая его:

- Перестань. Ты же знаешь - кому и когда зачать ребенка, у людей куклосов
определяют проклятые Контролеры. И они же решают, кому из них жить, кому
умереть, а кого превратить в этих уродов с двумя головами или там четырьмя
руками. - Он скрипнул зубами. - Они выводят людей, как мы скот. Хуже, чем
скот! - Он замолчал.

Несколько минут на террасе стояла тишина, а потом опять послышался упрямый
голос Иззекиля:

- Если бы во времена Господа были Контролеры, откуда бы ему взять...

- Не богохульствуй!

На террасе снова повисла тишина. Потом мужчина заговорил, но на этот раз
увещевающим тоном:

- Ты же знаешь, Иззекиль, я тебе не враг. И потому не советую спорить со
Старейшинами. А они уже интересуются тобой. Так что если ты не хочешь
предстать перед Советом епископов или, что еще хуже, перед Старейшинами
ревнителей веры, тебе стоит принять мое предложение и присоединиться к
нашему рейду. И подумать, как избавиться от этих твоих...