все
большего числа кардиналов. А раз или два его даже поддержал сам Папа. В
принципе, это было вполне объяснимо. Похоже, здесь все разыгрывалось по
тому же сценарию, каковой разыграл он сам. Некто, не принадлежащий ни к
одной из наиболее влиятельных группировок, начинает делать нечто,
соответствующее подспудным желаниям обеих, в то же время предоставляя им
возможность как бы остаться в стороне. Тем более что в случае с кардиналом
Эмилио все оказывалось гораздо проще, чем с ним самим. Так как в случае
победы над "слоном" у него за спиной совершенно неоткуда было взяться
могучим кораблям-монастырям и сотням тысяч братьев-храмовников в боевых
скафандрах и с плазмобоями в руках и влиятельность кардинала Эмилио должна
была окончиться сразу же, как только его могучий противник был бы повержен.

Впрочем, в это никто не верил, да и по большому счету не хотел.
Маршал-кардинал Макгуин в качестве главы военной епархии обе стороны вполне
устраивал. Ибо если бы это место освободилось, то становилась неизбежной
кровавая схватка за вакансию, потребовавшая бы гигантского напряжения и
изрядно ослабившая бы обе группировки, поскольку ни одна из них не могла
позволить себе роскоши уступить столь высокий и влиятельный пост. И все это
могло бы привести к тому, что те группировки, которые сейчас послушно
выполняли функции сателлитов и младших партнеров, усилились бы настолько,
что попробовали бы выйти на первые роли... Но нужно было слегка ограничить
влияние этого зарвавшегося ирландца, поставить его на место. И кардиналу
Эмилио отводилась роль узды, которую набросили на маршал-кардинала и иногда
слегка натягивали.

Все это кардинал раскусил довольно быстро, и сие его совершенно не
беспокоило. Но одно было непонятно. Откуда вообще свалился кардинал Эмилио?
Аббатство на Убийне, захолустной планетке, лишь однажды попавшей на главные
страницы и таблоиды мировых сетей новостей в связи с делом полковника
Эронтероса, затем кардинальская шапочка на Новом Куско и, наконец, кресло
кардинала-секретаря Священной конгрегации по вопросам инорасовой теологии.
Пост скорее умозрительный и не имеющий никакого реального влияния, который
создавался больше для того, чтобы кардиналы с других планет не так уж
чувствовали себя обделенными и лишенными каких бы то ни было перспектив
карьерного роста. То есть абсолютное ничто, пустое место. И тут появился
НЕКТО, сумевший виртуозно ввести его в игру, превратить битую шестерку в
шестерку козырную. Для этого ему необходимо было заручиться поддержкой
солидной части кардиналов, причем принадлежащих к обеим соперничающим
группировкам. А это было очень непросто. И маршал-кардинал абсолютно не
представлял, КТО обладает возможностью сделать это. Более того, большинство
этих мыслей ему даже не приходило в голову. До последнего времени...

Наконец, когда вторая бутылка доброго ирландского виски улетела в угол,
посланная туда мощной дланью аббата Самуила, которого кардинал назначил
виночерпием, Макгуин почувствовал, что его немного отпустило. Он откинулся
на кресле: по телу разливалась сытая тяжесть, взгляд приятно затуманился,
голова, наоборот, приобрела необычайную легкость. Маршал-кардинал любил это
состояние. Впрочем, в этом он был неодинок. Брат Лайонс наклонился вперед,
привлекая внимание к своей особе и как бы намекая, что пора перейти к делу.
Макгуин добродушно покосился на него и рыгнул, после чего, ничуть не
смутившись столь откровенного выражения удовольствия своей утробы, махнул
рукой и приказал:

- Расскажи-ка старине Самуилу все, что мы с тобой уже знаем. У него
иезуитски изощренные мозги, так что, может, чего умного скажет.

Брат Лайонс огорченно вздохнул. Он намеревался ограничить участие аббата
Самуила в трапезе исключительно ролью собутыльника, справедливо полагая,
что его мозги не менее изощренные, но раз кардинал сказал... Он отер губы
салфеткой из чистого хлопка скромного серого цвета и повернулся к аббату:

- Как вы знаете, последнее время военная епархия начала испытывать
некоторые трудности в области понимания наших усилий со стороны Святого
престола. Сначала мы связывали эти трудности с деятельностью кардинала
Эмилио. Но в последние месяцы это непонимание достигло такого уровня, что
стало ясно - влияния кардинала Эмилио для создания нам подобных трудностей
явно недостаточно. - Он остановился и бросил многозначительный взгляд на
маршал-кардинала, давая понять, что, по его мнению, углубляться в детали
происходящего было бы неразумно. Но его преосвященство со скучающим видом
цедил сквозь зубы содержимое очередного стакана. Брат Лайонс еле заметно
пожал плечами и решил, что подобное равнодушие означает, что он может
поступать по своему разумению. - Так вот, когда этот факт выяснился со всей
очевидностью, его преосвященство поручил мне осторожно выяснить, кто
оказывает кардиналу Эмилио столь значительную поддержку. Должен признаться,
это оказалось чрезвычайно сложной задачей. Более того, мы так и не нашли
лицо, стоящее в конце цепочки. Но даже та фигура, до которой нам удалось
добраться, вызвала чрезвычайное удивление. - Брат Лайонс снова сделал
паузу, но на этот раз его многозначительный взгляд был направлен на аббата
Самуила, а затем продолжил: - Это оказался ничем не примечательный
провинциальный аббат...

Но капитан-настоятель не дал ему закончить. Он оторвался от поросячьей
ноги, которую неустанно атаковал все это время, оскалился и хрипло произнес
убежденным тоном:

- Аббат Ноэль! - и, заметив изумление, мгновенно нарисовавшееся на
физиономии брата Лайонса, зло рассмеялся и отбросил обглоданную ногу.

Брат Лайонс несколько мгновений ошеломленно смотрел на аббата, не замечая
кривой ухмылки маршал-кардинала, и очнулся только после фразы его
преосвященства:

- Видишь, старина Лайонс, я не зря говорил тебе, что у нашего аббата
изощренные мозги.

- Да... да, вы, как всегда, оказались правы. - Секретарь его преосвященства
согласно кивнул и, после короткой заминки, поинтересовался у
капитана-настоятеля: - Если вас не затруднит, уважаемый аббат, не
поделитесь ли, на основании чего вы пришли к этому выводу?

Аббат Самуил, который, как оказалось, оставил поросенка только для того,
чтобы как следует промочить горло, сначала покончил с виски, поставил
стакан на стол, бросил в рот источающую жир пластинку осетрового балыка и
только потом повернул голову в сторону брата Лайонса:

- Я уже сталкивался с ним. Этот... книжный червь слишком хорошо умеет
вертеть людьми по своему желанию. К тому же его глаза... Черт возьми,
временами из него прет такой властностью, что невольно начинаешь
подыскивать место, чтобы грохнуться на колени и попросить благословения или
отпущения грехов.

Брат Лайонс едва заметно поморщился. Семинария, в которой воспитывался
круглый сирота Лайонс Теккерей, славилась строгими порядками, и, хотя он
уже давно не был тем наивным и чистым подростком, какой вышел из ворот
семинарии, поминание всуе имени нечистого до сих пор вызывало у него
сильное неодобрение. Однако капитан-настоятель был абсолютно прав. О
подобной реакции ему рассказывала как минимум половина его собеседников.
Имеющихся сведений было вполне достаточно, чтобы сделать некоторые выводы.
Во-первых, аббат Ноэль является представителем чрезвычайно могущественной
светской группировки, которая по каким-то неясным пока причинам предприняла
серьезные шаги к тому, чтобы активно влиять на политику Святого престола. И
стоило признать, что эти действия увенчались успехом. А во-вторых, сам
аббат Ноэль - фигура чрезвычайно загадочная и обладающая гораздо большими
возможностями, чем им показалось на первый взгляд.

Все это брат Лайонс сжато изложил аббату Самуилу. А его преосвященство
добавил:

- Мне представляется, то, что он тогда напросился на аудиенцию, с его
стороны преследовало только одну цель. Он решил, что нам стоит наконец
познакомиться, встретиться, так сказать, лицом к лицу. - Макгуин на
мгновение замолчал, а затем продолжил: - И наша основная задача -
определиться, как нам с ним себя вести.

Аббат Самуил оскорбление вскинулся:

- То есть как? Мы должны поставить этого выскочку...

Но кардинал прервал его резким взмахом руки:

- Брат Самуил - ты дурак. Неужели ты считаешь, что я могу испытывать к
этому типу хоть какие-нибудь добрые чувства? Но всегда надо знать пределы
своих возможностей. Ибо, если его влияние уже достигло такого уровня, что
он может напрямую выходить на личную канцелярию Папы, нам в отношении его
следует быть крайне осторожными, - он хмыкнул, - язва желудка - вещь крайне
неприятная, но я больше предпочитаю жить с ней, чем умереть в попытке от
нее избавиться.

Аббат Самуил презрительно улыбнулся:

- Ну, ваше преосвященство, по-моему, вы сильно преувеличиваете его
возможности.

Макгуин пожал плечами:

- Не исключено. Но в этом деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Повторяю,
нам надо быть очень осторожными и хорошенько все продумать, перед тем как
решиться на какой-либо ход.

В трапезной на некоторое время повисла тишина, прерываемая только хрустом
костей, трещавших на крепких зубах да чавканьем его преосвященства. Но
глаза всех троих выдавали усиленную работу мысли. В этот момент за
приоткрытой дверью кабинета маршал-кардинала послышалась звонкая трель
вызова консоли связи, немедленно перешедшая в знакомую мелодию молитвы.
Макгуин вскинул голову и раздраженно сморщился, но из кабинета торжественно
неслись величественные звуки "Те Deum". Это означало, что вызов идет из
личной канцелярии самого Папы. Одним движением запихнув в рот оба печеных
перепелиных яйца, которые только закончил чистить, и; торопливо вытерев
руки и лицо о полотенце, засунутое за пояс, перетягивающий просторный
подрясник, Макгуин подхватил рясу, небрежно брошенную на спинку свободного
кресла, и быстро прошел в кабинет, не забыв тщательно закрыть дверь за
собой.

Он на мгновение остановился перед массивной ширмой из резных дубовых досок,
заслонявшей вделанную в стену консоль, заглянул в большое овальное зеркало,
висевшее на стене рядом с дверью, расправил складки рясы и решительным
движением отодвинул ширму. С экрана на него смотрел аббат Дженовезе, личный
секретарь его святейшества. Увидев Макгуина, он, ни слова не говоря,
перекинул тумблер, и в следующее мгновение поле экрана занял сам Папа.
Маршал-кардинал остановился в шаге от кресла пульта и низко поклонился.

Папа воздел сухонькую, дрожащую руку и осенил преклоненную фигуру
благословением. - Садись, сын мой.

Макгуин занял кресло и замер в напряженной позе. Внезапное появление на
экране его святейшества выбило его из колеи. Этого он никак не ожидал.
Конечно, звонок из личной канцелярии и так не мелочь, но он ждал, что на
экране появится постная рожа секретаря канцелярии по военным делам
кардинала Мельенкура, ну уж в крайнем случае аббата Лемнтора, личного
казначея, но Папа... Между тем Папа молча смотрел на него кротким и
ласковым взглядом, от которого маршал-кардиналу вдруг сделалось не по себе.
Он вдруг осознал, КОГО напоминает ему этот взгляд...

- Итак, сын мой, у нас есть для тебя поручение. Макгуин склонил голову в
вежливом поклоне, но от внутреннего напряжения в горле у него застрял
комок. Папа никогда не начинал вот так сразу...

- Я весь внимание, ваше святейшество!

- Не так давно мы узнали, что нечестивый Враг человечества измыслил нечто
более страшное и непотребное, чем все, что он творил до сих пор. - Папа
сделал паузу, вновь сфокусировав на маршал-кардинале свой
подавляюще-кроткий взгляд, а затем продолжил: - На одной из планет, ранее
принадлежавшей людям, прислужники Врага собрали женщин и заставили их
рожать нечестивых воинов...

Глаза Макгуина расширились, и он удивленно пробормотал:

- Но это невозможно! У нас совершенно разная генетическая основа,
метаболизм...

Папа прервал его излияния, вновь воздев свою сухонькую ручку, затем покачал
головой, выражая неодобрение подобной несдержанностью, вздохнул и
продолжил:

- Это так, сын мой, но рождаемые ими создания вовсе не потомки воинов
Врага. Генетически - они чистые потомки людей, внешне похожие на
прислужников Врага. А насилие над женщинами - всего лишь гнусная подлость
Врага, который таким образом зарождает в сердце женщин ненависть к
собственному чаду, выглядящему в ее глазах уродливым порождением нечестивой
связи. - Папа тяжко вздохнул, скорбно покачал головой и закончил: - Сын
мой, мы должны спасти этих женщин и их детей.

Макгуин склонил голову:

- Я готов, ваше святейшество. Сколько у меня времени для подготовки
кампании? Папа скорбно улыбнулся:

- Один день.

- Один?! Но это невозможно!! Я должен... собрать корабли, выслать разведку,
штаб должен разработать план... - Маршал-кардинал продолжал сумбурно
перечислять вещи, которые были известны любому послушнику, прекрасно
понимая, что все это напрасно. Папа уже принял решение, и повлиять на него
нельзя. А это могло означать только одно - вся эта операция обречена на
провал, вину за который должны возложить на него. И это должно стать концом
кардинала Макгуина. Но сколько людей и кораблей будут брошены на верную
смерть ради удовлетворения чьих-то амбиций... Он не мог этого допустить! -
Ваше святейшество, я не могу выполнить вашу волю столь быстро. Если для
того, чтобы время подготовки этой кампании было увеличено до раз...
м-м-м... более отвечающих скромным способностям ваших слуг пределов,
необходимо, чтобы я ушел в отставку, я готов немедленно отослать вам свое
прошение.

На лице Папы мелькнула тень удовлетворения, отчего душа Макгуина ушла в
пятки. Похоже, он оказался абсолютно прав. Маршал-кардинал упрямо стиснул
челюсти, ну что ж, значит, так тому и быть, и протянул руку к клавише
отключения связи. Но тут Папа заговорил вновь:

- В этом нет необходимости, сын мой. Я понимаю ваши опасения. Но в них нет
нужды. Я знаю, что сейчас на парковочной орбите над Ватиканом висит "Дар
Иисуса" - один из ваших любимых кораблей, а большинство находятся в
пределах сорока дней хода. Срок в один день был назначен лично вам. Что
касается остальных кораблей - назначьте точку рандеву. К моменту прибытия
туда флота вас уже будут ожидать транспорты и танкеры с необходимыми
запасами. Планом ваш штаб займется во время выдвижения к точке рандеву. Все
необходимые разведывательные данные вам вручит мой личный представитель,
которому я доверяю право окончательно одобрить план именем Святого
престола.

Макгуин перевел дух. Это уже было похоже на что-то разумное. Вот только что
за новый прихвостень появился у Папы? Впрочем, наплевать, он сумеет
поставить на место любого. Маршал-кардинал облегченно откинулся на спинку
кресла и поинтересовался:

- Когда лицо, облеченное вашим доверием, будет у меня?

Папа кротко улыбнулся:

- Об этом вы договоритесь сами. Я сейчас вас познакомлю.

Макгуин небрежно кивнул, едва сдержав брезгливо-раздраженную усмешку.
Изображение Папы начало отдаляться, открывая более широкую панораму его
кабинета... И тут маршал-кардинал содрогнулся от мысли, внезапно пришедшей
ему в голову. Наконец на экране появился человек, сидящий в легком гостевом
креслице. Выражение на его лице было образцом кротости и смирения, но глаза
смотрели спокойно и в то же время уверенно, с каким-то странно ощущаемым
намеком на усмешку. Макгуин до боли закусил губу. Это был ОН. Аббат Ноэль.

4

Этиль шмыгнула носом и, чуть придержав шаг, воровато оглянулась. Вокруг
вроде никого, как она и рассчитывала. Этиль глубоко вздохнула и, еще раз
оглянувшись, нырнула в примеченную еще два дня назад лакуну в сплошном
коридоре ветвей, вдоль которого вилась узкая тропинка. Ветром пролетев
полсотни шагов, она остановилась и, тяжело дыша, привалилась к узловому
дереву, которое тут же зашевелило концами веток, разворачивая ловчие плети.
Температура и консистенция тела, привалившегося к стволу-желудку, вполне
подходила под многие привычные параметры добычи, и тупой желудок с
щупальцами приступил к действиям. Однако тварь не успела. Девушка внезапно
вздрогнула, будто уловила какой-то шорох, что было практически невозможно в
том гомоне, которым был наполнен лес, и прянула вперед, даже не заметив,
что опередила ближайшую ловчую плеть буквально на волосок. Узловое дерево
еще некоторое время шевелило своими ветками, а затем замерло. Добыча вышла
за пределы досягаемости, так что не было никакой необходимости тратить
энергию...

Нтембе считал себя великим воином, хотя и не был чистокровным масаем,
потомком славных поколений воинов. Поражение и бегство клана выбило из
рядов гвардии Свамбе слишком много воинов, поэтому новый Великий Свамбе,
чтобы хотя бы немного восстановить численность своих солдат, принял
вопиющее и ранее совершенно невозможное решение, разрешив прием в касту
масаев крепких и голодных волчат из других ветвей клана. Ветераны едва не
подняли бунт, но Великий Свамбе сумел заставить скрипящих зубами воинов
смириться со своим решением. Однако "старые" масаи старались всячески
демонстрировать "второсортность" молодого пополнения, этим только распаляя
в новичках желание утвердиться, пусть не доблестью, поскольку с того
момента, как Великий Свамбе заключил союз с Алыми, масаям ни разу не
встретился достойный противник, так хитростью и жестокостью, ошибочно
отождествляемой ими со свирепостью "старых" масаев.

Нтембе был как раз из этих "новых" масаев. Конечно, он был еще слишком
молод и на его лице сиротливо тянулись, к ушам всего два шрама,
обозначавшие, что пока он своей рукой лишил жизни только двоих врагов
клана, но... он был силен, свиреп и умел. Правда, убитые им враги были
всего лишь обнаглевшими надсмотрщиками, по собственной наивности и
извечному самомнению белых свиней решившие, будто такой молодой воин, как
Нтембе, будет безропотно терпеть их замаскированные насмешки. А может быть,
дело было в том, что великий и могучий Тугомо, его десятник, просто давно
не пробовал "сладкого" мяса, а подставляться под нож надсмотрщика не
захотел. Первого Нтембе уложил точным ударом ассегая, а второй белый, дюжий
угрюмый мужик, прежде чем воин-масай перекусил его артерию, успел
располосовать ему весь живот. Так что на животе у Нтембе к сегодняшнему дню
было больше шрамов, чем на лице. Да и мясо у тех двоих оказалось не
особенно вкусным -жесткое и сильно отдавало привкусом мужчины. То ли дело
нежное женское. Вот только последнее время хорошего мяса масаи считай и не
видели.

Несмотря на то что в родовых загонах и рабочих лагерях, сосредоточенных в
тропическом поясе, содержалось почти сорок миллионов женщин, на стол к
масаям попадали, как правило, самки, выбракованные "хозяевами" и
неспособные к воспроизведению здорового потомства. А генетические изменения
плода были так велики и ложились таким тяжким грузом на организм женщины,
что шанс успешно разродиться имела едва ли не четверть собранных женщин. Да
и среди успешно разродившихся выживала только треть. Так что "хозяева"
строго следили за сохранностью каждого резервуара для вынашивания плода. И
те из масаев, кто не сразу осознал положение дел, кончили очень плохо.
Нтембе до сих пор прошибал холодный пот при воспоминании о том, как погиб
его старший брат. Как он визжал и извивался, когда когти Алого "хозяина"
живьем разрывали его на части. Больше всего молодой масай запомнил даже не
судорожно дергающееся сердце, упавшее в грязь, замешанную на вылившейся из
обрубка брата крови (подумаешь, сколько раз он сам вырывал сердце из
приготовленного к разделке "мяса"!), а то, как легко и небрежно "хозяин"
запустил когти в украшенное сотней шрамов лицо брата и, буквально вывернув
его голову наизнанку, как будто прочные черепные кости были тонкой кожурой,
с хлюпающим звуком слизнул мозг. До их лагеря дошли слухи, что подобное
примерное наказание состоялось практически в каждом лагере масаев. Поэтому
ни один из масаев не мог даже помыслить о том, чтобы выдернуть себе на
завтрак свеженького "сладкого" мясца, за исключением одного-единственного
случа