-русские отношения до  такой  степени
обострились, что в 80-х годах не раз готова была вспыхнуть война]. Кстати,
обратили вы внимание на джентльмена, который едет в нашем вагоне?
   - Конечно, обратил. Это сэр  Фрэнсис  Травельян  из  Травельян-Голла  в
Травельяншире.
   - Да, но не заметили ли вы, с каким презрением  сэр  Фрэнсис  Травельян
пожимает плечами при  виде  того,  что  мы  здесь  совершили?  Он  как  бы
воплощает в себе беспредельную зависть своей нации. Ведь Англия никогда не
примирится с тем, что наши железные дороги пройдут  от  Европы  до  Тихого
океана, тогда как британские пути останавливаются у Индийского!
   Так  беседовали  мы  около   полутора   часов,   пробегая   по   улицам
Кизыл-Арвата. Но время уже истекало, и мы с майором поспешили вернуться на
вокзал.
   Разумеется, мы не могли ограничиться одной этой встречей и  условились,
что майор Нольтиц откажется от своего места в третьем вагоне и перейдет ко
мне в первый. Раньше мы жили с ним в одном городе, а теперь будем соседями
по дому, вернее даже, - друзьями, живущими в одной комнате.
   В девять часов дается сигнал к отправлению. Покинув Кизыл-Арват,  поезд
направляется на юго-восток, к Ашхабаду, - вдоль персидской границы.
   В течение получаса мы еще беседуем с майором о разных разностях. По его
словам, я мог бы увидеть вдали, если бы солнце не скрылось за  горизонтом,
последние вершины больших и малых "азиатских  Балкан",  возвышающихся  над
Красноводской бухтой.
   Большинство наших спутников уже устроилось на ночь, превратив с помощью
хитроумного  механизма  свои  сиденья  в  спальные  места.  На  них  можно
вытянуться, положив голову на подушку, завернуться в одеяло, не  испытывая
никаких  неудобств.  Заснуть  здесь  было  бы  трудно  только  человеку  с
неспокойной совестью.
   Как видно, майору Нольтицу не в чем было себя упрекнуть. Он пожелал мне
спокойной ночи и через несколько минут уже спал сном праведника.
   А я и не думаю ложиться. Мне не дает покоя мысль о таинственном ящике и
его обитателе. В эту же ночь я непременно должен завязать с ним отношения.
И тут я вспоминаю, что были и другие чудаки, которые путешествовали  столь
же оригинальным способом. В 1889, 1891 и 1892 годах австрийский портной по
имени Герман Цейтунг трижды  проехался  в  ящике:  из  Вены  в  Париж,  из
Амстердама в Брюссель и из Антверпена в Христианию,  а  двое  барселонцев,
Эррес и Флора  Англора,  совершили  свадебное  путешествие  по  Испании  и
Франции в ящике... из-под консервов.
   Но из осторожности следует подождать, пока Попов не запрется на ночь  в
своем отделении. Теперь остановка будет только в Геок-Тепе, не раньше часа
ночи. Я рассчитываю на то, что Попов  не  упустит  возможности  хорошенько
вздремнуть на перегоне между Кизыл-Арватом и Геок-Тепе, а я  тем  временем
смогу привести в исполнение свой план. Теперь или никогда!
   И вдруг меня осенило. А  что,  если  в  ящике  сидит  этот  пресловутый
Цейтунг, сделавший подобный способ  передвижения  своим  вторым  ремеслом,
чтобы выманивать деньги у великодушной публики? Должно быть, так и есть...
Да, черт возьми, это он!.. Но он меня нисколько  не  интересует.  Впрочем,
там видно будет, я знаю его по фотографиям и на  худой  конец  извлеку  из
него какую-нибудь пользу...
   Через  полчаса  дверь  на  передней  площадке   захлопнулась.   Значит,
начальник поезда вошел в свое  купе...  Меня  так  и  подмывает  сразу  же
отправиться в багажный  вагон.  Но  я  запасаюсь  терпением.  Пусть  Попов
покрепче уснет.
   В едва освещенных вагонах царит тишина. За  окнами  непроглядный  мрак.
Грохот поезда сливается со свистом свежего ветра.
   Я встаю, отдергиваю шторку на одной из ламп и смотрю на часы...
   Одиннадцать с минутами. До станции Геок-Тепе остается еще два часа.
   Настало время действовать. Проскользнув между диванами к двери  вагона,
я тихонько отворяю ее, не будучи услышанным и никого не разбудив.
   И вот я на площадке перед тамбуром, вздрагивающим  при  каждом  толчке.
Над пустыней нависла такая темная ночь, что мне начинает казаться, будто я
нахожусь на корабле, скользящем в сплошном мраке по безбрежному океану.
   Из купе начальника поезда пробивается  сквозь  занавески  слабый  свет.
Подождать, пока он погаснет? Нет, скорее всего, он будет гореть до утра.
   Во всяком случае, Попов не спит - я слышу, как он ворочается.
   Стою на площадке, держась  за  поручни.  Наклонившись  вперед,  я  вижу
светлую полосу, которую  отбрасывает  ламповый  прожектор  на  локомотиве.
Создается впечатление, что перед нами  расстилается  огненный  путь.  Надо
мною быстро и беспорядочно проносятся клочковатые тучи, а в  разрывах  туч
мерцает несколько созвездий. Вот Кассиопея, на севере - Малая Медведица, в
зените - Вега из созвездия Лиры.
   Выждав некоторое время и убедившись в полной  безопасности,  я  прохожу
через тамбур прямо к багажному вагону. Дверь закрыта только на засов.
   Я отворяю ее и вхожу в вагон. Делаю я это очень тихо, чтобы не привлечь
внимания Попова и тем более моего "добровольного узника".
   В багажнике нет окон,  тьма  кромешная,  ориентироваться  можно  только
ощупью. И все же мне удается выбрать правильное направление. Я помню,  что
таинственный  ящик  находится  в  левом  углу  от   входа.   Главное,   не
натолкнуться бы на какой-нибудь сундук, особенно на багаж Фулька Эфринеля.
Представляю, какой бы он поднял шум,  если  бы  опрокинулся  один  из  его
ящиков и рассыпались пакетики с искусственными зубами...
   Осторожно прокрадываюсь к ящику. Муха прошлась бы по нему не легче, чем
это сделали мои руки, скользя по его краям.
   Прикладываюсь ухом к передней стенке.
   Ничего не слышно, даже дыхания.
   Продукция  торгового  дома  "Стронг  Бульбуль  и   Кo"   в   Нью-Йорке,
расфасованная в бумажных пакетиках и уложенная в ящики, не могла  бы  быть
более молчаливой.
   И тут меня охватил страх, страх,  как  бы  не  потерпели  крушение  мои
репортерские надежды. Не ошибся ли я тогда на борту "Астры"? Не во сне  ли
мне почудилось это дыхание и чихание? Неужели в  ящике  никого  нет,  даже
Цейтунга? А может быть, и в самом деле там запакованы зеркала,  выписанные
мадемуазель Зинкой Клорк, улица Ша-Хуа, Пекин, Китай?
   Нет! Как ни слабо оно было, но через несколько минут я уловил  движение
внутри ящика. И вот оно усиливается. Я начинаю ждать,  не  раздвинется  ли
стенка и не выйдет ли узник из своей тюрьмы подышать свежим воздухом.
   Лучшее, что я могу сделать, чтобы не  быть  замеченным,  -  забиться  в
глубину вагона, между двумя тюками. Благодаря темноте, бояться нечего.
   Вдруг раздается слабый сухой треск.  Тут  уже  не  может  быть  никакой
ошибки: только что чиркнули спичкой...
   Вслед  за  тем,  сквозь  дырочки,  просверленные  в   ящике,   начинает
пробиваться слабый свет.
   Все ясно! Раньше я еще мог ошибиться  относительно  места,  занимаемого
пленником в ряду живых существ, а теперь могу сказать с уверенностью,  что
это человек или... обезьяна, знающая употребление  огня  и  умеющая  также
обращаться со спичками. Некоторые  путешественники  уверяют,  будто  такие
существуют, но верить им приходится на слово.
   Признаться, меня охватывает волнение, я замер, стараюсь не шевелиться.
   Проходит минута, две... Дверца не отодвигается. Незнакомец, кажется,  и
не думает вылезать...
   Я  еще  выжидаю  из  предосторожности.   Затем   мне   приходит   мысль
воспользоваться освещением. Попробую заглянуть в дырочки...
   Встаю, подкрадываюсь, приближаюсь... Только бы свет не погас.
   И вот я наконец у выдвижной стенки. Стараясь не коснуться ее, приближаю
глаз к одному из отверстий...
   Да, там действительно сидит человек, и  вовсе  не  австрийский  портной
Цейтунг... Небо сжалилось надо мной!.. Я  мысленно  пополняю  свой  реестр
одиннадцатым номером.
   Ему можно дать не больше двадцати пяти - двадцати  шести  лет.  У  него
черная  борода.  Это  типичный  румын.  Значит,   подтверждаются   и   мои
предположения  относительно  национальной  принадлежности   получательницы
багажа. Лицо у него энергичное, но глаза добрые. Да и  может  ли  не  быть
энергичным человек, отважившийся на такое длительное путешествие в  ящике!
Но если он нисколько не похож на злодея, выжидающего удобной минуты, чтобы
совершить преступление, то, должен вам признаться, еще меньше  он  походит
на героя, которого я хотел бы  сделать  главным  действующим  лицом  моего
повествования.
   Между прочим, и австриец, и испанцы, путешествовавшие в ящиках, тоже не
были  героями:  это  были  скромные  молодые  люди,   самые   обыкновенные
обыватели, и однако же они дали возможность  репортерам  заполнить  немало
газетных столбцов. То же будет и с моим  славным  номером  11.  С  помощью
красноречивого вступления, эффектной  завязки,  преувеличений,  антонимов,
метафор, тропов и других риторических  фигур  я  его  приукрашу,  возвышу,
возвеличу, я проявлю его... как проявляют фотографическую пластинку.
   К тому же совершить путешествие в ящике из Тифлиса в  Пекин  совсем  не
то, что съездить в Париж  из  Вены  или  из  Барселоны,  как  это  сделали
Цейтунг, Эррес и Флора Англора.
   Повторяю еще раз, что я не выдам моего румына и никому о нем не  скажу.
Пусть  он  не  сомневается  в  моем  умении  держать  язык  за  зубами   и
рассчитывает на мои добрые услуги, если его обнаружат. Но этого не  должно
случиться!
   Интересно, что он сейчас делает? Подумать только, сидя  на  дне  ящика,
этот славный малый преспокойно ужинает при свете  маленькой  лампочки!  На
коленях у него коробка с консервами и сухарь,  а  из  маленького  шкафчика
выглядывает несколько полных бутылок, кроме того, на стенке висят одеяло и
плащ.
   В общем, мой номер 11 прекрасно устроился. Он сидит  в  своем  убежище,
как улитка в раковине. Его "дом" едет вместе с ним, и он сэкономит на этом
по меньшей мере тысячу франков, которые стоил бы проезд из Тифлиса в Пекин
даже во втором классе. Я знаю, конечно, что это называется  мошенничеством
и что мошенничество преследуется законом. Пока же  он  может  выходить  из
своего ящика, когда ему  заблагорассудится,  прогуливаться  по  вагону,  а
ночью даже выбираться на площадку. Нет, мне его совсем не жалко! Напротив,
я охотно бы занял его место, место этого живого  груза,  адресованного  на
имя хорошенькой румынки.
   Мне приходит в голову мысль - может быть, удачная, а может быть, и нет:
слегка постучать в стенку ящика, завести разговор с моим новым  попутчиком
и узнать, кто он и откуда едет. А куда он направляется - мне  и  без  него
известно! Любопытство так и гложет меня... Я должен  его  удовлетворить!..
Бывают минуты, когда репортер уподобляется дочери Евы!
   Бедный малый, а как он к этому  отнесется?  Не  сомневаюсь,  что  очень
хорошо. Нужно ему отрекомендоваться, сказать, что я француз, а ведь всякий
румын прекрасно знает, что на француза можно положиться.  Я  предложу  ему
свои услуги, предложу скрасить тюремную скуку моим интервью  и  постараюсь
пополнить его припасы какими-нибудь лакомствами. Ему не придется  сожалеть
о моих посещениях и опасаться моей неосторожности.
   Решаюсь и - стучу в стенку.
   Свет моментально гаснет.
   Узник затаил дыхание.
   - Откройте, - шепчу я по-русски, - откройте!..
   Я не успеваю закончить фразы, как поезд резко содрогается  и  замедляет
ход.
   Между тем мы не доехали до станции Геок-Тепе.
   В эту минуту я слышу крики.
   Я поспешно покидаю вагон и закрываю за собой дверь.
   Надо сказать, что сделал я это как раз вовремя.
   Только я успеваю добежать до площадки, как открывается дверь служебного
отделения и оттуда вылетает начальник поезда. Не заметив меня, он входит в
багажный вагон и направляется к локомотиву.
   Почти тотчас же поезд снова набирает  нормальную  скорость,  а  минутой
позже показывается Попов.
   - Что случилось?
   - То, что случается довольно часто, господин  Бомбарнак.  Мы  переехали
верблюда.
   - Бедное животное!
   - Да, но из-за него поезд чуть не сошел с рельсов.
   - В таком случае отвратительное животное!



8

   Я вернулся в свой вагон раньше, чем поезд прибыл на станцию  Геок-Тепе.
Проклятый верблюд! Не попадись он так некстати на дороге, я  бы  уже  свел
знакомство с номером 11. Он бы отодвинул стенку, мы дружески  побеседовали
бы с ним и обменялись крепким рукопожатием... Представляю, как  он  теперь
встревожен. Ведь он знает, что его обман открылся, что существует какой-то
человек, чьи намерения ему неизвестны и которому ничего  не  стоит  выдать
его секрет... А тогда его извлекут  из  ящика,  на  следующей  же  станции
отдадут под стражу, и напрасно мадемуазель Зинка Клорк будет ждать  его  в
столице Поднебесной Империи!
   Да, следовало бы успокоить его теперь же, этой же ночью... Но  как  это
сделать? Скоро поезд остановится в Геок-Тепе, потом в  Ашхабаде  и  выйдет
оттуда уже на рассвете. На сон Попова рассчитывать больше не приходится.
   Пока я предавался размышлениям,  поезд  прибыл  в  Геок-Тепе.  Был  час
пополуночи. Никто из моих спутников не захотел покинуть своего ложа.
   Спускаюсь на платформу и начинаю прохаживаться возле багажного  вагона.
Пытаться проникнуть в него было бы чересчур рискованно. Конечно,  я  бы  с
удовольствием побродил по городу, но в темноте ничего не увидишь. Судя  по
тому, что мне рассказывал майор Нольтиц, там еще остались следы от военных
действий: солдаты генерала Скобелева, штурмовавшие Геок-Тепе 1 января 1881
года, снесли укрепления и разрушили бастионы... Но  ничего  не  поделаешь.
Остается только поверить майору на слово.
   Поезд уходит в два часа ночи, приняв несколько новых пассажиров.
   С площадки вагона угадываются неясные громады гор, окаймляющих горизонт
где-то у персидской границы.  На  переднем  плане  зеленеют  сады  оазиса,
орошаемого многочисленными каналами - "арыками".  Затем  поезд  пересекает
обширную, хорошо возделанную равнину. Дорога делает частые повороты,  или,
как говорят здесь, "петляет". Убедившись в том, что Попов и не  собирается
засыпать, я возвращаюсь в свое купе.
   В три часа опять остановка. С платформы кричат: "Ашхабад! Ашхабад!"  Не
в силах усидеть на месте, я выхожу на  вокзальную  площадь  и  отправляюсь
бродить по городу. Все мои спутники продолжают спать крепким сном.
   Ашхабад - самая большая станция на Закаспийской железной  дороге,  и  я
весьма кстати вспоминаю, что писал о  нем  инженер  Буланжье,  совершивший
интересное путешествие до Мерва. Мне же удалось только разглядеть по левую
сторону от вокзала темный силуэт  туркменского  форта,  возвышающийся  над
новым городом, население которого почти удвоилось с 1887  года.  Очертания
этого форта смутно проступают за густой завесой зелени.
   В половине четвертого возвращаюсь на платформу. Как раз в  эту  минуту,
не знаю зачем, Попов проходит в багажный вагон. Представляю, как  тревожат
молодого румына эти бесконечные хождения мимо его ящика.
   Но вот Попов опять на платформе.
   - Нет ли чего-нибудь новенького? - спрашиваю его.
   - Нет, господин Бомбарнак, ничего нового, если  не  считать  того,  что
подул свежий утренний ветерок.
   - Да, ветерок свежий, - говорю я.  -  А  нет  ли,  кстати,  на  вокзале
буфета?
   - Как же, есть, для удобства пассажиров.
   - Надо думать, что и для удобства  служащих?  Не  зайти  ли  нам  туда,
господин Попов?
   И Попов не заставляет себя упрашивать.
   Буфет открыт, но выбор блюд более чем скуден. Из напитков - один только
"кумыс" -  перебродившее  кобылье  молоко,  имеющее  вкус  жидких  чернил,
правда, говорят, очень питательное. Мне трудно заставить себя  попробовать
эту жидкость, Попов же находит ее превосходной, а это самое главное.
   Узбеков и киргизов, вышедших  в  Ашхабаде,  в  вагонах  второго  класса
заменили другие пассажиры - афганцы. Это все купцы и,  по  большей  части,
контрабандисты, очень опытные в  такого  рода  делах.  Весь  зеленый  чай,
потребляемый в Средней Азии,  они  доставляют  из  Китая  через  Индию  и,
несмотря на то, что это очень замедляет  перевозку,  ухитряются  продавать
его дешевле  русского  чая.  Естественно,  что  багаж  этих  афганцев  был
осмотрен с большой тщательностью и даже с пристрастием.
   Поезд отошел в четыре  часа  утра.  Наш  вагон  по-прежнему  напоминает
спальню. Я завидую крепкому сну моих спутников, но  делать  мне  в  вагоне
нечего, и я опять выхожу на площадку.
   На  восточном  горизонте  занимается  заря.  Мимо  поезда  мелькают  то
развалины древнего города, то окруженная высокими валами крепость, то  ряд
длинных портиков, которые тянутся более чем на полтора километра.  Миновав
несколько насыпей, необходимых здесь благодаря неровностям песчаной почвы,
поезд мчится по гладкой степи.
   Мы идем со скоростью шестьдесят километров, направляясь на  юго-восток,
вдоль персидской границы. Железнодорожная линия удаляется от нее только за
Душаком. На этом участке пути, в течение трех  часов,  мы  останавливались
лишь на двух станциях: в Гяурсе, откуда отходит  ветка  на  Мешхед  и  уже
виднеются возвышенности Иранского плоскогорья, и в Артыке, где в  изобилии
имеется вода, хоть и солоноватая.
   Затем  мы  пересекаем  оазис,  образуемый  одним  из  притоков  Артека,
довольно большой реки, впадающей в Каспийское море. Повсюду много зелени и
деревьев. Действительно, это настоящий оазис.  Такой  был  бы  хорош  и  в
Сахаре. Он тянется до станции Душак, на шестьсот шестой  версте,  куда  мы
прибываем в шесть часов утра.
   Два часа остановки, иначе говоря -  двухчасовая  прогулка.  Отправляюсь
осматривать Душак в сопровождении майора Нольтица,  снова  выступающего  в
качестве гида.
   Нас опережает какой-то путешественник. Узнаю сэра Фрэнсиса  Травельяна.
Майор обращает мое внимание на то, что физиономия этого джентльмена  стала
еще более кислой, губы оттопырились еще презрительней  и  весь  его  облик
типичного англосакса выражал еще большее недовольство.
   - И знаете почему, господин Бомбарнак? - спрашивает мой  собеседник.  -
Потому, что от этой станции Душак легко  было  бы  протянуть  линию  через
афганскую границу, Кандагар, Боланский перевал и Пенджикентский оазис,  до
пересечения с конечной станцией английской  железной  дороги  в  Индии.  И
тогда обе дороги соединились бы.
   - И какова была бы протяженность этой линии?..
   - Меньше тысячи километров; но англичане упорно не хотят протянуть руку
русским. А между тем, как  выгодно  было  бы  для  их  торговли,  если  бы
Калькутта оказалась в двенадцати днях пути от Лондона!
   Непринужденно беседуя, мы с майором Нольтицем огибаем Душак. Давно  уже
говорили, что эта  скромная  деревушка  станет  со  временем  значительной
узловой станцией. Так и произошло. Теперь ее соединяет ветка с Тегеранской
железной дорогой в Персии [на самом деле такой линии нет, так  же,  как  и
линии Гяурс-Мешхед; Жюль Верн и в данном случае изображает  желаемое,  как
уже осуществленное, соединяя  Россию  с  Персией  железной  дорогой  через
Среднюю Азию], а в  направлении  индийской  границы  не  проводилось  даже
никаких изысканий. До тех пор, пока джентльмены,  подобные  сэру  Фрэнсису
Травельяну,  будут  задавать  тон  в  Соединенном  Королевстве,  нечего  и
надеяться на благоприятное решение этого вопроса.
   Тут я спрашивал у майора, безопасна ли езда по  Великой  Трансазиатской
магистрали?
   -  В  пределах  Туркестана,  -  отвечает  он,  -  безопасность   вполне
гарантирована. Русские железнодорожные служащие  непрерывно  наблюдают  за
путями, поблизости от вокзалов учреждены  полицейские  посты,  а  так  как
станции  находятся  на  небольших  расстояниях,  то  я  не  думаю,   чтобы
путешественникам  приходилось  опасаться  кочевых  племен.   К   тому   же
туркменское   население   полностью   подчинилось   требованиям    русской
администрации, подчас очень суровым [царское  правительство  установило  в
Туркестане  колониальную  систему   управления,   при