белого пара, которые оставляет позади  себя  наш  локомотив,  кружат  стаи
воронов, голубей и желтых трясогузок.
   День проходит без происшествии.  В  шесть  часов  вечера  мы  пересекли
границу, сделав в общей сложности за четыре дня - от Узун-Ада - около двух
тысяч трехсот километров.  Еще  двести  пятьдесят  километров  -  и  будет
Кашгар. Хотя мы уже находимся  на  территории  китайского  Туркестана,  но
только в Кашгаре перейдем в ведение китайской администрации.
   После обеда, около девяти  часов,  все  разошлись  по  своим  местам  с
надеждой, скажем лучше - с уверенностью,  что  эта  ночь  будет  такой  же
спокойной, как и предыдущая.
   Но вышло совсем иначе.
   В течение двух или трех  часов  поезд  на  быстром  ходу  спускался  со
склонов Памирского плоскогорья, а  потом  пошел  с  обычной  скоростью  по
горизонтальному пути. Около часа ночи меня разбудили громкие крики.  В  ту
же минуту проснулся и майор Нольтиц, проснулись и другие пассажиры.
   Что случилось?
   Пассажиров охватила тревога - волнующая и беспричинная тревога, которую
вызывает малейшее дорожное происшествие.
   - В чем дело? Почему кричат? - со страхом,  спрашивал  на  своем  языке
каждый путешественник.
   Первое, что мне пришло в голову, - мы подверглись нападению. Я  подумал
о Ки Цзане, монгольском разбойнике, встречи с которым я так  легкомысленно
пожелал... в интересах моей репортерской хроники.
   Еще минута, и поезд резко затормозил. Сейчас он остановится.
   Попов с озабоченным видом выходит из багажного вагона.
   - Что произошло? - спрашиваю я.
   - Неприятная история, - отвечает он.
   - Что-нибудь серьезное?
   - Нет, оборвалась сцепка, и два последних вагона остались позади.
   Как только поезд остановился, несколько пассажиров, в том  числе  и  я,
выходят из вагона.
   При свете фонаря легко убедиться, что  обрыв  сцепки  произошел  не  от
злого умысла. Но как бы то ни было, два  последних  вагона  -  траурный  и
хвостовой багажник, оторвались от состава. Когда это случилось и  в  каком
месте?.. Этого никто не знает.
   Трудно даже  представить,  какой  шум  подняли  монгольские  стражники,
приставленные к телу мандарина Иен Лу! Пассажиры, едущие в  их  вагоне,  и
они сами не только  не  заметили,  когда  оборвалась  сцепка,  но  подняли
тревогу спустя только час или два...
   Оставалось лишь одно: дать задний ход и дойти до оторвавшихся вагонов.
   В  сущности,  ничего  нет  проще.  Но  Фарускиар  ведет  себя  в   этих
обстоятельствах довольно странно: он настойчиво требует, чтобы  приступили
к делу не теряя ни минуты, пристает к Попову,  обращается  к  машинисту  и
кочегарам. И тут я впервые услыхал, что он хорошо говорит по-русски.
   В конце концов спорить не о чем. Все понимают, что  нужно  идти  задним
ходом для соединения с отцепившимися вагонами.
   Лишь немецкий барон  пытается  протестовать.  Снова  задержка!..  Опять
опоздание!.. Жертвовать драгоценным временем ради какого-то мандарина,  да
к тому же еще мертвого!..
   Но его упреки пропускают мимо ушей.
   А  сэр  Фрэнсис  Травельян  только  презрительно  пожимал  плечами,   и
казалось, что с уст его вот-вот сорвутся слова:
   "Что за администрация!.. Что за подвижной состав!.. Ну разве  могло  бы
такое случиться на англо-индийских железных дорогах!"
   Майор Нольтиц, как  и  я,  поражен  странным  вмешательством  господина
Фарускиара.  Этот  всегда  невозмутимый,  бесстрастный  монгол,  с   таким
холодным взглядом из-под неподвижных век,  мечется  теперь  из  стороны  в
сторону, охваченный какой-то непонятной тревогой, с которой,  по-видимому,
он не в силах совладать. Его спутник встревожен ничуть не меньше.
   Но почему их так интересуют отцепившиеся вагоны? Ведь  там  у  них  нет
никакого  багажа.  Может  быть,  они  испытывают  пиетет  перед   покойным
мандарином Иен Лу? Не потому ли они  так  упорно  наблюдали  в  Душаке  за
траурным вагоном? Что бы там ни было,  но  майор,  кажется,  их  в  чем-то
подозревает!
   Как только мы вернулись на свои места,  поезд  двинулся  задним  ходом.
Немецкий барон снова пытается возражать, но Фарускиар кидает на него такой
свирепый взгляд, что он немедленно замолкает и уходит ворчать в свой угол.
   Прошло больше часа. На востоке  уже  занималась  заря,  когда  в  одном
километре от поезда были замечены потерянные вагоны.
   Фарускиар и Гангир пожелали присутствовать при сцепке. Наблюдая за этой
торжественной процедурой, мы с майором Нольтицем  обратили  внимание,  что
они обменялись  несколькими  словами  с  тремя  монгольскими  стражниками.
Впрочем, тут нечему удивляться - ведь они соотечественники!
   Все расходятся по своим вагонам. Поезд трогается и  набирает  скорость,
чтобы хоть отчасти наверстать потерянное время.
   И все-таки в столицу  китайского  Туркестана  мы  прибываем  с  большим
опозданием - в половине пятого утра.



16

   Восточный  Туркестан,  или  Кашгария,  является  как  бы   продолжением
русского  Туркестана  [Туркестаном  раньше  называли  обширную  область  в
Средней Азии,  охватывавшую  провинции  Западного  Китая,  северную  часть
Афганистана и среднеазиатские территории России].
   Вот что писала газета "Нувель Ревю":
   "Центральная Азия лишь тогда  станет  великой  страною,  когда  русская
администрация распространит свое  влияние  на  Тибет,  или  когда  русские
овладеют Кашгаром".
   Наполовину это уже сделано. Рельсовый путь,  проложенный  через  Памир,
соединил русские железные дороги  с  китайскими,  обслуживающими  Небесную
Империю от одной границы до другой. Столица Кашгарии теперь  настолько  же
русская, как и  китайская.  Славянская  и  желтая  расы  пришли  в  тесное
соприкосновение и живут в полном согласии.  Долго  ли  они  будут  добрыми
соседями?  Представляю  другим  строить  прогнозы   на   будущее;   я   же
довольствуюсь настоящим.
   В Кашгар  мы  прибыли  в  половине  пятого;  отправление  назначено  на
одиннадцать часов.  На  этот  раз  железнодорожная  Компания  не  пожалела
времени путешественников. Я успею осмотреть город, даже при  условии,  что
не меньше часа отнимут всякие формальности, которые учиняются не на  самой
границе, а в Кашгаре. Говорят, что русские и китайские власти  стоят  друг
друга, как только дело коснется  проверки  бумаг  и  паспортов.  Такая  же
мелочная требовательность, такие же придирки. Как грозно  звучит  в  устах
китайского чиновника формула: "Трепещи и повинуйся!",  сопровождающая  акт
подписания документа на право пребывания в пределах Поднебесной Империи!
   Итак, я должен трепетать и повиноваться китайским пограничным  властям.
Мне невольно вспоминаются страхи и опасения Кинко.  Ему  и  в  самом  деле
может не поздоровиться, если проверять будут не только  пассажиров,  но  и
тюки и ящики в багажном вагоне.
   Когда мы подъезжали к Кашгару, майор Нольтиц сказал мне:
   - Не думайте, что китайский Туркестан сильно отличается от русского. Мы
еще не на земле пагод, ямыней, джонок, драконов, разноцветных фонариков  и
фарфоровых башен. Кашгар, так же как  Мерв,  Бухара  и  Самарканд,  прежде
всего - двойной город. Вообще города Центральной Азии походят  на  двойные
звезды - с тем лишь различием, что они не вращаются один вокруг другого.
   Замечание майора вполне справедливо. Теперь уже не то  время,  когда  в
Кашгарии царствовал эмир, когда монархия Якуб-бека [Якуб-бек - выходец  из
Средней Азии, сановник кокандского хана; возглавил антикитайское восстание
магометан, захватил власть в Кашгарии и объявил себя  главой  независимого
государства со столицей  в  Кашгаре;  Якуб-бек  насильственно  насаждал  в
Кашгарии магометанскую религию, за что турецкий султан пожаловал ему титул
эмира; после смерти Якуб-бека в 1877 г.  Кашгария  снова  стала  китайской
провинцией] была так сильна в туркестанской провинции, что  даже  китайцы,
если они хотели жить спокойно, отрекались от религии Будды  и  Конфуция  и
переходили в магометанство. Сейчас, в конце века [в конце  XIX  века],  мы
уже не находим прежней восточной косморамы [косморама (греч.) -  обозрение
мира; картина мира], прежних любопытных нравов, а от  шедевров  азиатского
искусства сохранились только воспоминания или развалины. Железные  дороги,
проложенные через разные страны, постепенно приведут их  к  одному  общему
уровню и сотрут "особые  приметы".  И  тогда  между  народами  установится
равенство, а может быть, братство.
   По правде сказать,  Кашгар  уже  не  столица  Кашгарии,  а  всего  лишь
промежуточная  станция  на  Великой  Трансазиатской  магистрали  -   место
соединения русских и китайских рельсовых путей, точка, которую  пересекает
железная лента длиною почти в три тысячи километров, считая от  Каспия  до
этого города, чтобы протянуться дальше, без малого, еще на  четыре  тысячи
километров, до самой столицы Поднебесной Империи.
   Отправляюсь  осматривать  двойной  город.  Новый  называется  Янги-Шар;
старый - в трех с половиной милях  от  нового  -  это  и  есть  Кашгар.  Я
воспользуюсь случаем посетить оба  города  и  расскажу,  что  представляет
собой и тот и другой.
   Первое замечание: и старый и новый окружает неказистая земляная  стена,
отнюдь не располагающая  в  их  пользу.  Второе  замечание:  архитектурные
памятники отсутствуют, потому что  простые  дома  и  дворцы  построены  из
одинакового материала. Ничего, кроме глины, глины даже не обожженной! А из
высохшей на солнце грязи не выведешь правильных линий, чистых  профилей  и
изящных скульптурных украшений. Архитектурное искусство требует камня  или
мрамора, а их как раз и нет в китайском Туркестане.
   Маленькая, быстро катящаяся коляска доставила нас с майором до Кашгара,
имеющего три мили в окружности. Омывает его двумя рукавами, через  которые
перекинуты  два  моста,  Кызылсу,  что  значит  "Красная   река".   Но   в
действительности она  скорее  желтая,  чем  красная.  Если  вам  захочется
увидеть какие-нибудь интересные развалины, то нужно  отойти  за  городскую
черту, где высятся остатки старой крепости,  насчитывающей  либо  пятьсот,
либо  две  тысячи  лет,  в  зависимости  от  воображения  того  или  иного
археолога. Но что совершенно достоверно - это  то,  что  Кашгар  был  взят
приступом  и  разрушен  Тамерланом.  И  вообще   следует   признать:   без
устрашающих подвигов этого  хромоногого  завоевателя  история  Центральной
Азии была бы удивительно однообразной. Правда, в более позднюю  эпоху  ему
пытались подражать свирепые султаны, вроде Уали-Тулла-хана, который в 1857
году  велел  задушить   Шлагинтвейта,   крупного   ученого   и   отважного
исследователя  азиатского  материка.  Памятник,  установленный   в   честь
Шлагинтвейта,   украшают   две   бронзовые   доски   от    Парижского    и
Санкт-Петербургского географических обществ.
   Кашгар  -  важный  торговый  центр,  в  котором  почти   вся   торговля
сосредоточена в руках русских купцов.  Хотанские  шелка,  хлопок,  войлок,
шерстяные ковры, сукна - вот главные предметы здешнего рынка, и  вывозятся
они даже за пределы Кашгарии  -  на  север  восточного  Туркестана,  между
Ташкентом и Кульджей.
   Настроение сэра Фрэнсиса Травельяна, судя  по  тому,  что  говорит  мне
майор Нольтиц, может еще больше ухудшиться. В самом деле, в 1873  году  из
Кашмира в  Кашгар,  через  Хотан  и  Яркенд,  было  направлено  английское
посольство во главе с Чепменом и Гордоном. Англичане тогда  еще  надеялись
овладеть местным рынком. Но  русские  железные  дороги  соединились  не  с
индийскими, а с китайскими рельсовыми путями,  благодаря  чему  английское
влияние уступило место русскому.
   Население Кашгара смешанное. Немало здесь и китайцев  -  ремесленников,
носильщиков и слуг. Нам с майором Нольтицем не  так  посчастливилось,  как
Чепмену и Гордону. Когда они прибыли в кашгарскую столицу, ее шумные улицы
были заполнены войсками эмира. Нет больше там  ни  конных  "джигитов",  ни
пеших "сарбазов". Исчезли и великолепные корпуса "тайфурши", вооруженных и
обученных на китайский лад, и  отряды  копьеносцев,  и  лучники-калмыки  с
огромными пятифутовыми луками, и "тигры" - стрелки с размалеванными щитами
и фитильными ружьями. Исчезли все живописные  воины  кашгарской  армии,  а
вместе с ними и кашгарский эмир!
   В девять часов вечера мы вернулись в Янги-Шар. И кого же мы увидели  на
одной  из  улиц,  ведущих  к  крепости?  Супругов  Катерна   в   радостном
возбуждении - перед труппой дервишей-музыкантов.
   Слово "дервиш" равнозначно слову "нищий",  а  нищий  в  этой  стране  -
законченное проявление тунеядства. Но какие смешные жесты, какие  странные
позы во время игры на длиннострунной гитаре, какие акробатические приемы в
танцах, которыми они сопровождают исполнение своих песен и  сказаний,  как
нельзя более светского содержания!
   Инстинкт актера проснулся в нашем комике. Он не может устоять на месте,
это выше его сил! И вот, с бесшабашностью старого матроса и с  энтузиазмом
прирожденного комедианта, он подражает этим жестам, позам,  телодвижениям,
и уже приближается минута, когда он примет участие в  пляске  кривляющихся
дервишей.
   - Э, господин Клодиус, - говорит он мне, - вы видите, не так уж  трудно
повторить упражнения этих молодцов!.. Напишите мне оперетку из  восточного
быта, дайте мне роль дервиша, и вы сами убедитесь, как легко я войду в его
шкуру!
   - Я и не сомневаюсь, милый Катерна, что эта роль будет вам по плечу,  -
ответил я. - Но прежде чем войти в шкуру  дервиша,  войдите  в  вокзальный
ресторан и попрощайтесь с местной кухней, пока над нами  не  взяли  власть
китайские повара.  Мое  предложение  принимается  тем  более  охотно,  что
кашгарское поварское искусство, по словам майора,  пользуется  заслуженной
славой.
   И в самом деле, господин и госпожа Катерна, майор, молодой Пан Шао и  я
поражены и восхищены небывалым количеством и отменным  качеством  поданных
нам блюд. Сладкие  кушанья  прихотливо  чередуются  с  мясными.  Комику  и
субретке, должно быть, навсегда запомнятся,  так  же,  как  и  запомнились
знаменитые ходжентские персики, некоторые блюда,  упомянутые  в  отчете  о
путешествии английского посольства: свиные  ножки,  посыпанные  сахаром  и
поджаренные в сале с особым маринадом, и  почки-фри  под  сладким  соусом,
вперемежку с оладьями.
   Господин Катерна съедает по три порции того и другого.
   - Я наедаюсь впрок, - оправдывает он свой образ действий. - Кто  знает,
чем будут потчевать нас в вагоне-ресторане китайские повара?  Рассчитывать
на плавники акул  не  приходится:  они  могут  оказаться  жестковатыми,  а
ласточкины гнезда, без сомнения, - блюдо не первой свежести!
   В  десять  часов   удары   гонга   возвещают   о   начале   полицейских
формальностей.  Мы  встаем  из-за  стола,  выпив  по  последнему   стакану
шао-сингского вина, и спустя несколько минут собираемся в зале ожидания.
   Все мои номера налицо, разумеется, за  исключением  Кинко,  который  не
отказался бы от такого завтрака и  отдал  бы  ему  должное,  если  бы  мог
принять в нем участие. Вот они: доктор Тио Кин с  неизменным  Корнаро  под
мышкой; Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт, соединившие свои зубы и свои
волосы -  ну,  конечно,  в  фигуральном  смысле;  сэр  Фрэнсис  Травельян,
неподвижный и безмолвный, упрямый и высокомерный, стоит у дверей  и  сосет
сигару;  вельможный  Фарускиар  в  сопровождении  Гангира.  Тут  и  другие
пассажиры -  всего  человек  шестьдесят  или  восемьдесят.  Каждый  должен
поочередно подойти к столу, за которым сидят двое китайцев в  национальных
костюмах: чиновник, бегло говорящий по-русски, и переводчик  с  немецкого,
французского и английского языков.
   Чиновнику лет за пятьдесят; у него голый  череп,  густые  усы,  длинная
коса на спине, на носу очки. В халате с пестрыми разводами, тучный, как  и
подобает  в  его  стране  лицам,  имеющим  вес,   он   кажется   человеком
малосимпатичным. Впрочем, дело идет лишь о проверке документов, и если они
у вас в порядке, не все ли вам равно - приятная или неприятная  физиономия
у чиновника?
   - Какой у него вид! - шепчет госпожа Катерна.
   - Как у настоящего китайца, -  отвечает  первый  комик,  и,  по  правде
говоря, от актера и нельзя требовать большего.
   Я, один из первых, предъявляю  мой  паспорт,  визированный  французским
консулом в Тифлисе и русскими властями в Узун-Ада.  Чиновник  разглядывает
его очень внимательно. Я  настораживаюсь:  от  мандаринской  администрации
можно ждать всяких каверз. Тем не менее, проверка проходит благополучно, и
печать с зеленым драконом признает меня "годным для въезда".
   Документы первого комика и субретки  тоже  в  полном  порядке.  Но  что
делается с  господином  Катерна  в  те  минуты,  когда  их  проверяют!  Он
напоминает  подсудимого,  старающегося  разжалобить  своих  судей,   томно
опускает глаза, виновато улыбается, словно умоляя о помиловании,  или,  по
меньшей  мере,  о  снисхождении,  хотя  самый  придирчивый  из   китайских
чиновников не нашел бы повода для придирок.
   - Готово, - говорит переводчик, протягивая ему паспорта.
   -  Большое  спасибо,  князь!  -   отвечает   господин   Катерна   тоном
провинившегося школяра.
   Фулька Эфринеля и мисс Горацию Блуэтт штемпелюют с такой же  быстротой,
как письма на почте. Если уж у американского маклера и английской маклерши
будет не все "в ажуре", то чего же тогда ждать от остальных?  Дядя  Сэм  и
Джон Буль [дядя Сэм и  Джон  Буль  -  иронические  прозвища  американца  и
англичанина, ставшие нарицательными именами] - два сапога пара!
   И другие путешественники выдерживают  испытание,  не  встретив  никаких
препятствий. Едут ли они  в  первом  или  во  втором  классе,  они  вполне
удовлетворят требованиям китайской администрации, если  смогут  внести  за
каждую визу довольно значительную  сумму  рублями,  таелями  или  сапеками
[таели, сапеки - название старых денежных единиц в Китае].
   Среди путешественников я  замечаю  священника  из  Соединенных  Штатов,
мужчину лет пятидесяти, едущего в Пекин. Это достопочтенный Натаниэль Морз
из Бостона, типичный янки-миссионер, честно торгующий библией. Такие,  как
он, умеют ловко совмещать проповедническую деятельность с  коммерцией.  На
всякий случай заношу его в свой список под номером 13.
   Проверка бумаг молодого  Пан  Шао  и  доктора  Тио  Кина  не  вызывает,
конечно, никаких затруднений, и они любезно обмениваются "десятью тысячами
добрых пожеланий" с представителем китайской власти.
   Когда очередь дошла до майора Нольтица,  случилась  небольшая  заминка.
Сэр  Фрэнсис  Травельян,  представший  перед  чиновником  одновременно   с
майором, по-видимому,  не  склонен  был  уступить  ему  место.  Однако  он
ограничился лишь высокомерными и вызывающими взглядами.  Джентльмен  и  на
этот раз не дал себе труда  открыть  рот.  Должно  быть,  мне  никогда  не
придется услышать его голоса! Русский и англичанин получили  установленную
визу, и тем дело кончилось.
   Величественный Фарускиар подходит к столу вместе с Гангиром.  Китаец  в
очках медленно оглядывает его, а  мы  с  майором  Нольтицем  наблюдаем  за
процедурой. Как выдержит он экзамен? Быть может, мы сейчас узнаем, кто  он
такой.
   Трудно даже передать, как мы были удивлены и поражены последовавшим  за
тем театральным эффектом.
   Едва  только  китайский  чиновник  увидел  бумаги,  предъявленные   ему
Гангиром, - он вскочил с  места  и  сказал,  почтительно  склоняясь  перед
Фарускиаром:
   - Соблаговолите принять от меня десять тысяч добрых пожеланий, господин
директор правления Великой Трансазиатской дороги!
   Один из  директоров  правления!  Так  вот  он  кто,  этот  великолепный
Фарускиар! Теперь все понятно. Пока  мы  находились  в  пределах  русского
Туркестана, он предпочитал сохранять инкогнито,  как  это  делают  знатные
иностранцы, а теперь, на китайском участке пути, он не отказывается занять
подобающее ему положение и воспользоваться своими правами.
   А я-то поз