не
пробивается ни малейшего проблеска света.  Мне  кажется,  это  к  лучшему.
Значит, номер 11 не будет ошеломлен моим  внезапным  появлением.  Он,  без
сомнения, спит. Я стукну два раза в стенку ящика, разбужу его, и мы  сразу
же объяснимся. Это выйдет очень просто.
   Пробиваюсь ощупью.  Моя  рука  касается  ящика,  я  прикладываю  ухо  к
передней стенке и прислушиваюсь.
   - Ничего не слышно - ни шороха, ни дыхания. Где же мой  румын?  Неужели
он успел улизнуть? Может быть, он сошел на одной из станций, а я этого  не
заметил?.. Прощай тогда вместе с ним и  мой  репортаж!..  Я  не  на  шутку
тревожусь...
   Внимательно прислушиваюсь...
   Нет! Он не сбежал... Он сидит в своем ящике!.. Я слышу  его  спокойное,
ровное дыхание... Он спит... спит, как праведник,  этот  ловкий  обманщик,
этот заяц, обставивший железнодорожную Компанию.
   Я собрался уже было постучать в  стенку,  как  вдруг  паровозный  гудок
издает пронзительные трели. Но поезд здесь не  должен  останавливаться,  я
это знаю, и жду, пока не прекратятся свистки. И тогда я тихонько  стучу  в
стенку...
   Нет ответа.
   Стучу опять, немного погромче.
   Не так слышится, как чувствуется невольное движение удивления и испуга.
   - Откройте же... откройте - говорю я по-русски.
   Никакого ответа.
   - Откройте... - продолжаю я. - Не бойтесь! С вами говорит друг.
   Хотя стенка, вопреки  моим  ожиданиям,  не  раздвинулась,  но  в  ящике
чиркнула спичка, и засветился слабый свет.
   Я смотрю на узника сквозь отверстия в стенке ящика.
   Лицо его  исказилось,  глаза  блуждают...  Он,  по-видимому,  не  может
понять, во сне все это происходит или наяву.
   - Откройте, мой друг, - говорю я. -  Откройте  и  доверьтесь  мне...  Я
случайно узнал вашу тайну... Я никому не скажу... Напротив,  я  даже  могу
быть вам полезен.
   Бедняга как будто немного успокоился, но замер и не шевелится.
   - Я полагаю, что вы румын, - продолжаю я, - а я - француз.
   - Француз?.. Вы француз?..
   Он проговорил это на моем родном языке с иностранным акцентом.
   Отношения начинают налаживаться.
   Передняя стенка отодвинулась, и  при  тусклом  свете  лампочки  я  могу
рассмотреть  мой  номер  11.  Теперь  это  уже  не  просто  арифметическое
обозначение, а человек во плоти и крови.
   - Никто нас не может увидеть или услышать? - спрашивает он шепотом.
   - Никто.
   - А начальник поезда?
   - Спит крепким сном.
   Мой новый друг берет  меня  за  обе  руки  и  крепко  сжимает  их...  Я
чувствую, что он ищет поддержки... Он понимает, что может рассчитывать  на
меня... И все-таки с губ его срывается приглушенный лепет.
   - Не выдавайте меня!.. Прошу вас, не выдавайте!..
   - Выдать вас, да что вы, мой  милый?  Разве  вы  не  помните,  с  какой
симпатией отнеслись французские газеты-к австрийскому портняжке и  к  этим
испанцам,  жениху  и  невесте,  которые  избрали  точно  такой  же  способ
путешествия? Разве газеты не открыли подписку в их пользу?.. А вы боитесь,
как бы я, хроникер... журналист...
   - Так вы журналист?..
   - Клодиус Бомбарнак, корреспондент газеты "XX век".
   - Французская газета...
   - Про то я вам и толкую.
   - И вы едете до Пекина?
   - До Пекина!
   - Ах, господин Бомбарнак, сам бог послал вас ко мне навстречу.
   - Совсем не бог, а редакция моей газеты. Мужайтесь и  поверьте  мне!  Я
окажу вам любые услуги, какие только будут в моих силах.
   - Благодарю вас... Благодарю!..
   - Как вас зовут?
   - Кинко!
   - Кинко? Превосходное имя!
   - Превосходное?..
   - Да, для моих статей! Вы румын, не так ли?
   - Румын из Бухареста...
   - Но вы, должно быть, жили во Франции?
   - Да, четыре года служил в Париже  подмастерьем  у  одного  обойщика  в
Сент-Антуанском предместье.
   - А затем вы вернулись в Бухарест?
   - Да, я занимался там своим ремеслом до того дня, пока невмоготу  стало
противиться желанию уехать...
   - Уехать?.. Но зачем?..
   - Чтобы жениться!
   - Жениться... на мадемуазель Зинке...
   - Зинке?..
   - Да, на мадемуазель Зинке Клорк, улица Ша-Хуа, Пекин, Китай.
   - Так вы знаете?..
   - Конечно... Ведь адрес написан на вашем ящике...
   - Ах да, верно!
   - Кто же эта Зинка Клорк?
   - Молодая румынка. Я познакомился с ней в Париже,  там  она  училась  у
модистки...
   - Я так и думал.
   - Она тоже вернулась в Бухарест... А  потом  ее  пригласили  заведовать
магазином мод в Пекине... Мы, сударь, так любили друг друга, а ей пришлось
уехать... И вот уже год, как мы в разлуке!.. Три недели назад я получил от
нее письмо... Дела у нее идут хорошо... И если я приеду  к  ней,  то  тоже
добьюсь  положения...  Мы  бы  сразу  поженились...  У  нее  уже   кое-что
накоплено... И я стал бы скоро зарабатывать не меньше, чем она...  И  вот,
не долго думая, я пустился в путь... в Китай.
   - В ящике?
   - Но посудите сами, господин Бомбарнак, - говорит Кинко, краснея. - Что
я еще мог придумать? Денег у меня хватило только на покупку  этого  ящика,
да еще чтобы запастись кое-какой провизией на дорогу  и  отправить  самого
себя багажом, с помощью одного услужливого приятеля...  Ведь  один  только
билет от Тифлиса до Пекина стоит тысячу франков... Но, клянусь вам,  когда
я их заработаю, то возмещу Компании все убытки... Поверьте, что...
   - Я в этом не сомневаюсь, Кинко, я вам верю... И как только вы приедете
в Пекин...
   - Зинка предупреждена. Ящик отвезут прямо к ней на квартиру,  на  улицу
Ша-Хуа, и она...
   - Заплатит за доставку?
   - Да, сударь.
   - И с большим удовольствием, я за это ручаюсь...
   - Конечно... ведь мы так любим друг друга!
   - И, кроме того, Кинко, чего не сделаешь для жениха, который  на  целых
две  недели  согласился  стать  багажом  и  носить  на  себе  обозначения:
"Осторожно, зеркала! Не кантовать! Беречь от сырости!"
   - И вы еще потешаетесь над бедным человеком!
   - Что вы, у меня этого и в мыслях нет... Можете быть уверены, я  сделаю
все, что в моих силах, чтобы вы прибыли к мадемуазель Зинке Клорк сухим  и
неразбитым, и вообще в полной сохранности!
   - Еще раз благодарю вас, сударь, - отвечает Кинко, пожимая мне руку.  -
Поверьте, что я не окажусь неблагодарным.
   - Э, мой друг, я и так буду вознагражден... И даже с избытком!
   - Каким же образом?
   - Я опишу в газете все ваше путешествие из Тифлиса в Пекин. Разумеется,
когда вы будете уже вне опасности. Вообразите только,  какое  сенсационное
заглавие: "Влюбленный в ящике! Зинка  и  Кинко!!  Полторы  тысячи  лье  по
Центральной Азии в багажном вагоне!!!"
   Молодой румын не мог сдержать улыбки.
   - Только не нужно очень торопиться... - сказал он.
   - Не бойтесь! Осторожность и скромность гарантированы -  как  в  лучших
брачных конторах.
   Из предосторожности я подошел к двери вагона, чтобы удостовериться, что
нам не грозит опасность, а затем наш разговор продолжался.
   Разумеется, Кинко пожелал узнать, каким образом я раскрыл его тайну.  Я
рассказал ему, что обратил внимание на его ящик во время  переправы  через
Каспий, а потом услышал чье-то дыхание и подумал, что  в  ящике  находится
какое-то  животное.  И  тут  Кинко  развеселился.  Ему  показалось   очень
забавным, что я принял его за  хищного  зверя.  Это  он-то  хищник!  Самое
большее - верная собачонка. Но я тут же сообщил ему, что когда он  чихнул,
это помогло мне возвести его на лестнице живых существ до ранга человека.
   - А знаете,  -  сказал  он  мне,  понижая  голос,  -  что  случилось  в
позапрошлую ночь? Я решил уже, что все кончено... Вагон, как  всегда,  был
заперт, я зажег мою лампочку и только стал ужинать... как вдруг  в  стенку
ящика кто-то постучал...
   - Это был я, Кинко. Мы могли бы познакомиться в ту же ночь... Но  когда
я хотел уже с вами заговорить, поезд вдруг налетел на какого-то  верблюда,
имевшего неосторожность преградить нам путь, и резко затормозил.  Началась
суматоха, я едва успел выбежать на площадку...
   - Так это были вы! - восклицает Кинко. - Ну,  теперь  я  могу  свободно
вздохнуть!.. Если бы вы знали, какого страха натерпелся!..  Я  решил,  что
меня выследили, узнали, что я еду в ящике... Я уже представлял  себе,  как
за мной приходят, передают полицейским агентам, берут под арест, сажают  в
тюрьму в Мерве или Бухаре. Ведь русская полиция шутить  не  любит!  И  моя
маленькая Зинка тщетно ждала бы меня в Пекине... и  я  никогда  больше  не
увидел бы ее... если бы только не продолжил путешествие пешком... Но я  на
это решился бы, честное слово, сударь, решился бы!
   И он говорит так убедительно, что невозможно усомниться  в  незаурядной
энергии этого молодого румына.
   - Я очень жалею, мой храбрый Кинко, что причинил вам столько огорчений,
- объясняю я, - но теперь вы успокоились, и я смею думать, что с тех  пор,
как мы стали друзьями, ваши шансы на успех даже возросли.
   Затем я прошу Кинко показать мне, как он устроился в ящике.
   Оказалось - очень просто и как нельзя лучше придумано. В глубине  ящика
- сиденье, но не вдоль стенки, а под углом, так что легко  можно  вытянуть
ноги; под сиденьем - нечто вроде треугольного короба с крышкой - кое-какие
припасы и, если так можно выразиться,  столовые  принадлежности:  складной
ножик и металлическая кружка, на одном гвоздике - плащ и одеяло, на другом
- маленькая лампочка, которой он пользуется по ночам.
   Само собой разумеется, что выдвижная стенка позволяет  узнику  в  любую
минуту покинуть свою тесную тюрьму. Но если бы носильщики не посчитались с
предостерегающими надписями и поставили ящик среди груды багажа, Кинко  не
смог бы  отодвинуть  створку  и  вынужден  был  бы  запросить  помощи,  не
дожидаясь конца путешествия. Но у влюбленных, как видно, есть свой бог,  и
он, несомненно, покровительствует Зинке и Кинко. Румын рассказал мне,  что
он каждую ночь  имеет  возможность  прогуливаться  по  вагону,  а  однажды
отважился даже выйти на платформу.
   - Я и об этом знаю, Кинко... Это было в Бухаре... Я вас видел...
   - Видели?
   - Да, и подумал, что вы хотите убежать. Но я узнал вас  только  потому,
что смотрел в дырки ящика, когда заходил в багажный вагон. Никому  другому
и в голову не могло прийти в чем-нибудь  вас  заподозрить.  Но  это  очень
опасно. Не повторяйте больше таких экспериментов.  Предоставьте  уж  лучше
мне позаботиться о том, чтобы вы были сыты. При первом  удобном  случае  я
принесу вам какую-нибудь еду.
   - Благодарю вас, господин Бомбарнак, очень  вам  благодарен!  Теперь  я
могу не бояться, что меня откроют... Разве только на китайской  границе...
или, скорее, в Кашгаре.
   - А почему в Кашгаре?
   - Говорят, таможенники там очень строго следят за  грузами,  идущими  в
Китай. Я боюсь, как бы они не стали осматривать багаж...
   - Действительно, Кинко, вам предстоит пережить несколько трудных часов.
   - И если меня обнаружат...
   - Я буду рядом и сделаю все возможное, чтобы с вами не случилось ничего
плохого.
   - Ах, господин Бомбарнак! - восклицает Кинко. - Как  мне  отблагодарить
вас за доброту?
   - Очень легко, мой друг.
   - Но как?
   - Пригласите меня на вашу свадьбу.
   - О, конечно, господин Бомбарнак, вы  будете  нашим  первым  гостем,  и
Зинка вас поцелует.
   - Она только исполнит свой долг, а я верну ей взамен два поцелуя.
   Мы обмениваемся последним рукопожатием, и, право, мне  кажется,  что  у
этого славного малого  на  глаза  навернулись  слезы.  Он  погасил  лампу,
задвинул створку, и, уходя, я еще раз услышал из  ящика  "спасибо"  и  "до
свиданья".
   Я выхожу из багажного вагона, затворяю дверь  и  убеждаюсь,  что  Попов
продолжает еще спать. Несколько минут я дышу  свежим  ночным  воздухом,  а
затем возвращаюсь на свое место рядом с майором Нольтицем.
   И прежде чем закрыть глаза, я думаю об этом эпизодическом персонаже - о
молодом румыне, благодаря которому мои путевые  заметки  должны  читателям
показаться еще более интересными.



14

   В 1870 году русские пытались основать в Ташкенте  ярмарку,  которая  не
уступала  бы  Нижегородской.  Попытка  не   удалась,   потому   что   была
преждевременной. А двадцатью годами позже дело  легко  решилось  благодаря
Закаспийской железной дороге, соединившей Ташкент с Самаркандом.
   Теперь туда стекаются толпами не только купцы со своими товарами, но  и
богомольцы -  пилигримы.  Можно  себе  представить,  какой  размах  примет
паломничество, когда правоверные мусульмане смогут отправляться в Мекку по
железной дороге!
   Пока же мы находимся в Ташкенте, и стоянка  здесь  продлится  не  более
двух с половиной часов.
   Я не успею осмотреть город,  хотя  он  этого  вполне  заслуживает.  Но,
признаться, все туркестанские города выглядят на одно лицо. Сходства между
ними больше, чем различия. Повидав один из них, смело можешь сказать,  что
видел и другой, если не вдаваться в подробности.
   Мы  проезжаем  тучные  поля,  обсаженные   рядами   стройных   тополей,
виноградные  плантации  и  прекрасные  фруктовые   сады.   Наконец   поезд
останавливается у нового города.
   Я не раз уже сообщал читателям, что после присоединения Средней Азии  к
России рядом со старыми городами выросли новые. Мы наблюдали это в Мерве и
Бухаре, в Самарканде и Ташкенте.
   В старом Ташкенте - те же  извилистые  улицы,  невзрачные,  глинобитные
домики, довольно неприглядные базары, караван-сараи, сложенные из "самана"
- высушенного на солнце необожженного кирпича, несколько мечетей и школ.
   Население  приблизительно  такое  же,  как  и  в  других  туркестанских
городах: узбеки, таджики, киргизы, ногайцы,  евреи,  незначительное  число
афганцев и индусов и - что совсем неудивительно - много  русских,  которые
устроились здесь, как у себя дома.
   Пожалуй, в Ташкенте евреи сосредоточились в большем количестве,  чем  в
других городах. С тех пор, как  город  перешел  к  русской  администрации,
положение их значительно улучшилось; они получили гражданские права.
   Осмотру города я могу посвятить только два часа и делаю это с  присущим
мне репортерским усердием. Пробегаю по большому базару, простому  дощатому
строению,  где  грудами  навалены  восточные  материи,   шелковые   ткани,
металлическая посуда и различные образцы китайского ремесла, между прочим,
великолепно выполненные фарфоровые изделия.
   На  улицах  старого   Ташкента   вы   нередко   встретите   женщин.   И
неудивительно! К великому  неудовольствию  мусульман  в  этой  стране  нет
больше рабынь. Женщина становится свободной даже и в своей домашней жизни.
   Майор Нольтиц рассказал мне, что слышал сам от одного  старого  узбека:
"Могуществу мужа пришел конец. Теперь нельзя побить жену без  того,  чтобы
она не пригрозила тебе царским судом. Это же настоящее разрушение брака!"
   Я не знаю, бьют ли еще здесь жен или нет, но если муж  это  делает,  то
прекрасно знает, что его могут привлечь к ответственности. Верите ли?  Эти
странные восточные люди не усматривают  никакого  прогресса  в  запрещении
рукоприкладства! Быть может, они помнят,  что  земной  рай  находился,  по
преданию, неподалеку от здешних мест, между Сырдарьей  и  Амударьей;  быть
может, они не забыли, что праматерь наша Ева жила в этом первобытном  саду
и,  без  сомнения,  не  совершила   бы   первородного   греха,   если   бы
предварительно  была  немножко  побита?  Впрочем,   не   стоит   на   этом
останавливаться.
   Мне, правда, не довелось, подобно  госпоже  Уйфальви-Бурдон,  услышать,
как    местный    оркестр    исполняет     "Нантерских     пожарных"     в
генерал-губернаторском саду, потому что в этот день играли "Отца  победы".
И хотя эти мотивы отнюдь не местные, они  звучали  не  менее  приятно  для
французского уха.
   Мы покинули Ташкент ровно  в  одиннадцать  часов  утра.  Местность,  по
которой проходит железная дорога, дальше становится разнообразней.  Теперь
это волнистая равнина,  всхолмленная  первыми  отрогами  восточной  горной
системы. Мы приближаемся к Памирскому плато. Тем не менее, поезд сохраняет
нормальную скорость на всем стапятидесятикилометровом перегоне до Ходжента
[с 1936 г. - Ленинабад].
   Мысли  мои  опять  возвращаются  к  храброму  Кинко.  Его  незатейливая
любовная история тронула меня до глубины души. Жених отправлен  багажом...
Невеста платит за доставку... Я уверен, майор Нольтиц  заинтересовался  бы
парой голубков, один из которых заперт в клетке. Он ни за что бы не  выдал
этого железнодорожного "зайца"... Меня так и подмывает подробно рассказать
ему о моей вылазке в багажный вагон. Но секрет  ведь  принадлежит  не  мне
одному, и я не вправе его разглашать.
   Итак, я держу язык на привязи, а  следующей  ночью,  если  представится
возможность, попытаюсь принести чего-нибудь съестного  моему  ящику,  или,
лучше сказать, улитке. Разве Кинко в его деревянном футляре не походит  на
улитку в раковине, хотя бы потому, что он  может  ненадолго  выглянуть  из
своего "домика"!
   В Ходжент мы прибываем в три часа пополудни. Земля  здесь  плодородная,
покрытая  сочной  зеленью,   заботливо   возделанная.   Огороды,   которые
содержатся в большом порядке, чередуются с громадными  лугами,  засеянными
клевером, приносящим ежегодно четыре или пять покосов. Дороги,  ведущие  в
город, обсажены длинными рядами старых тутовых деревьев, привлекающих взор
своими причудливыми стволами и прихотливо изогнутыми ветками.
   И этот город разделен на две половины - старую и  новую.  Если  в  1868
году в Ходженте насчитывалось только тридцать  тысяч  жителей,  то  теперь
население увеличилось до сорока пяти - пятидесяти тысяч. Чем же  объяснить
такой быстрый прирост населения? Не  близким  ли  соседством  двух  частей
города?  Или,  быть  может,  заразительным  примером  плодовитой  Небесной
Империи? Нет, конечно. Это - естественное  следствие  расширения  торговых
связей: новые рынки притягивают к себе продавцов и покупателей.
   В Ходженте мы стоим три  часа.  Я  наношу  городу  беглый  репортерский
визит, прогуливаюсь по берегу Сырдарьи. Через эту мутную  реку,  омывающую
подножье высоких  гор,  перекинут  мост,  под  средним  пролетом  которого
проходят довольно крупные суда.
   Погода очень жаркая. Так как  город,  словно  ширмой,  защищен  горами,
степные ветры до него не доходят. Это  один  из  самых  душных  городов  в
Туркестане.
   Я  встретил  супругов  Катерна,  восхищенных  своей  экскурсией.  Комик
настроен весьма благодушно.
   - Я никогда не забуду Ходжента, господин Клодиус, - заявляет он.
   - Почему?
   - Видите вы эти персики? - отвечает он, показывая мне увесистый пакет с
фруктами.
   - Они превосходны...
   - И совсем не  дороги!  Четыре  копейки  за  килограмм,  иначе  говоря,
двенадцать сантимов!
   - Это потому, - отвечаю я, - что персиками тут хоть пруд пруди.  Персик
- азиатское яблоко, и первая его вкусила, некая... мадам  Адам  [намек  на
библейскую легенду о грехопадении Адама и Евы].
   - В таком случае, я ее охотно прощаю!  -  восклицает  госпожа  Катерна,
впиваясь зубами в сочный плод.
   От Ташкента рельсовый путь круто спускается к  югу,  по  направлению  к
Ходженту, а оттуда поворачивает к востоку на Коканд. На станции Ташкент он
ближе  всего  подходит  к  Великой  Сибирской   магистрали.   Сейчас   уже
прокладывается  новая   ветка,   которая   вскоре   соединит   Ташкент   с
Семипалатинском, и таким образом железные дороги Средней Азии  примкнут  к
дорогам Северной Азии, образуя единую сеть  [напомним  читателям,  что  ко
времени выхода романа Закаспийская дорога доходила только до Самарканда, а
линия, соединяющая через Семипалатинск Среднюю  Азию  с  Сибирью  (будущий
Турксиб!), еще даже не проектировалась; это -  один  из  многих  примеров,
когда фантазия Жюля Верна спустя несколько десятилетий получила  жизненное
подтверждение].
   За Кокандом мы повернем прямо на восток,  и,  миновав  Маргелан  и  Ош,
помчимся   вдоль    ущелий    Памирского    плато,    чтобы    выйти    на
туркестано-китайскую границу.
   Едва поезд тронулся, как пассажиры