волил себе  -  пусть  даже  в  шутку  -  отождествить  его  с
разбойником Ки Цзаном! Ведь и майору Нольтицу  он  казался  подозрительной
личностью!
   Мне хотелось встретить в поезде какую-нибудь важную персону, и  желание
мое, наконец, сбылось. Я постараюсь познакомиться с ним,  буду  обхаживать
его как редкостное растение, и раз уж он говорит по-русски, выжму из  него
подробнейшее интервью...
   И до того я увлекся, что только пожал плечами, когда майор мне шепнул:
   -  Вполне  может  статься,  что  он  один   из   бывших   предводителей
разбойничьих шаек, с которыми железнодорожная Компания  заключила  сделку,
чтобы обеспечить безопасность пути.
   Хватит, майор, довольно шутить!
   Проверка  документов  подходит  к  концу.  Сейчас  откроют   двери   на
платформу. И тут в зал  ожидания  врывается  барон  Вейсшнитцердерфер.  Он
озабочен, он встревожен, он растерян, он  расстроен,  он  обескуражен,  он
возится, он суетится, он озирается. Что  случилось?  Почему  он  вертится,
отряхивается, нагибается, ощупывает себя, как человек,  потерявший  что-то
очень ценное?
   - Ваши документы! - спрашивает у него переводчик по-немецки.
   - Мои документы, - отвечает барона - я их ищу." но не могу найти... Они
были у меня в бумажнике...
   И он шарит в карманах брюк, жилета, пиджака, плаща - а карманов у  него
не меньше двух десятков - шарит и не находит.
   - Поторапливайтесь! Поторапливайтесь! - повторяет переводчик.  -  Поезд
не будет ждать.
   - Я не допущу, я не позволю, чтобы  он  ушел  без  меня!  -  восклицает
барон. - Мои документы... Куда они запропастились?  Я,  наверное,  выронил
бумажник, мне его принесут...
   В эту минуту первый удар гонга  будит  на  вокзале  гулкое  эхо.  Поезд
отойдет через пять минут. А несчастный барон надрывается от крика:
   - Подождите!.. Подождите!.. Donnerwetter [черт возьми! (нем.)], неужели
нельзя потерять несколько минут из уважения к человеку, который  совершает
кругосветное путешествие за тридцать девять дней?..
   - Трансазиатский экспресс не может ждать, - отвечает переводчик.
   Мы с майором Нольтицем  выходим  на  платформу,  между  тем  как  немец
продолжает препираться с невозмутимым китайским чиновником.
   Пока мы отсутствовали, состав  изменился,  так  как  на  участке  между
Кашгаром и Пекином  меньше  пассажиров.  Вместо  десяти  вагонов  осталось
восемь: головной багажный, два первого класса, вагон-ресторан, два  вагона
второго класса, траурный - с  телом  покойного  мандарина  -  и  хвостовой
багажный.  Русские  локомотивы,  которые  везли  нас  от  Узун-Ада,  будут
заменены китайскими, работающими уже не на жидком, а на твердом топливе.
   Первой моей  заботой  было  подбежать  к  головному  багажному  вагону.
Таможенные чиновники как раз осматривают его, и я дрожу за Кинко.
   Впрочем, если бы они открыли обман, весть о нем наделала бы много шуму.
Только бы они не  тронули  ящика,  не  передвинули  на  другое  место,  не
поставили вверх дном или задом наперед! Тогда Кинко не сможет выбраться из
него, и положение осложнится...
   Но вот китайские таможенники выходят из вагона и хлопают дверью.  Я  не
успеваю  даже  заглянуть  внутрь  багажника.  Кажется,  моего  румына   не
обнаружили! При первом удобном случае прошмыгну в багажный  вагон  и,  как
говорят банкиры, "проверю наличность".
   Прежде чем вернуться на свои места, мы  с  майором  Нольтицем  успеваем
пройти в конец поезда.
   Сцена,  свидетелями  которой  мы  становимся,   не   лишена   интереса:
монгольские стражники передают останки мандарина Иен Лу  взводу  китайской
жандармерии, выстроившемуся под зеленым  стягом.  Покойник  переходит  под
охрану  двух  десятков  солдат,  которые  займут  вагон  второго   класса,
прилегающий к траурному. Они вооружены револьверами и ружьями и  находятся
под командой офицера.
   - Должно быть, - говорю я майору, -  этот  мандарин  действительно  был
очень важной персоной, если Сын Неба выслал ему навстречу почетный караул.
   - Или охрану, - отвечает майор.
   Фарускиар с Гангиром тоже присутствовали при этой церемонии,  и  нечему
тут удивляться. Разве такое значительное должностное  лицо,  как  господин
директор правления, не обязан следить  за  знатным  покойником,  вверенным
заботам администрации Великой Трансазиатской дороги?
   Раздается последний удар гонга. Пассажиры спешат в свои вагоны.
   А где же барон?
   Наконец-то! Он вихрем вылетает на платформу. Ему все-таки удалось найти
свои документы в глубине девятнадцатого кармана и в самую последнюю минуту
получить визу.
   - Едущих в Пекин прошу занять места! - зычно возглашает Попов.
   Поезд трогается.



17

   Теперь поезд идет по рельсам одноколейной китайской дороги. И локомотив
китайский, и управляет им китаец - машинист. Будем надеяться,  что  ничего
худого не случится - ведь с нами едет сам Фарускиар,  один  из  директоров
правления Великой Трансазиатской магистрали.
   А если даже и случится что-нибудь вроде крушения, то это только развеет
дорожную скуку и даст мне материал для хроники. Я вынужден признаться, что
действующие лица, внесенные в мой реестр, не оправдали ожиданий. Пьеса  не
разыгрывается, действие  продвигается  вяло.  Нужен  какой-то  театральный
эффект, который выдвинул бы всех персонажей на авансцену,  как  сказал  бы
господин Катерна, нужен "хороший четвертый акт".
   В самом деле, Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт  по-прежнему  заняты
своими  интимно-коммерческими  разговорами.  Пан  Шао  и  доктор  Тио  Кин
поразвлекли меня немного и  больше  с  них  ничего  не  возьмешь.  Супруги
Катерна - всего  лишь  обыкновенные  комедианты  и  в  моем  спектакле  не
найдется для них подходящей роли. А Кинко, Кинко,  на  которого  я  больше
всего надеялся... легко переехал границу, благополучно прибудет в Пекин  и
преспокойно женится на своей Зинке Клорк. Да, мне решительно не везет!  Из
покойного мандарина Иен Лу тоже ничего занятного не вытянешь. А между  тем
читатели "XX века" ждут от меня сенсаций!
   Уж не взяться ли мне за немецкого барона!  Нет!  Он  только  смешон,  а
смешное граничит с глупостью. Глупость же - привилегия дураков и потому не
может быть интересной.
   Итак, я возвращаюсь к прежней мысли: нужен главный герой, а  шагов  его
до сих пор не  слышно  даже  за  кулисами.  Больше  медлить  нельзя.  Пора
завязать более близкое знакомство с  великолепным  Фарускиаром.  Инкогнито
его раскрыто, и, возможно, он не будет теперь  таким  замкнутым.  Мы,  так
сказать, подведомственные ему лица, а он, если так можно выразиться, - мэр
нашего городка  на  колесах,  и  как  всякий  мэр  должен  помогать  своим
согражданам. Заручиться покровительством столь важного чиновника полезно и
на тот случай, если бы обнаружился обман Кинко.
   Покинув Кашгар, поезд идет с умеренной  скоростью.  На  противоположном
горизонте рисуются громадные массивы Памирского плоскогорья, а  дальше,  к
юго-западу, проступают  хребты  Болора  -  кашгарского  пояса  с  вершиной
Тагармы, которая теряется в облаках.
   Ума не приложу, как убить время. Майор Нольтиц никогда не бывал в  этих
местах, и я не могу больше делать записи под  его  диктовку.  Доктора  Тио
Кина невозможно оторвать от книжки Корнаро, а Пан Шао, по-видимому,  лучше
знает Париж и Францию, чем Шанхай и Пекин. К тому  же  в  Европу  он  ехал
через Суэцкий канал, и восточный Туркестан знаком ему не больше  Камчатки.
Слов нет, он очень любезный и  приятный  собеседник,  но  на  этот  раз  я
предпочел бы поменьше любезности и побольше оригинальности.
   Потому мне и  приходится  слоняться  из  вагона  в  вагон,  торчать  на
площадках, вопрошать  безмолвный  горизонт,  прислушиваться  к  разговорам
пассажиров.
   А вот и первый комик с  субреткой  о  чем-то  весело  болтают.  Подхожу
поближе. Оказывается, они поют вполголоса.
   "Люблю моих я индюшат... шат... шат", - заводит госпожа Катерна.
   "А я люблю моих овец... вец... вец", - вторит господин Катерна,  мастер
на все руки, который  в  случае  надобности  берется  и  за  баритональные
партии.
   Они, готовясь к выступлению в Шанхае, повторяли знаменитый дуэт Пипо  и
рыженькой Беттины. Счастливые  шанхайцы!  Они  еще  не  знают  "Маскотты"!
[оперетта французского композитора Эдмона Одрана, написана в 1880 году]
   Рядом оживленно беседуют  Фульк  Эфринель  и  мисс  Горация  Блуэтт.  Я
улавливаю конец диалога:
   - Боюсь, что в Пекине вздорожали волосы, - говорит маклерша.
   - А я опасаюсь, - отвечает маклер, - что понизились цены на  зубы.  Вот
если бы  разыгралась  порядочная  война,  русские  повыбивали  бы  челюсти
китайцам...
   Вы слышали что-нибудь подобное? Сражаться только для того, чтобы помочь
американскому торговому дому "Стронг Буль-буль и Кo" сбывать свои изделия!
   Право я не знаю, что и предпринять. Время так медленно тянется, а  ведь
остается еще шесть дней пути! К черту Великую Трансазиатскую магистраль  с
ее однообразием! На линии Грейт-Трунк из Нью-Йорка в Сан-Франциско было бы
куда больше развлечений. Там хоть индейцы иногда устраивают  нападения  на
поезда, а перспектива быть скальпированным  в  дороге  делает  путешествие
по-настоящему колоритным.
   Что это? Декламируют или читают псалмы?  Из  соседнего  купе  доносится
монотонный речитатив:
   "Нет такого человека, какое бы он ни занимал положение, который не  мог
бы себя оградить от чрезмерного потребления  пищи  и  предотвратить  боли,
вызываемые  переполнением   желудка.   Обильных   яств   особенно   должны
остерегаться государственные мужи, от которых зависят судьбы народов..."
   Это доктор Тио Кин читает вслух отрывок из Корнаро, стараясь  запомнить
все его предписания. Что ж, пожалуй, и  не  следует  пренебрегать  советом
благородного венецианца! Изложить бы его в  телеграмме  и  послать  Совету
Министров! Быть может, государственные мужи будут вести себя  скромнее  на
своих банкетах?
   Сегодня после полудня мы переехали по  деревянному  мосту  Яманыр.  Эта
узкая  речка,  стремительность  которой  возрастает  при  таянии   снегов,
низвергается с западных горных круч высотою по  меньшей  мере  в  двадцать
пять тысяч английских футов.
   Рельсовый путь иногда обступают густые заросли. По словам  Попова,  там
водится  немало  тигров.  Я  охотно  верю  ему,  но   мне   ни   разу   не
посчастливилось увидеть ни одного из хищников.  А  жаль!  Полосатые  звери
могли бы внести некоторое разнообразие в наше  путешествие.  Вот  была  бы
удача для репортера! Вообразите только, как выглядели бы на  столбцах  "XX
века" "Вести отовсюду" с такими привлекательными титрами:

   "Ужасная  катастрофа...  Нападение  на  поезд  Великой   Трансазиатской
магистрали... Удары когтей и ружейные залпы... Пятьдесят жертв... Ребенок,
съеденный на глазах у матери..."

   И все это вперемежку с многоточиями.
   Так нет же! Туркестанские хищники  не  захотели  доставить  мне  такого
удовольствия. Я вправе их теперь презирать. Не  тигры  они,  а  безобидные
кошки!
   На этом участке пути были две остановки - на десять и пятнадцать  минут
- в Янги-Гиссаре и Кызыле, где дымят несколько доменных печей.  Почва  тут
железистая,  о  чем  говорит  само  название  станции  "Кызыл",  то   есть
"Красный".
   Местность  здесь  плодородная,  земля  хорошо  возделана,  особенно   в
восточных районах Кашгарии. Поля засеяны рожью, ячменем, просом,  льном  и
даже рисом. Куда ни кинешь взгляд, стоят  стеною  могучие  тополя,  ивы  и
тутовые  деревья;  тянутся  обширные  пашни,   орошаемые   многочисленными
каналами, и зеленые луга с разбросанными там и сям стадами овец.  Не  будь
на  горизонте  суровых  Памирских  гор,  эта  страна  казалась  бы  не  то
Нормандией, не то Провансом. Правда, ее  сильно  опустошила  война.  В  ту
пору, когда Кашгария сражалась за свою независимость, ее земли были залиты
потоками крови. Почва  вдоль  полотна  усеяна  могильными  курганами,  под
которыми  покоятся  жертвы  патриотизма.  Но  не  для  того  я  приехал  в
Центральную Азию, чтобы любоваться французскими пейзажами! Подавайте  мне,
черт возьми, что-нибудь новенькое, неожиданное, впечатляющее!
   Так и не испытав  никаких  приключений,  в  четыре  часа  пополудни  мы
остановились на вокзале в Яркенде.
   Хотя Яркенд не является официальной столицей восточного Туркестана, он,
несомненно, самый крупный торговый центр этой провинции.
   - Просто диву даешься: и здесь два смежных города! -  говорю  я  майору
Нольтицу.
   - Да, - отвечает он, - но и на сей  раз  новый  город  образовался  без
участия русских.
   - Новый или старый, - отвечаю я, - боюсь, что они будут близнецами тех,
что мы уже видели: земляная  стена,  несколько  десятков  прорытых  в  ней
ворот, глинобитные хижины, ни настоящих домов, ни интересных памятников, и
неизменные восточные базары!
   И я не ошибся. Даже четырех часов оказалось более  чем  достаточно  для
осмотра обоих Яркендов, из которых  новый  опять  называется  Янги-Шар.  К
счастью, жительницам Яркенда  теперь  не  возбраняется,  как  то  было  во
времена "дадква" или губернаторов провинции,  свободно  ходить  по  улицам
города. Теперь яркендские женщины могут  доставить  себе  удовольствие  на
людей посмотреть, и себя показать,  к  великой  радости  "фаранги"  -  так
называют здесь иностранцев, к какой бы нации они  ни  принадлежали.  Очень
красивы эти азиатки, с длинными косами, поперечными нашивками на лифах,  в
разноцветных ярких одеждах  из  хотанского  шелка,  украшенных  китайскими
узорами, расшитых сапожках на  высоких  каблуках  и  кокетливо  повязанных
тюрбанах, из-под которых виднеются черные  волосы  и  соединенные  в  одну
линию черные брови.
   Китайских пассажиров, вышедших в Яркенде,  тотчас  же  сменили  другие,
тоже китайцы; среди них было человек двадцать кули. В восемь часов  вечера
локомотив снова развел пары.
   За ночь мы должны  проехать  триста  пятьдесят  километров,  отделяющих
Яркенд от Хотана. Я побывал  в  переднем  багажном  вагоне  и  с  радостью
удостоверился, что ящик стоит на прежнем месте. Кинко мирно  похрапывал  в
своем убежище, но будить его я не стал. Пусть грезит  о  своей  прелестной
румынке!
   Утром я узнал от Попова, что мы шли со скоростью обычного пассажирского
поезда и уже миновали Каргалык. Ночью было очень свежо.  И  неудивительно.
Ведь путь пролегает на высоте тысяча двести метров. От станции Гума  колея
поворачивает прямо на восток, следуя приблизительно  по  тридцать  седьмой
параллели, той самой, что захватывает в Европе Севилью, Сиракузы и Афины.
   За это время мы встретили лишь одну  значительную  реку  -  Каракаш.  В
нескольких местах я видел на ней паромы, а на каменистых отмелях - лошадей
и ослов, которых табунщики перегоняли вброд.  Железнодорожный  мост  через
Каракаш находится километрах в ста от Хотана, куда  мы  прибыли  в  восемь
часов утра.
   Поезд здесь стоит два часа, и, так как этот город уже  немного  походит
на китайский, я решил хотя бы мельком на него взглянуть.
   С одинаковой справедливостью можно сказать, что Хотан  -  мусульманский
город, построенный китайцами, или китайский, построенный  мусульманами.  И
на  домах,  и  на  людях   заметен   отпечаток   того   же   двойственного
происхождения. Мечети похожи на пагоды, а пагоды на мечети.
   Потому я нисколько не удивился,  что  супруги  Катерна,  не  захотевшие
пропустить  случая  впервые  ступить  на  китайскую  землю,  были  заметно
разочарованы.
   - Господин Клодиус, - обратился  ко  мне  комик,  -  я  не  вижу  здесь
декорации для спектакля "Ночи Пекина".
   - Но мы еще не в Пекине, мой милый Катерна!
   - Вы правы, надо уметь довольствоваться малым.
   - Даже совсем малым, как говорят итальянцы.
   - Ну, раз они так говорят, значит, они далеко не глупы.
   В ту минуту, когда я собираюсь подняться  в  вагон,  ко  мне  подбегает
Попов:
   - Господин Бомбарнак!
   - Что случилось, Попов?
   - Меня вызвали в телеграфную контору и спросили, не  едет  ли  в  нашем
поезде корреспондент "XX века".
   - В телеграфную контору?
   - Да, и когда я подтвердил, телеграфист  велел  вам  передать  вот  эту
депешу.
   - Давайте!.. Давайте!
   Я беру депешу, которая ждала меня в Хотане уже несколько дней. Не ответ
ли это на мою телеграмму  относительно  мандарина  Иен  Лу,  посланную  из
Мерва?
   Вскрываю депешу... читаю... она выпадает у меня из рук.
   Вот что в ней сказано:

   "Клодиусу Бомбарнаку
   корреспонденту "XX века"
   Хотан Китайский Туркестан
   Поезд везет Пекин не тело мандарина а  императорскую  казну  стоимостью
пятнадцать миллионов посылаемую Персии Китай Парижских газетах  сообщалось
об этом восемь дней назад Постарайтесь впредь быть лучше осведомленным"



18

   - Миллионы! В так называемом траурном вагоне не покойник, а миллионы!
   У меня вырвалась эта неосторожная фраза, и тайна императорских сокровищ
тотчас же стала известна всем - и  пассажирам  поезда,  и  железнодорожным
служащим. Для  отвода  глаз  правительство,  по  соглашению  с  китайским,
распустило слух об умершем мандарине, тогда как в действительности в Пекин
переправляют сокровища стоимостью в пятнадцать миллионов франков!..
   Какой я сделал непростительный промах! Каким  я  оказался  глупцом!  Но
почему мне было не поверить Попову, и почему Попов должен был  заподозрить
во лжи персидских чиновников! Да и кому бы пришло в  голову  усомниться  в
подлинности этого покойного мандарина Иен Лу?
   Мое репортерское самолюбие тем не менее глубоко уязвлено, и  полученный
выговор очень меня огорчает. Но о своем злоключении я, разумеется,  никому
ничего не  рассказываю,  даже  майору.  Слыханное  ли  дело?  О  том,  что
происходит  на  Великой  Трансазиатской  магистрали,  "XX  век"  в  Париже
осведомлен лучше, чем его собственный корреспондент, который едет по  этой
дороге!  Редакции  известно,  что  к  хвосту  поезда  прицеплен  вагон   с
императорской казной, а Клодиус Бомбарнак пребывает в блаженном неведении!
О репортерские разочарования! А теперь все узнали, что казна, состоящая из
золота и драгоценных камней  и  находившаяся  в  руках  персидского  шаха,
возвращается ее законному владельцу, китайскому богдыхану.
   Понятно, почему Фарускиар сел в наш поезд в Душаке. Один из  директоров
Компании,  заранее  предупрежденный  о  ценном   грузе,   он   решил   сам
сопровождать императорские сокровища до места назначения.  Вот  почему  он
так старательно  охранял  "траурный  вагон"  вместе  с  Гангиром  и  тремя
монголами. Вот почему он был так взволнован, когда этот вагон отцепился  и
так настойчиво требовал вернуться за ним, не теряя ни минуты... Да, теперь
все объясняется.
   Понятно, почему в  Кашгаре  взвод  китайских  солдат  пришел  на  смену
монгольским стражникам. Понятно, почему Пан Шао ничего не  мог  сказать  о
мандарине Иен Лу:  ведь  такого  мандарина  в  Поднебесной  Империи  и  не
существовало!
   Из Хотана мы выехали по расписанию. В поезде только и было  разговоров,
что об этих миллионах, которых вполне могло бы хватить, чтобы сделать всех
пассажиров богачами.
   - Мне с первой минуты показался подозрительным этот траурный  вагон,  -
сказал майор Нольтиц. - Потому я и расспрашивал Пан Шао  о  мандарине  Иен
Лу.
   - А мне было невдомек, - ответил я, - зачем вам понадобилось это знать.
Сейчас по крайней мере установлено, что  мы  тянем  на  буксире  сокровища
китайского императора.
   - И  он  поступил  весьма  благоразумно,  -  добавил  майор,  -  выслав
навстречу эскорт из двадцати  хорошо  вооруженных  солдат.  От  Хотана  до
Ланьчжоу поезд должен пройти две тысячи  километров  по  пустыне  Гоби,  а
охрана путей здесь оставляет желать многого.
   - Тем более, что свирепый Ки Цзан, как вы, майор,  сами  мне  говорили,
рыскал со своей шайкой в северных провинциях Поднебесной Империи.
   - Да, господин Бомбарнак, пятнадцать миллионов - хорошая  приманка  для
разбойничьего атамана.
   - Но как он сможет пронюхать о пе