близиться с этим человеком! Он  замкнут  на  все
запоры, как несгораемый сейф, и без пароля его не отомкнешь.
   А поезд мчится на всех парах. В обычных случаях, когда  он  обслуживает
одиннадцать станций, лежащих между Бухарой и  Самаркандом,  он  тратит  на
двухсоткилометровый перегон целый  день.  Но  сегодня,  чтобы  пройти  без
остановок расстояние между этими двумя городами, ему  понадобилось  только
три часа.
   В два часа пополудни мы были уже в знаменитом городе Тамерлана.



12

   Самарканд  расположен  в  богатом  оазисе,  орошаемом  рекою  Зеравшан,
которая протекает по Согдийской долине. Из брошюрки, купленной на вокзале,
я узнаю, что этот  город  занимает  одно  из  тех  четырех  мест,  которые
богословы "отводят" для земного рая. Но пусть лучше  спорят  на  эту  тему
профессиональные толкователи!
   Самарканд был сожжен македонскими завоевателями в 328 году до нашей эры
и частично разрушен войсками Чингисхана около 1219  года.  Затем  он  стал
столицей Тамерлана, - город, конечно, может этим  гордиться,  но  в  XVIII
веке он был снова разрушен кочевниками. Как видите, история всех  основных
городов Центральной Азии сопровождалась резкими переходами  от  величия  к
падению.
   Пять  часов  дневной  стоянки  в  Самарканде  обещают   мне   некоторое
развлечение и несколько страниц заметок. Но нельзя терять времени.
   Город,  как  водится,  состоит  из  двух  частей.  Новая,   построенная
русскими, отличается современной архитектурой.  Кругом  зеленеющие  парки,
обсаженные березами улицы, дворцы, коттеджи, уютные домики  в  современном
стиле. Старая часть города богата великолепными памятниками своего  былого
величия.  Чтобы  их  добросовестно  изучить,  потребовалось  бы  несколько
недель.
   На этот раз я не одинок. Майор Нольтиц свободен и отправится вместе  со
мной. Мы уже выходим из вокзала, как к нам подбегают супруги Катерна.
   - Вы идете осматривать город, господин  Клодиус?  -  спрашивает  первый
комик, делая рукою округленный  жест,  который  должен  означать  обширную
территорию Самарканда.
   - Да, господин Катерна; вы угадали.
   - Если вы и майор  Нольтиц  будете  так  любезны,  я  хотел  бы  к  вам
присоединиться...
   - Пожалуйста!
   - Конечно, вместе с мадам Катерна, без нее я ни на шаг...
   - Это сделает нашу экскурсию еще  более  приятной,  -  отвечает  майор,
любезно поклонившись артистке.
   Я же прибавляю:
   - А чтобы не устать и выиграть время, мои дорогие друзья,  я  предлагаю
нанять арбу.
   - Арбу? - восклицает господин Катерна, балансируя с боку на  бок.  -  А
что такое арба?
   - Местный экипаж!
   - Тогда пусть будет арба! - соглашается артист.
   Мы усаживаемся в один из этих ящиков на колесах,  которые  стоят  перед
вокзалом, сулим "ямщику" - то есть кучеру - хорошие чаевые, он обещает  не
пожалеть своих "голубчиков". И вот пара маленьких лошадок быстро мчит  нас
по улицам Самарканда.
   По  левую  руку  остается  расположенный  веером  русский  город,   дом
губернатора,  окруженный  красивым  садом,  городской  парк  с   тенистыми
аллеями, обширная усадьба  начальника  округа,  захватывающая  даже  часть
старого города.
   Арба проезжает мимо крепости, на которую майор обращает наше  внимание.
Там, неподалеку от  бывшего  дворца  эмира  бухарского,  находятся  могилы
русских солдат, павших при атаке в 1868 году.
   Отсюда, по  узкой  и  прямой  улице,  наша  арба  въезжает  на  площадь
Регистан, "которую не следует смешивать с  площадью  того  же  названия  в
Бухаре", как наивно сказано в моей брошюрке.
   Площадь  Регистан   -   красивый   четырехугольник,   правда,   немного
попорченный тем, что русские вымостили его и украсили  фонарями.  Но  это,
безусловно, понравится Фульку Эфринелю,  если  он  соблаговолит  осмотреть
Самарканд. По  трем  сторонам  площади  возвышаются  хорошо  сохранившиеся
развалины  трех  "медресе",   где   "муллы"   давали   детям   религиозное
образование. В Самарканде насчитывается семнадцать медресе  и  восемьдесят
пять мечетей. Здания медресе очень похожи  одно  на  другое.  В  центре  -
галерея, ведущая во внутренние дворы; стены сложены из кирпича,  покрытого
светло-желтой и нежно-голубой глазурью:  повсюду  арабески  -  причудливые
золотые  линии  на  бирюзовом  фоне,  -  кстати,  этот  цвет  преобладает.
Склонившиеся минареты, кажется, вот-вот упадут, но никогда  не  падают,  к
счастью для  их  эмалевой  облицовки,  намного  превосходящей,  по  мнению
бесстрашной путешественницы госпожи  Уйфальви-Бурдон,  даже  лучшие  сорта
наших эмалей. А ведь дело тут идет не о какой-нибудь вазе, которую  ставят
на камин или цоколь, а о минаретах внушительной высоты!
   Эти чудеса строительного искусства  сохранились  в  том  же  нетронутом
виде, какой они имели при Марко Поло,  венецианском  путешественнике  ХIII
века, посетившем Самарканд.
   - Ну как, господин  Бомбарнак?  -  спрашивает  майор.  -  Нравится  вам
площадь Регистан?
   - Она великолепна! - восклицаю я.
   - Да, - вставляет свою реплику комик, - она вполне могла  бы  послужить
чудесной декорацией для балета. Не правда ли, Каролина?  Посмотри  на  эту
мечеть возле сада и на ту, рядом с дворцом.
   - Ты прав, Адольф, - говорит артистка, - но для большего эффекта  я  бы
выпрямила эти башни, а посредине устроила светящиеся фонтаны...
   - Блестящая мысль,  Каролина!  Послушайте,  господин  Бомбарнак,  а  не
смогли бы вы написать для нас драму с  феерией  в  третьем  акте,  которая
происходила бы на фоне такой декорации? Что же касается названия...
   - То так и напрашивается "Тамерлан", - отвечаю я.
   Но комик встретил мое предложение  без  восторга.  Я  догадываюсь,  что
фигура завоевателя Азии кажется ему недостаточно современной,  не  в  духе
"Конца  века"  ["Конец  века"  -  название  художественного   направления,
сложившегося во французской литературе и искусстве в последние десятилетия
XIX века]. Наклонившись к жене, господин Катерна поспешно добавляет:
   - Я видел площадь и покрасивее этой в  феерии  "Дочь  ночи",  в  театре
Порт-Сен-Мартен [театр в Париже].
   - А я в Шатле, в "Михаиле Строгове"  [роман  Жюля  Верна,  инсценировка
которого,  сделанная  самим  автором,  с  большим  успехом  шла  на  сцене
парижского театра Шатле], - вторит ему жена.
   Спорить с ними бесполезно.  Ведь  они  смотрят  на  все  сквозь  призму
театральных  декораций,  предпочитая  колеблющийся  холст  волнам  океана,
нарисованное  небо  настоящему,  искусственные  деревья  -   чаще   лесов.
Декорации Камбона, Рюбэ или Жамбона не могут сравниться для них ни с каким
естественным пейзажем. Словом, искусство они ставят выше природы,  и  было
бы бесполезно пытаться их переубедить.
   Так как речь  зашла  о  Тамерлане,  я  спрашиваю  майора  Нольтица,  не
посмотреть ли нам гробницу этого  знаменитого  правителя.  Майор  отвечает
мне, что мы увидим ее на обратном пути.
   Мы подъезжаем к главному самаркандскому базару. Арба останавливается  у
одного из входов в огромное круглое здание, предварительно повозив нас  по
извилистым улицам старого города, где почти сплошь  одноэтажные  дома  без
всяких признаков комфорта.
   Вот он, базар. Повсюду нагромождены  шерстяные  ткани,  яркие  плюшевые
ковры, красивые  узорчатые  шали,  и  все  это  разбросано  вперемежку  по
прилавкам ларьков. Покупатели и продавцы отчаянно торгуются из-за  всякого
пустяка. Среди шелков выделяется материя под названием "канаус",  которая,
кажется, в чести у самаркандских модниц. Но ни качеством своим, ни блеском
она не выдерживает сравнения с продукцией лионских фабрик.
   Однако в глазах госпожи Катерна появилось такое вожделение, словно  она
стояла у прилавков "Бон Марше" или "Лувра" [большие магазины в Париже].
   - Вот бы мне костюм из такой материи! Какой бы это произвело  эффект  в
"Великой герцогине"!
   - А вот туфли, которые в самый раз подошли  бы  для  роли  Али  Бажу  в
"Каиде"! - восклицает господин Катерна.
   И  пока  жена  покупает  несколько  аршин   канауса,   муж   становится
обладателем пары зеленых туфель без задников, какие узбеки надевают  перед
тем, как переступить порог  мечети.  Все  это  происходит  не  без  помощи
майора, любезно согласившегося быть посредником между господином Катерна и
продавцом, не устававшим выкрикивать свои бесконечные "йок"... "йок"!
   Арба едет дальше, и мы попадаем на площадь Биби-ханым, где  возвышается
мечеть того же названия. Хотя эта площадь и не такой правильной формы, как
Регистан,  зато  она,  на  мой   взгляд,   более   живописна:   причудливо
сгруппированные  руины,  остатки  сводов,  карнизов,  арок,  полураскрытые
купола,  колонны  без  капителей,  но  чудом   сохранившие   у   оснований
удивительно яркую эмаль. Затем идет длинный  ряд  наклонившихся  портиков,
замыкающих  с  одной  стороны  этот  обширный  четырехугольник.  Все   это
производит тем большее впечатление, что древние памятники времен  расцвета
Самарканда смотрятся на фоне такого пронзительно синего  неба  и  на  фоне
изумрудной зелени, каких не встретишь... даже в опере,  не  в  обиду  будь
сказано нашему комику... Но я должен признаться,  что  мы  испытываем  еще
более сильное впечатление, когда  арба  привозит  нас  в  северо-восточный
конец города, к прекраснейшему ансамблю  Центральной  Азии  -  усыпальнице
Шах-и-Зинда.
   Пером это чудо не опишешь. Если я на  протяжении  одной  фразы  упомяну
такие слова,  как  мозаика,  фронтоны,  тимпаны  [тимпан  -  архитектурный
термин: поле фронтона], барельефы, ниши, эмали, выступы, - то картины  все
равно не получится. Тут нужны не описания, а кисть художника. Перед  этими
остатками самой  блестящей  архитектуры,  которую  завещал  нам  азиатский
гений, теряется всякое воображение.
   В глубине мечети находится гробница  Куссама-бен-Аббаса,  высокочтимого
"святого"  мусульманской  религии,   которому   поклоняются   правоверные.
Существует поверье, что, если открыть гробницу, Куссам-бен-Аббас выйдет из
нее живым во всей своей славе. Впрочем, этот опыт никому  еще  не  удалось
проделать, и потому верующие продолжают довольствоваться легендой.
   Но всему наступает конец.  Мы  должны  оторваться  от  созерцания  этих
красот. К счастью, господин и госпожа Катерна не нарушили нашего  восторга
своими театральными воспоминаниями. Видимо,  и  на  них  мечеть  произвела
впечатление.
   Мы снова садимся в арбу, и ямщик  гонит  рысью  своих  "голубчиков"  по
тенистым улицам, которые содержатся в чистоте и порядке.
   На самаркандских улицах много прохожих в живописных костюмах - "халаты"
всех цветов, а на голове  кокетливо  закрученные  тюрбаны.  Впрочем,  типы
здесь смешанные, да и как может быть иначе? Ведь в Самарканде около сорока
тысяч жителей. Большинство из них  таджики  иранского  происхождения.  Это
люди крепкого телосложения с коричневой от загара кожей. Я повторяю  здесь
строчки, прочитанные в рассказе госпожи  Уйфальви-Бурдон:  "Волосы  у  них
черные. Бороды тоже черные и удивительно густые. Глаза правильной формы  и
почти всегда карие. Удивительно красивый  нос,  тонкие  губы  и  маленькие
зубы. Лоб высокий и широкий. Овал лица продолговатый".
   И я не могу не  присоединиться  к  господину  Катерна,  который,  увидя
одного из таджиков, причудливо задрапированного в яркий халат, восклицает:
   - Какой прекрасный тип для первых  ролей!  Вот  это  настоящий  Мелинг!
Представьте его только в "Нана-Саибе" Ришпена или в "Шамиле" Мериса!
   - Он заработал бы немало денег, - добавляет госпожа Катерна.
   - Ты, как всегда, права, Каролина, - подхватывает комик.
   Для него, впрочем, как и для большинства актеров, выручка служит  самым
серьезным и неоспоримым доказательством драматического таланта.
   Уже пять  часов,  а  в  этом  несравненном  Самарканде  одна  декорация
сменяется  другой,  еще  более  великолепной.  Меня  это  очень  увлекает.
Спектакль затянулся далеко за полночь. Но так как  наш  поезд  выезжает  в
восемь часов, приходится мириться и пожертвовать концом пьесы.
   Поскольку я решил, пусть даже из репортерского  престижа,  не  покидать
Самарканда, не побывав на могиле Тамерлана, то арба снова  поворачивает  к
юго-западу и высаживает нас возле усыпальницы Гур-и Эмир, по  соседству  с
русской частью города. Какие грязные кварталы мы проезжаем! Сколько жалких
глиняных лачуг встретилось нам по пути!
   Мавзолей Гур-и  Эмир  выглядит  более  чем  величественно.  Он  увенчан
бирюзовым  куполом,  напоминающим  по  форме  персидский  тюрбан,  а   его
единственный  минарет,  теперь  уже  без  верхушки,   сверкает   эмалевыми
арабесками, сохранившими свою первозданную чистоту.
   Проходим в  центральный  зал  под  куполом.  Там  возвышается  гробница
"Железного Хромца" - так называли Тимура-Завоевателя.
   Окруженные  четырьмя  могилами  его  сыновей,  под  плитой  из  черного
нефрита, испещренной надписями, лежат кости Тамерлана, имя которого  стало
символом всего XIV века азиатской истории. Стены этого зала выложены  тоже
нефритом  с  нанесенным  на   него   орнаментом   в   виде   бесчисленных,
переплетающихся  ветвей,  а  маленькая  колонна  у  стены,  выходящей   на
юго-запад, указывает направление Мекки.
   Госпожа Уйфальви-Бурдон справедливо сравнивает эту часть Гур-и Эмира со
святилищем, и такое же впечатление вынесли и мы. Нас охватил благоговейный
трепет, когда по узкой и темной лестнице мы спустились в склеп, где  стоят
гробницы жен и дочерей Тамерлана.
   - Но кто же, наконец, этот Тамерлан, о котором здесь только и  говорят?
- спрашивает господин Катерна.
   - Этот  Тамерлан,  -  отвечает  ему  майор  Нольтиц,  -  был  одним  из
величайших завоевателей мира, даже самым великим,  если  измерять  величие
количеством завоеванных земель. Азия к востоку от Каспийского моря, Персия
и провинции, лежащие на север от ее  границ,  Россия  до  Азовского  моря,
Индия, Сирия, Малая Азия и, наконец, Китай,  на  который  этот  полководец
бросил двести  тысяч  солдат  -  весь  материк  был  театром  его  военных
действий.
   - И он был хромой? - удивилась госпожа Катерна.
   - Да, сударыня, как Гензерик, как  Шекспир,  как  Байрон,  как  Вальтер
Скотт, как Талейран -  что,  впрочем,  не  помешало  ему  пройти  огромные
расстояния. Но как фанатичен и кровожаден он был! Историки утверждают, что
в Дели он приказал  уничтожить  сто  тысяч  пленных,  а  в  Багдаде  велел
воздвигнуть обелиск из восьмидесяти тысяч голов.
   -  Я  предпочитаю  обелиск  на  площади  Согласия  [парижская  площадь;
обелиск, о котором идет речь, был вывезен в 1836 году из Египта] - говорит
господин Катерна. - К тому же он сделан из одного куска.
   Тут мы покидаем мечеть Гур-и Эмир, и, так как, по словам нашего комика,
уже время "причаливать", арба спешно доставляет нас к вокзалу.
   Что касается  меня,  то,  несмотря  на  неуместные  замечания  супругов
Катерна, я глубоко проникся чувством местного  колорита,  которое  создают
чудесные памятники Самарканда.
   Но вдруг я был внезапно и грубо возвращен к действительности. По улице,
да, по соседней с вокзалом улице, в центре столицы  Тамерлана  ехали  двое
велосипедистов.
   - Смотрите, смотрите! - закричал комик. - Халаты на колесах!
   Действительно, это были таджики или узбеки!
   Теперь оставалось только покинуть древний город, оскорбленный шедеврами
механического передвижения, что и сделал наш поезд в восемь часов вечера.



13

   А через час мы уже сидели за обедом. В вагоне-ресторане появились новые
лица и среди них два негра.
   - Никто из этих пассажиров дальше русско-китайской границы не поедет, -
сказал мне Попов.
   - Тем лучше, значит, они не должны меня интересовать.
   За обеденным столом собрались все мои двенадцать  номеров  (думаю,  что
больше их не будет). Я замечаю, что майор Нольтиц не  перестает  наблюдать
за Фарускиаром. Разве он его в чем-нибудь подозревает?  Не  показалось  ли
ему странным,  что  Фарускиар,  по-видимому,  знаком  с  тремя  монголами,
едущими во втором классе, но почему-то старается это утаить? Не заработало
ли воображение майора так же деятельно, как и  мое,  и  не  принял  ли  он
всерьез мою шутку? Вполне естественно, если я, журналист и хроникер, ловец
сенсаций, которых каждый понедельник так настойчиво требует  от  меня  мой
друг Сарсей, захотел  увидеть  в  этом  таинственном  персонаже  соперника
знаменитого Ки Цзана, если и не самого Ки Цзана. Но кто бы  мог  поверить,
что он, серьезный человек, русский военный врач,  придает  значение  таким
фантастическим измышлениям! Ну, об этом мы еще поговорим...
   Впрочем, я вскоре и думать забыл о подозрительном  монголе,  вернувшись
мысленно к человеку в ящике, на котором теперь должно сосредоточиться  все
мое внимание.
   Какую бы  я  ни  чувствовал  усталость  после  длительной  прогулки  по
Самарканду, я обязательно найду случай навестить его этой ночью.
   После обеда все разошлись по  своим  местам  с  намерением  поспать  до
Ташкента.
   Самарканд и Ташкент разделены расстоянием в  триста  километров.  Поезд
прибудет туда не раньше семи часов утра  и  за  весь  перегон  остановится
только на трех промежуточных станциях, чтобы запастись водой  и  топливом.
Все как будто благоприятствует выполнению моего плана! К тому  же  и  ночь
сегодня темна, небо обложено тучами, ни луны, ни звезд. Собирается  дождь,
ветер свежеет. Вряд ли захочется кому-нибудь  в  такую  погоду  стоять  на
площадке. Самое главное -  улучить  момент,  когда  Попов  будет  особенно
крепко спать.
   Впрочем, в продолжительной беседе с загадочным незнакомцем нет  никакой
необходимости. Самое главное - успокоить его. И я это сделаю,  как  только
мы познакомимся. Мне нужно узнать от него не больше, чем требуется в таких
случаях репортеру: кто он такой, откуда едет, кто такая мадемуазель  Зинка
Клорк, что ему понадобилось в  Пекине,  что  заставило  его  прибегнуть  к
такому странному способу передвижения, какими средствами  он  располагает,
каковы его убеждения, взгляды, вкусы, привычки, как он  помещается  и  как
устроился в своем ящике, чем он занимался  прежде,  каковы  его  планы  на
будущее и так далее, словом, все, что требуется для полноценного интервью.
Ничего другого я не собираюсь у него выпытывать и не буду больше ни о  чем
спрашивать. Как  видите,  это  не  так  уж  много,  и  никаких  чрезмерных
требований я не предъявляю.
   Прежде всего нужно подождать, пока в вагоне все уснут.  Это  произойдет
довольно скоро, так  как  пассажиры  достаточно  утомились  в  Самарканде.
Вернувшись из вагона-ресторана, они сразу же раздвинули сиденья и устроили
себе постели. Несколько мужчин вышли было покурить на площадку, но сильный
ветер загнал их обратно в вагон. Все заняли свои места, затянули  шторками
фонари,  и  в  половине  одиннадцатого  дыхание  одних   и   храп   других
перемежались только с равномерным стуком колес и лязганием буферов.
   Я последним остаюсь на площадке, и Попов говорит мне:
   - Этой ночью нас ничто не потревожит. Советую вам хорошенько выспаться.
Боюсь, что следующей ночью,  когда  мы  будем  проезжать  через  Памирские
ущелья, будет не так спокойно.
   - Спасибо, господин Попов, я последую вашему совету.
   Попов желает мне спокойной ночи и запирается в своем купе.
   В вагон мне возвращаться не за чем, и я остаюсь на площадке. Ни справа,
ни слева от полотна невозможно ничего разглядеть. Самаркандский оазис  уже
позади, и теперь  дорога  стелется  по  бескрайней  равнине.  Пройдет  еще
несколько часов прежде, чем поезд достигнет  Сырдарьи.  Мост,  перекинутый
через эту реку, не такой большой, как амударьинский.
   Только в  половине  двенадцатого  решаюсь  я,  наконец,  открыть  дверь
багажного вагона и, войдя, тихонько закрываю ее за собой.
   Я знаю, что  молодой  румын  иногда  выходит  из  ящика.  А  вдруг  ему
вздумается сейчас немного поразмяться и пройтись по вагону?
   Полнейшая  темнота.  Сквозь  дырочки,   просверленные   в   ящике,