н крепко пожал мне руку. И мы сели за столик в углу.
  По-видимому, ему очень хотелось рассказать о своих приключениях и о
своей жизни в космосе, где он провел около десяти лет, обзаведясь там
семьей (дети - два мальчика-близнеца - гостят у бабушки в Южной Африке).
  Я охотно пошел навстречу его желанию и с большим удовольствием слушал его
рассказы. Он рассказывал разные истории, смешные и ужасные. И я должен
признаться, я верил далеко не всему, что он мне рассказывал. Правда, я еще
в юности читал о том, что люди далекого будущего разучатся лгать и будут
говорить только одну правду. Но я чуточку сомневался даже и тогда, хотя и
понимал, что ложь может быть разной. А он так безобидно преувеличивал,
этот инженер-оптик и осваиватель границ необжитого мирового пространства,
этот Вилли Рей. По его словам, он прожил в вакууме на искусственном
космическом островке около трех лет этаким Робинзоном Крузо, окруженным,
правда, роботами и не знавшим ни в чем нужды, кроме желания перекинуться
словом не с кибернетическим устройством, а с живым человеком. И вдруг на
этом островке, заброшенном в пустоту, в безлюдье, в бесконечность,
появилось нечто живое и конкретное. Из пустоты молодой голос сказал ему:
  "Здорово, Рей. Ну как поживаешь, приятель?" "Где ты? - крикнул Рей. - Я
тебя не вижу. Кто ты?"
"Кто я? Я - это ты. Рей. Да, я - это ты!"
"Ты не можешь быть мною! Эго невозможно! Индивид неповторим! Но почему,
так хорошо слыша тебя, я не вижу ни твоего лица, ни твоей фигуры?"
"Ты не должен видеть меня, Рей. Еще время не пришло. Но тебе скучно,
Вилли, в этой пустоте. И я пришел. Я, то есть ты, ты пришел к себе".
  "Ты бредишь, брежу я или бредим мы оба?"
"Называй Вилли меня, как ты называешь себя. Я был тобой пятнадцать лет
назад. Твое тело возобновилось, все твои клетки. Ведь каждый человек
химически возобновляется в течение восьмидесяти дней. Но вот теперь
произошло преломление пространства и времени, физический эффект, открытый
Вайнером. Ты не слышал об этом? Ты не мог о нем слышать. Вайнер открыл его
в прошлом году. И известие об этом еще не дошло до тебя. Я - это ты, но ты
- не такой, как сейчас, а ты - прежний. Вот почему ты и не должен меня
видеть. Хватит с тебя, Вилли, что ты слышишь меня. Узнаешь свой голос?
Вилли, а помнишь, как мы с тобой мечтали попасть в космос и создать в
пустоте нечто такое, на что могут опереться человеческие чувства? Я знаю,
что ты совершил много подвигов, отодвигая неосвоенную границу
пространства, что ты спас поселок в районе Сатурна, и спас корабль с
детьми, и снискал уважение переселенцев, создавая оптические иллюзии. Но
там-то ты загрустил и стал бояться пространства. Не пугайся меня. Я
обусловлен строгими физическими законами и опираюсь на эффект Вайнера и на
новое представление о времени и пространстве, созданное Казимиром
Раевским".
  "Раевский? Впервые слышу..."
"Да, Казимиром Раевским. Новым Эйнштейном. Известие о его открытии еще не
дошло до тебя. Но скоро ты о нем узнаешь... Ты о многом узнаешь, Вилли.
Три года - не маленький срок. Три года! Да еще двенадцать. Давненько мы
расстались с тобой, но я недоволен тобою, Вилли. Ты разучился мечтать,
познав и освоив так много..."
- Затем он исчез. Впоследствии врачи мне сказали, что я заболел новой,
малоизученной болезнью, пространственно-временным синдромом,
космическо-психическим недомоганием. В клетках мозга, ведающих памятью,
происходит процесс, в результате которого индивид начинает блуждать во
времени. Все это так. Синдром. Медики умеют находить названия для наших
бед и несчастий, но эффект Вайнера действительно существовал, и новый
Эйнштейн - Казимир Раевский выступил со смелой концепцией пространства и
времени, меняющей все наши представления об этих двух физических
категориях. Известие об этом пришло на мой островок через месяц после
того, как исчез мой двойник.
  Организатором этого вечера (назовем его условно бал-маскарад) был сам
Вайнер, физик, открывший знаменитый эффект, подтверждавший новую
физическую теорию, созданную Казимиром Раевским.
  Меня привел на этот вечер инженер Вилли Рей, долго живший на границе
исследуемого наукой пространства.
  - У меня нет ни подходящего костюма, ни маски, - сказал я Рею накануне.
  - Костюма? Маски? - рассмеялся Рей. - Зачем? Дело этим все равно не
ограничилось бы. На пороге этого дома вы оставите свою внешность. Вам
выдадут другую, более соответствующую характеру вечера.
  Шутник! Забавник! Любитель парадоксов, причудливых поступков и слов. Жизнь
на границе осваиваемого пространства приучила его мыслить слишком
неожиданно и смело.
  Я принял его слова за очередную шутку.
  - Да, кстати, - спросил он меня, - вы разобрались в физической концепции
Казимира Раевского, поняли суть эффекта Вайнера?
  - Пытался. Но мои знания физики, математики и математической логики
остановились, как часы, которые забыли завести еще триста лет тому назад.
Я человек второй половины двадцатого века. Теория относительности.
Квантовая механика. Гипотеза Фридмана о расширяющейся вселенной. Попытка
Вернера Гейзенберга создать теорию единого поля... Вот на чем остановились
мои знания.
  - Понимаю, - сказал Рей. - Но от попытки Гейзенберга до физической
концепции Раевского - Вайнера три века стремительного развития
естественных наук. Боюсь, что я не сумею разъяснить вам сущность новой
теории. Пока в ней разбираются всего пять или шесть физиков и математиков.
  - Настолько она сложна?
  - Наоборот, настолько она проста. И в этом ее недоступность Она требует от
человека других принципов мышления. Нужно похоронить старые логические
навыки, чтобы понять новую теорию. Новое представление о пространстве и
времени почти снимает различие между близким и далеким, в вульгарном
смысле этого слова, пространство преломляется, как преломляется луч,
опровергаются все прежние представления о плоскости, о кривизне, о внешнем
и внутреннем. Эта теория дает человеку ключ к освоению бесконечности.
Правда, в этой теории есть и дефекты. Расплывчато сформулирован принцип
преломления... Но Большой кибернетический мозг на Луне подтверждает все
расчеты Раевского и Вайнера. Сейчас сотни тысяч математиков и физиков
переучиваются и пересматривают свои взгляды. Это болезненный процесс.
Несколько ученых наотрез отказались, заявив, что логика им дороже
истины... Упрямцы, которые не хотят отказаться от рутины.
  Рей зашел за мной в гостиницу. Он только что проводил жену, улетевшую на
Луну в район, где работает Большой кибернетический мозг. Там был создан
центр для теоретиков.
  - Идемте, - торопил он меня, - Мне нельзя запаздывать. Я ведь иду не
веселиться, а на работу.
  Машина быстрого движения доставила нас в город науки возле Томска, где
жили и работали два великих физика - Раевский и Вайнер.
  Войдя в зал, я почувствовал легкое недомогание, сменившееся бодростью.
  Вилли Рей сказал мне тихо:
  - Взгляните в зеркало.
  Я заглянул и не поверил своим глазам. Из зеркала глядел на меня юный бог в
костюме эпохи Возрождения и с лицом молодого Леонардо.
  - Что со мной? - спросил я Рея.
  - Эффект...
  - Вайнера? - перебил я.
  - Нет, мой. Эффект Рея. Оптическое переодевание. В космосе мне не раз
приходилось использовать этот эффект, когда возникала нужда в иллюзиях,
своего рода театр, не больше. В этом зале стоит устройство, созданное по
моему проекту. В основу положены теоретические работы моей жены. Вы думали
о Леонардо, когда шли сюда? Не так ли? Ваши мысли стали вашей формой. Вас
одели в вашу собственную мечту.
  - Но почему же не меняетесь вы сами?
  - Я? Еще чего захотели! Я на работе. И я не из тех, кто целиком полагается
на роботов-техников. В космосе однажды они меня здорово подвели.
  Вилли Рей ушел, оставив меня в зале. Я чувствовал себя все бодрее и бодрее.
  Невидимый певец запел. Казалось, он пел только для меня, обращаясь ко мне:

  Оглянись, оглянись,
Посмотри вперед.
  Здесь она, здесь она,
Что тебя зовет

  Навстречу мне шла шумная компания.

  Оглянись, оглянись,
Посмотри скорей...

  Этот голос пел внутри меня.

  Посмотри, оглянись...

  Ко мне подошла женщина с величественным лицом.
  - Здравствуйте, великий художник.
  - Я великий всего на три часа. А вы?
  - Я не пожелала меняться. Я осталась сама собой. Рей в ужасе. На меня не
действует его устройство. Он говорит, что я мало пластична. Ах, этот Рей!
Он дал вам в долг внешность великого итальянского художника? Но это же
только маска. И вы самозванец.
  Я постарался отделаться от этой не слишком тактичной дамы.
  Почему она упрекает меня, а вот не этого человека, занявшего лицо у Эмиля
Золя? Или вот этого гражданина с подбородком и насмешливыми глазами
Вольтера? Им можно, а мне нельзя? Да и, кроме того, это получилось
непроизвольно.
  Промелькнул человек с лицом Обидина. Видно, кто-то занял у него свою
внешность. Я окликнул его:
  - Всеволод Николаевич!
  Но он посмотрел на меня, словно вместо меня было пустое место.
  Затем я остановился возле площадки. Танцевали две пары. Они были окутаны
тихой мечтательной музыкой и светом, как в сказке.

  И снова запел голос:
  Оглянись, оглянись,
Посмотри вперед.
  Здесь она, здесь она,
Что тебя зовет.

  Я оглянулся и чу1ь не вскрикнул от изумления. Рядом со мной стояла она,
Валя, та самая девушка, с которой я простился на улице Лебедева триста лет
назад.
  - Очкарик! - сказала она, словно не веря себе. Она что-то хотела сказать,
как вдруг хлынула толпа масок и оттеснила ее.
  - Очкари-ик! - крикнула она.
  Я пытался прорваться сквозь толпу к ней и не мог. Я всю ночь искал ее в
огромном зале, всю ночь, пока не кончился карнавал, но так и не нашел.
  Мне было ужасно грустно. Мне так хотелось вернуться домой, не в гостиницу
и не в домик Павла, а по-настоящему домой, в свое время, но это было
невозможно даже по физическому закону Раевского - Вайнера. Мое время стало
временем прошлого.


  28

  Кибернетика-экспериментатора, у которого я гостил, звали Демьян Петрович.
Это он и его помощники создали Митю, Женю, Валю, Мишу и Владика.
  Машина быстрого движения доставила нас в Забайкалье, в старинный сибирский
городок Баргузин, где когда-то жил в ссылке декабрист Михаил Кюхельбекер.
  Демьян Петрович, по рождению сибиряк, был влюблен в свой край и в его
историю. В кабинете его висела репродукция знаменитой картины Сурикова
"Взятие снежного городка". Но прежде всего нужно сказать, что это за
репродукция и висела ли она в действительности. Нет, она не висела, а была
как бы вплетена в ткань самого бытия.
  Новая, небывалая техника воспроизведения картин. Эта техника давала
возможность видеть картину в целом и отдельно каждую деталь.
  Вот паренек, подпоясанный красным кушаком, поднявший руку с хворостиной.
Вот девушка, похожая на Снегурочку. Казалось, сам Суриков был тут же, с
нами. Он и его удивительное мастерство.
  Город Баргузин был красив и ярок, Высокие горы, а перед ними дома, легкие
и живые, среди сосен и кедров, разноцветные дома, пребывающие тут, рядом с
вами, и одновременно уносившиеся вдаль, как в песне или лирическом
стихотворении.
  Экспериментальная лаборатория стояла в лесу, на берегу быстрой горной
речки Банной. Старинное название напоминало о банях, к которым был,
по-видимому, неравнодушен Демьян Петрович, как ко всякой старине.
  За ужином нам рассказывала народные русские сказки невидимая старушка
ленивым и протяжным голосом няни.
  - Автомат? - спросил я. - Искусственная память, вобравшая в себя эти
разноцветные, яркие живые слова?
  - Нет, это не искусственный соловей китайского императора, - ответил
Демьян Петрович. - Это голос забайкальской сказительницы Алены Ивановны
Колмаковой, записанный двести восемьдесят лет назад. Я слишком люблю
фольклор, чтобы слушать искусственного соловья.
  Меня удивили эти слова. Ведь говорил их кибернетик, знаменитый конструктор
мыслительных и даже чувствующих машин.
  - Как же увязать, - спросил я, - эти ваши слова с вашей специальностью?
Слушая вас, можно подумать, что не вы создали Митю, Женю и Владика.
  - Не отпираюсь. Я. Я создал их и несу на себе всю ответственность. Но,
создавая Митю, Женю и Владика, я как раз боролся с односторонностью
кибернетики. Соловей китайского императора из андерсеновской сказки был
бесчувственным, как все эти думающие машины. Я сделал попытку создать
машину чувствующую, переживающую, еще не предполагая, как далеко заведет
меня моя попытка. Еще в молодости, занимаясь кибернетикой, я понял, что
эта наука близка к искусству. Ведь она моделирует человеческий мозг,
воспроизводит память, из всех технических и естественных наук она ближе
всего к человеку, к его сущности. Как раз в те годы шло освоение Венеры.
На ней поселили группу думающих машин, сообщавших нам все необходимые
сведения. Эти сведения были безличны, абстрактны. Машины мыслили
формулами. Вот тогда-то мне и пришла в голову идея создать эмоционального
робота, робота не математика и не техника, а художника. Эта идея уже была
подготовлена развитием физиологии и биофизики. Ученые уже умели найти
объяснение так называемым таинственным явлениям психики. После шести лет
непрерывных поисков и экспериментов мне и моим помощникам удалось создать
первого робота-эмоционала Васю. Вася не только мыслил, но и чувствовал. У
него была тонкая, восприимчивая душа лирического поэта. И вот Вася был
отправлен на Венеру вместе с безэмоциональными роботами-приборами. И
случилось то, что должно было случиться... Вася заболел ностальгией. Он
стал тосковать по коллективу, создавшему его. Какие глубокие и грустные
письма посылал он мне, описывая чувства, которые испытывал... Его пришлось
вернуть на Землю. Вскоре он безнадежно испортился.
  - И после всего этого вы все-таки продолжали работать в том же направлении?
  - Продолжал. И создал Митю, Женю, Валю, Мишу и Владика.
  - А что же вы будете делать сейчас, когда Академия наук и общество
философов сочли, что ваши эксперименты пришли в противоречие с этикой, с
нравственной природой человека?
  Демьян Петрович словно не слышал моего вопроса. Ответил он не сразу и,
вероятно, не столько мне, сколько самому себе.
  - Не знаю! Не знаю! И не знаю! Этой идеей, идеей создания эмоциональной
сферы, я жил много лет.


  29

  Из Баргузина, с берегов прозрачного Байкала, я попал на новую, только что
построенную космическую станцию. Меня пригласили туда строители
(физики-термоядерники и астрономы-инженеры), создавшие в этой части
солнечной системы небольшую искусственную звезду из плазмы.
  Признаюсь, я с удовольствием принял их приглашение. Дело было, разумеется,
не в тщеславии, не в желании быть в центре внимания людей, все еще не
привыкших ко мне и смотревших на меня как на своего рода феномен. Нет,
причины, заставившие меня лететь из Баргузина на строительство
искусственной звезды в космос, были связаны с искренним желанием занять
самого себя, заняться, увидеть новое и отвлечься от дум. Ведь я уже ждал
возвращения фотонного корабля с Ольгой и ее спутниками. Каких-нибудь
семь-восемь месяцев оставалось до этой встречи, и надо было найти
средство, как сделать короче и незаметнее этот срок.
  Известие пришло, когда я сидел вместе с Демьяном Петровичем в старинной
просмоленной, пахнущей соленым омулем лодке и смотрел в зеленые воды
Байкала.
  Мой спутник включил квантприемник, и мы услышали голос диктора с
космической станции Балашово:
  - Внимание! Только что получена кванттелеграмма. Фотонный корабль,
отправившийся в экспедицию триста лет назад, сообщил о своих координатах.
Затем связь была прервана, но ее постараются восстановить.
  Мы стали грести к берегу, но старинная лодка двигалась поистине с
черепашьей медлительностью. Я спешил попасть на берег, словно это могло
сократить срок и приблизить меня к Ольге.
  Связь с фотонным кораблем, замедлявшим свое движение, удалось
восстановить. Через полгода он должен появиться...
  Я лихорадочно считал дни и часы. И, разумеется, был рад каждой возможности
отвлечься. Пришло приглашение с космической станции. Я его принял. Я его
принял потому, что не знал, что меня там ждет. А меня ждали неожиданность,
испытание. Парадокс времени и причудливые законы генетики задумали сыграть
со мной неостроумную и жестокую шутку и заставить меня пережить несколько
тревожных и двусмысленных минут.
  Провожавшие предупреждали меня, что на космической станции, очень
возможно, мне доведется встретиться со своими потомками. Я не удивился
этому. Мой сын Коля оставил четырех детей, а дети его детей, мои внуки, в
свою очередь, тоже имели потомство. И вот случилось нечто такое, к чему не
подготовлено было мое возбужденное сознание. Кого же, вы думаете, я увидел
среди строителей искусственной звезды, пришедших на космический вокзал
меня встретить? Жену свою Ольгу. Она стояла, как будто ничего не произошло
с того дня, как мы с ней расстались. На лице ее играла спокойная улыбка.
  Как? Почему? Уж не прилетел ли фотонный корабль раньше срока?
  - Ольга! - крикнул я, нет, не я, а все мое существо, рванувшееся к ней. -
Оля!
  Но она стояла, словно не узнавая меня.
  - Ольга!
  Она подошла и сказала:
  - Я не Ольга. Вы ошиблись. Я - Наташа. А вы... - она замялась, подыскивая
нужное слово, и, по-видимому, не сумела найти его. - Мой предок. Нет, не
то. Дедушка. Можно вас так называть? - Она улыбнулась. - Извините. Вы так
молодо выглядите, почти как мой ровесник.
  Она отрицала, что она была Ольга. Категорически отрицала. Но мои чувства
пока еще не могли, не хотели признать этот холодный, бессердечный
объективный факт. Как же могла Ольга передать свои глаза, свой рот, свой
нос, свои брови, свои руки и свои ноги кому-то, появившемуся почти через
триста лет? И логика тоже не хотела согласиться.
  Девушка стояла тут, рядом. Я вглядывался в дорогие черты. И все-таки это
была Ольга.
  Но если это Ольга, то зачем же она стала бы выдавать себя за Наташу?
  Генетика. Законы наследственности. Нуклеиновые кислоты с их удивительной
"памятью" и умением передавать информацию для химических реакций в
убегающем времени. Так, значит, нуклеиновым кислотам обязан я этому
обману, этому маскараду плоти? Я стоял разочарованный, обиженный, почти
возмущенный.
  "Где же неповторимая индивидуальность, - думал я, - о которой столько
распространялись философы и лирические поэты? Неужели индивидуальность
может повториться, если этого "пожелают" нуклеиновые кислоты?"
- Дедушка, - сказала Наташа милым и бесконечно знакомым мне голосом Ольги.
- Все-таки дедушка. Разрешите мне так называть вас, хотя вы выглядите
совсем молодо. Дедушка, идите, вас ждут строители новой звезды, нового
солнца. Я вас должна познакомить со своими друзьями



  30

  Я привожу почти без изменения этот диалог, записанный роботом-секретарем.
Этого автоматического секретаря подарили мне как дорогую и, в сущности, не
очень-то нужную игрушку физики-термоядерники и астрономы-инженеры.
  Ни одна живая телеграмма не смогла бы так поспевать за убегающей мыслью,
за капризным словом, как этот бесстрастный и тихий секретарь.
  Н а т а ш а. Вы утомились, дедушка? Столько людей расспрашивало вас.
Столько новых лиц, новых впечатлений. Устали?
  Я. Дедушка! Ты называешь так меня, чтобы не произносить это
страшноватое и парадоксальное слово "предок"? Да?
  Н а т а ш а. (смущенно). Нет. Я называю вас дедушкой потому...
потому...
  Я. Не будем вдаваться в тонкости этого сложного и пока еще не
разрешенного жизнью вопроса. Оставим это тем, кто любит словесные тонкости
и оттенки. Так ты говоришь, что у тебя две профессии?
  Н а т а ш а. Две. И обе нравятся мне. Я работаю техником в ремонтной
мастерской, ремонтирую автоматы и роботы, но, кроме того, я занимаюсь
философией и психологией, изучаю, как действует космическая среда на
внутренний мир человека.
  Я. В ремонтной мастерской? Ну что ж! Даже Спиноза и тот шлифовал линзы.
Это ему не помешало стать великим философом.
  Н а т а ш а. Спиноза? Да вы не могли быть знакомы лично. Вы жи