юбой караванщик вам  скажет  -  нет  ни  одного  места,  где  можно
остановиться. Нет ни одной зеленой  точки.  Только  пески.  До  горизонта  и
дальше.
   Так вам скажет  караванщик.  И  будет  прав.  Прав  для  всех  трехсот  с
небольшим дней в году. Кроме этого дня. Точнее ночи.
   Однако окажись волей Аллаха где-нибудь в этих краях караван, и обрати его
караванщик свой взор в  сторону  этого  костра...  То  бежал  бы  он  прочь,
несмотря на ночь и на опасность заблудиться... Бежал  со  всеми  людьми,  со
всеми верблюдами, со всем своим скарбом. Без оглядки, до тех  пор,  пока  не
пропал бы из глаз проклятый огонек в ночи.
   И был бы прав. Потому что каждый в этой пустыне знает, что на одну ночь в
году появляется где-то в песках оазис Фарх. Где возле костра сидят  шайтаны,
числом пять, и  едят.  Кого?  Ну,  путников  едят...  Вместе  с  верблюдами,
попутчиками и скарбом.
   Страшно оказаться ночью возле оазиса, которого нет.
   Но интересно.
   Потому что вода. Огонь. Песок. И ночной ветер. Говорят о чем-то...
   - Сколько мы будем ждать? - спросил Имран. Не зло, а так, чтобы знать.
   - Я не знаю, - ответил Саммад, хотя вопрос не относился к нему лично.
   - И никто не знает, - в тон ему отозвался Мухаммад.
   Если посмотреть на них искоса, не вглядываясь в лица, не ища  недостатки,
они чем-то похожи. Точно так же, как похожи, при внешнем различии,  Имран  и
Ибрахим.
   - Нас осталось четверо, -  наполовину  спросил,  наполовину  подвел  итог
Имран.
   - Кто знает?.. - сказал Мухаммад.
   - Никто не знает, - в тон ему отозвался Саммад.
   Ибрахим досадливо поморщился  и,  поднявшись  на  ноги,  ушел  куда-то  в
темноту. К журчащему во мраке ручью.
   - Я правильно понимаю, что никто не нашел его? - спросил Саммад.
   - Если его не нашел ты, значит, не нашел  никто,  -  ответил  из  темноты
Ибрахим. - Подождем еще... День.
   Саммад пожал плечами и подкинул в огонь еще веток.
   Вдалеке таял топот ног.
   Маленький торговый отряд, состоящий из  трех  верблюдов,  нагруженных  до
предела, и погонщиков к ним, бежал прочь. Быстро бежал.

   17

   Не придавай мне в сотоварищи никого,
   кроме тех людей
   Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 25 (25)

   Солдаты вели себя правильно, как и положено истинным  солдатам:  спали  в
тени  облупившейся  стены,  рядом  с  грузовиками.  При  виде  офицеров  они
оживились, но не слишком:  растолкали  какого-то  соню,  стати  подниматься.
Шестнадцать человек  вместе  с  унтером  -  Фрисснер  незаметно  ухмыльнулся
разумной  скаредности  полковника.  Правильно,   посылай   тут   со   всяким
встречным-поперечным кучу народу, когда самим нужно...
   - Бандиты, не так ли? -  с  улыбкой  покосился  на  Фрисснера  полковник.
Фрисснер пожал  плечами.  -  Не  беспокойтесь,  это  -  лучшие.  Рекомендую:
унтер-офицер Обст, кавалер двух Железных крестов, с первого дня в Корпусе...
   Обст оказался коренастым мужичком лет, сорока с  внешностью  крестьянина.
Крупная голова, мясистый нос,  бесцветные  глаза  с  такими  же  бесцветными
ресницами. Унтер Фрисснеру понравился, такие сельские мужички обычно надежны
в бою. Да и остальные  солдаты  с  виду  были  ничего  самому  молодому  лет
двадцать, самый старший - Обст.
   - Ваш новый командир, - сказал  полковник,  широким  жестом  правой  руки
указывая на Фрисснера. - Капитан Артур Фрисснер. Надеюсь,  вы  не  посрамите
Корпус под его командованием.
   - Буду краток. - Фрисснер сделал шаг  вперед.  Солдаты,  все  шестнадцать
человек, внимательно смотрели на него, прекрасно понимая,  что  их  жизнь  в
ближайшие недели или даже  месяцы  будет  зависеть  прежде  всего  от  этого
незнакомого капитана. - Отправляемся  завтра  утром,  пока  можете  отдыхать
Унтер-офицер, к вам небольшое поручение.  Напишите  о  каждом  солдате  пару
строк, как зовут, что умеет, откуда родом... Кратко, самое главное.
   - Хорошо, господин капитан. Солдаты, переговариваясь, стали  устраиваться
на насиженном месте. Обст поспешил к канцелярии.
   - Среди них есть водители? - спросил Фрисснер полковника.
   - Конечно. Водители, пулеметчики, радист...
   - Рация нам не нужна.
   - Вы уверены?
   - Уверен.
   - Ваша воля, капитан. Я хотел бы... - полковник помолчал, потом заговорил
снова - Я хотел бы, чтобы эти люди вернулись назад. Понимаю,  на  войне  это
глупый разговор, но...
   - Я постараюсь, господин полковник.
   Они  осмотрели  машины,  причем  Фрисснер   с   удовлетворением   заметил
установленные на грузовичках станковые пулеметы МГ, которых вчера не было.
   - Все собрано. Могли бы выехать и сегодня, - заметил полковник.
   - Завтра, завтра... - рассеянно сказал Фрисснер.
   - И  еще,  возьмите  "стэны",  десяток  "стэнов".  Британские  тарахтелки
гораздо лучше работают в условиях пустыни, нежели наши МП. Может  быть,  это
непатриотично,  но  я  не  хотел  бы,  чтобы  автоматы  отказали   в   самый
неподходящий момент...
   - Спасибо, полковник.
   - Такое  впечатление,  что  вам  очень  не  хочется  ехать,  -  признался
Боленберг. - У вас просто на лице написано, капитан. Поэтому я  и  сказал  о
людях Обета...
   - Я думаю, все будет нормально, господин полковник. Не  опаснее,  чем  на
передовой, во всяком случае.
   - Не скажите. К передовой эти  люди  привыкли.  А  к  пустыне  привыкнуть
трудно, практически невозможно.
   Дальше спорить не имело смысла, и Фрисснер промолчал.
   Отчет, составленный педантичным Обетом, оказался весьма любопытен.
   Из шестнадцати человек (включая самого  унтера,  само  собой)  двое  были
разжалованы из лейтенантов вермахта. А именно - Готлиб Ойнер и Фриц  Людвиг.
За какие провинности, Обст не писал, но указал против каждого  -  "надежен".
Что ж, пусть так и будет.
   Помимо всяких банальностей - когда родился, откуда родом, сколько воевал,
- Фрисснер узнал, что Гнаук, например,  отличный  радист  и  радиотехник,  а
Вайсмюллер  -  водитель-механик,  способный  починить   любую   колесную   и
гусеничную технику. В целом же список был краток, но бесполезен, как Библия.
   - Слушай, он ничего особенного и не написал, -  процедил  Каунитц,  читая
через плечо. Фрисснер хмыкнул:
   - Зато я понимаю, что он уверен в своем отряде. И это хорошо.
   - Думаешь?
   - Думаю. Да и полковник прекрасно понимал, что нам в пустыне  понадобятся
хорошие люди. Пусть он не знает целей задания, но он  педант,  профессионал.
Он не станет подсовывать нам отбросы.
   - На его месте я поступил бы именно так, - буркнул Каунитц.
   - Вот потому-то ты до сих пор не полковник, - улыбнулся Фрисснер и сложил
листок со списком, показывая, что разговор окончен.

   18

   Поистине, Аллах не любит всякого
   изменника, неверного!
   Коран. Хадж. 39(38)

   Утро застало Ягера в  весьма  дурном  расположении  духа.  И  хотя  налет
продолжался едва  ли  полчаса,  Людвигу  казалось,  что  англичане  "делали"
Триполи всю ночь. Ни в какое бомбоубежище он, конечно, не спускался.  Не  из
какой-то там бравады... Просто от осколков его надежно защищали стены  дома,
где он квартировал, а прямое попадание можно схлопотать и в яме, которую тут
называли бомбоубежищем. Ягер не знал таких ям. которые бы спасали от прямого
попадания многотонной бандуры, начиненной взрывчаткой.
   Но все-таки ночная бомбардировка есть бомбардировка, и наутро  у  Людвига
болела голова.
   Хотя вполне может быть, что  голова  болела  из-за  вчерашнего  посещения
гашишианцев. Сладкий дым, которым была полна курильня,  въелся  в  одежду  и
противно лез в нос.
   Ягер поплелся в ванную.
   Из крана  едва  текла  вода  температуры  тела.  Чтобы  прибавить  напор,
пришлось выкрутить вентили на всю катушку.
   Так еще можно было поплескаться под омерзительным дождиком. Пресной водой
Триполи  снабжался  за  счет  мощных  артезианских  колодцев.  К  сожалению,
несовершенство местной  канализационной  системы  делало  воду,  текущую  из
крана, солоноватой и чуть теплой. Пить такую воду было довольно  рискованно.
Равно как и готовить. Мыться было противно. В определенные моменты по  цвету
и температуре вещество, вытекающее из водопровода, напоминало мочу.
   Однако несмотря на эти неудобства, Ягер плескался  под  жидкими  струями,
так как понимал, что скоро, возможно, уже с  сегодняшнего  дня,  вода  будет
только для питья.
   Побрившись и подровняв усы, Людвиг надел новую  походную  форму,  оставив
старую одежду в корзине за дверью. Хозяйка  дома  раз  в  неделю  устраивала
большую стирку для  всех  постояльцев.  Пожилая  арабка  стирала  аккуратно,
ничего из вещей не пропадало, и ей как будто можно было доверять.
   До отъезда предстояло решить две проблемы. Закончить  все  свои  дела  на
мнимой  государственной  службе,  то  есть   сложить   с   себя   полномочия
координатора по делам военнопленных,  и  запастись  необходимым  инвентарем.
Людвиг отпустил секретаря еще вчера, напоследок запугав того до полусмерти.
   Затягивая шнурки на высоких ботинках, Ягер подумал, что было  бы  неплохо
еще завалиться к генерал-губернатору,  жирному  макароннику.  Предварительно
надеть  форму  "СС"  и,  поставив  того  по  стойке  "смирно",  надавать  по
физиономии. Ягер с такой ясностью представил себе толстую морду губернатора,
что по спине  пробежала  жаркая  волна.  Он  даже  от  удовольствия  прикрыл
глаза...
   Бац...
   Лопнул шнурок.
   Людвиг медленно выдохнул воздух. Сдерживая внезапное  желание  зашвырнуть
ботинок куда подальше.
   В приемной губернатора было шумно. Как-то необычно шумно. Ягер достаточно
насмотрелся  на  итальяшек  и  понимал,  что  ожидать   от   них   спокойной
сосредоточенной работы не приходится.  Еще  удивительно,  как  их  армия,  с
таким-то руководством, ухитрилась удержать Ливию под  своей  властью.  Хотя,
конечно, любому человеку, достаточно долго прожившему в Триполи, становилось
ясно, что любая чужая власть тут - явление временное,  возможное  только  до
тех пор, пока разбросанные по пустыне племена находятся в  состоянии  вражды
между собой. Только поддерживая эту рознь, можно удерживать власть. По части
интриг итальянцы были мастерами.
   - Господин Ягер, губернатор вас примет, - это подал голос из-за огромного
стола  секретарь.  Как  он  узнал,  что  генерал-губернатор  готов   принять
посетителя, неизвестно. Перед ним одновременно  торчали  два  военных  чина,
которые наперебой что-то орали, тараторили и надрывались. Насколько Ягер мог
судить по обрывкам фраз, речь шла о каких-то пайках, которые или прибыли  не
туда, или  вообще  не  прибыли.  Ко  всему  прочему,  секретарь  отвечал  на
несколько телефонных звонков  одновременно,  просматривал  какие-то  бумаги,
безошибочно отыскивая нужную среди общего бардака. Военные  жестикулировали,
секретарь отмахивался черной телефонной трубкой и указывал Ягеру глазами  на
массивную, под стать его столу, дверь, которая вела в кабинет губернатора.
   "Вояки молодцы, добраться до самого генерал-губернатора, хотя бы  до  его
приемной, это труд не для  слабонервных",  -  подумал  Людвиг,  обходя  двух
решивших умереть, но добиться своего от бюрократической машины, лейтенантов.
   Он открыл дверь, придержав ее основательный разбег, и вошел внутрь.
   Сказать, что кабинет был большой, означало не  сказать  ничего.  Ягер  не
любил громких эпитетов, они казались ему на редкость фальшивыми, но в данном
случае хотелось употреблять только превосходную форму в словообразовании.
   Злые языки поговаривали, что кабинет  генерал-губернатора  разместился  в
бывшем гареме. Доказательств тому не было  совершенно  никаких,  но  размеры
помещения вызывали вполне определенные ассоциации.
   В кабинете, если  его  можно  было  так  назвать,  стоял  огромный  стол,
покрытый зеленой тканью, свисающей до пола. Ряд стульев с кожаными  спинками
окружал этот постамент, вполне годный  для  памятника  власти.  Сдвинутая  к
краю, терялась огромная, подробнейшая карта Триполи. Над ней  склонился  сам
губернатор, толстый и смахивающий на Муссолини. Рядом с ним валялся на  полу
стул.
   Высоко под потолком, где находились узкие окна, на внутреннем  балкончике
стоял на подставке  старый  пулемет  Бреда  M1930.  Его  ствол  настороженно
выглядывал на улицу.
   Ягер подумал, что раньше на этом месте  был  бассейн.  По  крайней  мере,
размеры стола соответствовали водоемам, которые  Людвиг  видел  в  некоторых
богатых домах Триполи.
   Подойдя  ближе,  Ягер  увидел,  что  на  карте  лежит  десантный  кинжал,
называвшийся "гладиаторским".
   -  Ну,  что  вы  скажете,  господин  координатор?  -  задумчиво   спросил
губернатор, пренебрегая воинскими приветствиями.
   - Скажу, что я слагаю с себя  обязанности  координатора.  Завтра  на  мое
место прибудет новый человек. Надеюсь, что сотрудничество с ним будет  таким
же плодотворным. - Людвиг  положил  рядом  с  картой  заготовленные  заранее
документы.
   - Будет, конечно будет. - Губернатор покивал головой, искоса взглянув  на
бумаги.
   Ягер посмотрел на карту, отметил про себя место, которое  было  надколото
кинжалом.  Если  его  не  подводила  зрительная  память,  то  оно  как   раз
соответствовало гашишианскому подвалу.
   - Вы возвращаетесь назад в  Германию?  -  спросил  губернатор,  и  Людвиг
насторожился. Генерал-губернатор Триполи никогда таким не был.
   - Нет, я поступаю в ведение другой  организации...  -  уклончиво  ответил
Ягер.
   - Как это хорошо... - Итальянец поднял голову  к  сводчатому  потолку.  -
Разнообразие... Так надоел этот город...
   Затем он резко кивнул, посмотрел на Ягера впервые за всю беседу и сказал:
   - Ну что же, желаю вам успехов. Надеюсь, что еще увижу вас. Прощайте.
   Ягер вышел в приемную. Там как будто ничего  не  изменилось.  По-прежнему
орали военные, их перекрикивал секретарь, трезвонили телефоны. Только  Ягеру
показалось, как будто что-то  изменилось.  Словно  тот  прокол  на  карте  к
чему-то его обязывал.
   Ровно в десять утра он был возле дома, где квартировали  Фрисснер  и  его
команда.

   19

   Поистине, Аллах может помочь им...
   Коран. Хадж 40 (39)

   Коридоры власти. Он слышал  это  где-то.  Где  и  когда,  вспомнить  было
трудно. Может быть, совсем не в этой жизни. Тем не менее это словосочетание,
"коридоры власти", почему-то всегда всплывало в памяти, когда он  шел  вдоль
казавшихся бесконечными дверей,  мимо  вросших  в  пол  эсэсовцев.  Тут  все
сочилось властью, силой.
   Вольфрам Зиверс шел на встречу  со  своим  непосредственным  начальством.
Гиммлер вызвал его к себе сразу же после аудиенции у фюрера. Зиверс  слишком
много знал и  слишком  во  многое  был  посвящен,  чтобы  верить  в  простые
совпадения. За любой, даже на первый взгляд  малозначительной,  случайностью
всегда обнаруживалась чья-то воля. Нужно только поглубже копнуть.
   Входя в приемную, Зиверс махнул двум громилам в черной форме,  стоящим  у
дверей, и вопросительно посмотрел на секретаря. Тот кивнул и исчез за обитой
черной кожей дверью.
   Под  профессионально  ненавязчивыми  взглядами  двух  охранников   Зиверс
пересек приемную и сел на  массивный  кожаный  диван,  который  с  шуршанием
принял его в свои объятия. Однако  расслабления  не  получилось.  В  затылок
уперся чей-то пристальный взгляд. Жгучий, ощущаемый физически.
   Зиверс осторожно обернулся. Вполоборота.
   Из рамы с орнаментом из дубовых листьев на него смотрел Гитлер.
   Портрет фюрера был выполнен действительно хорошо. Не ширпотреб, не работа
кустаря, чувствовалась действительно сильная рука мастера.  Такие  портреты,
чем бы ни кончилось то, что происходит вокруг Германии, всегда будут в цене.
В большой.
   От полотна исходила сила. Текла, струилась по помещению, заполняя  каждую
щелочку, каждый уголок незримой властью.
   Хотелось...  пасть  на  колени.  Такое  чувство  посещало  его  во  время
некоторых митингов, когда фюрер был в ударе.
   В дверях бесшумно появился секретарь.
   Зиверс встретился с  ним  взглядом.  Секретарь  молча  кивнул,  отошел  в
сторону, оставив дверь приоткрытой.
   Войдя, Вольфрам выбросил руку вперед и вверх, приветствуя главу СС.
   Невысокий человек с вытянутым лицом  и  внимательным  взглядом  школьного
учителя ответил ему тем же, только более лениво. Просто  вскинул  руку,  как
делает это фюрер, и почти сразу же указал этой же рукой  на  высокое  кресло
около стола. Садись, мол, к чему церемонии.
   Зиверс сел. Стоять, при его здоровенном росте, в присутствии низкорослого
Гиммлера было не совсем удобно. Вольфрам помнил, как при первой  встрече  не
знал, куда себя деть, стесняясь своего роста, немного  горбился.  А  Гиммлер
тогда сказал: "Посмотрите, эта оглобля  скоро  совсем  согнется!  Дайте  ему
линейку,  пусть  засунет  под  ремень,  это  отучит  его  сутулиться".   Все
засмеялись. И Зиверс тоже.  Потому  что  не  смеяться  было  нельзя.  Только
смутное предчувствие окатило позвоночник холодным душем, как всегда бывало в
ответственные моменты, важные для его, Зиверса, жизни.
   После того случая Гиммлер приблизил к себе Зиверса.
   - Скажите, Вольфрам, вы в вещие сны верите? - мягко спросил Гиммлер.
   - В вещие сны?
   - Да-да. Знаете, сны, которые выглядят такими реальными, что вам кажется,
что вот сейчас вы ощутите даже запах пота людей, которые вас окружают.
   Зиверс ждал. Он уже  знал,  что  у  Гиммлера  бывают  моменты,  когда  он
разговаривает вроде бы сам с собой, но в расчете  на  собеседника,  умеющего
слушать. И терпеть не может, когда его перебивают.
   - Когда нет возможности почувствовать, что это лишь сон.  Когда  кажется,
что вы застряли в этом. Навсегда. Или когда вы знаете, что это когда-то  уже
было. А возможно, даже будет. Вот что я называю вещими снами.
   - Я думаю, что  каждому  снится  такое,  -  уклончиво  ответил  Вольфрам,
чувствуя, как по спине побежали знакомые колкие иголочки холода.
   - Не надо, Зиверс, - тихо сказал Гиммлер. - Не  надо.  Вы  не  хуже  меня
знаете, что это был сон. Действительный, настоящий, вещий сон. Такой,  какой
бывает один раз в жизни. Не нужно мне говорить, что такое бывает  с  каждым!
Не бывает! Не бывает такого с каждым! И вы это тоже отлично знаете.  Мне  не
нужен врач...
   Он сидел за столом, а над его головой безмолвно  и  вызывающе  смотрел  в
будущее Гитлер. Этот портрет был не чета тому, что  висел  в  приемной.  Это
была обыкновенная, хорошо, можно сказать отлично, выполненная работа. Но  не
более. Фюрер на этом портрете был не живой. Картинный.
   "Странно, - подумал Зиверс. - Почему он  не  держит  тот  портрет  здесь?
Сколько раз смотрю, столько раз задаюсь этим вопросом..."
   - Так что же вы видели? - спросил он у Гиммлера.
   Тот посмотрел на Зиверса оценивающе, словно взвешивая, стоит ли  доверять
этому человеку такую тайну, тайну своих снов.
   - Я видел камеры, Вольфрам. Зиверс нахмурил лоб.
   -  Камеры,  -  снова  повторил  Гиммлер.  -  Кинокамеры.   Многочисленные
объективы. Они смотрели на меня, как глаза какого-то огромного животного.  И
я закрывался от них, от этих  камер...  Закрывался,  чтобы  не  видеть  этих
жадных, голодных лиц. Такие лица бывают только у упырей. Мне было  противно,
и я закрывал лицо. А они считали, что я их боюсь... И радовались.  А  еще  я
видел там вас, Вольфрам. Вы молились... Странные слова,  я  не  знаю  такого
языка. Может быть, такого языка нет на земле.
   Гиммлер замолчал, глядя перед собой.
   Зиверс решился напомнить ему о своем существовании:
   - А дальше?..
   - Дальше? - переспросил Гиммлер, не выходя из ступора, а  потом,  опустив
глаза и посмотрев на стол, сказал, четко произнося каждое слово: - Дальше  я
не помню. И вы... Забудьте.
   Словно подтверждая свой приказ, он выдержал коротенькую паузу  и  спросил
своим обычным тоном:
   - О чем с вами беседовал фюрер?
   - Мы получили небольшую  выволочку,  -  сразу,  зная,  что  такой  вопрос
последует,  ответил  Зиверс.  -  Как  я  понял,  на  исходе  основной  волны
недовольства  фюрера  транспортным  министерс